***
Когда Лука приходит в себя, он не думает о брошенном где-то в лабиринте улиц велосипеде. Не думает о сестре — ладно, нет, о Джулеке он тоже обеспокоен, но в меньшей мере. Лука думает о девушке, которую закрыл собой от стаи обезумевших волшебных (чудовищных) ос. И о том, что она сказала ему за секунду до. «Все в порядке!.. …нет.» Не то чтобы это не было очевидно — он, одиночка, привык наблюдать и замечать, и о душевном состоянии Маринетт догадался бы и без ее признания. Но она доверилась ему, обнажила перед ним какой-то пусть небольшой, но участок своей искрящейся, звенящей и надтреснутой души. Маринетт прочна, как сталь. Но прикосновение к ней — как стекло. Она звенит и сверкает на солнце, и ее нужно мягко протирать и уберегать, чтобы мир вокруг нее и дальше искрился хороводом ослепительных бликов. Адриан Агрест, сам того не зная, покрывает сверкающую поверхность сеткой трещин. Всегда остается вероятность, что стекло — всего-навсего оболочка, и, избавившись от нее, Маринетт раскроется с новой стороны. Лука с каким-то вгоняющим в апатию ужасом думает о вероятности, что стекло разобьется, а под ним не окажется ничего.***
Когда они с Маринетт покупают мороженое для парочек, Адриан улыбается Маринетт и улыбается мимолетной мысли, что при каком-то раскладе они могли бы взять одно на двоих мороженое. Она его друг — близкий друг, вообще-то, — но это не отменяет того, что она — очень даже симпатичная девушка. Которая с некоторой вероятностью может оказаться Ледибаг. Которую он пообещал себе отпустить. Маринетт немного неловко машет ему свободной рукой, и по ее напряженной улыбке Адриан предполагает, сколько же сил у нее уходит, чтобы не опрокинуть предназначенный для Луки десерт. Он бросает на нее последний взгляд, улыбается чуть наигранно и поворачивается к Кагами, думая о том, что в его жизни слишком много бледных, темноволосых и удивительных девушек. Одной из них он не нужен, у другой есть парень, а третья пообещала подождать и перетерпеть его выходки и безумства — пусть и не очень долго. Адриан гладит Кагами по щеке, искоса наблюдая за тем, как покачивается голова Маринетт в такт мелодии, что наигрывает Лука. Адриан ничего не слышит — не настолько совершенен кошачий слух, когда он не трансформирован, — но это и так очевидно. Волосы Маринетт (к сожалению) снова собраны в хвостики, вот только она совсем не чувствует себя собранной. Чуть меньше суток назад она стала Хранителем шкатулки с Камнями Чудес — и даже сейчас, пока шкатулка надежно спрятана, погребенная под подарками на будущие дни рождения Адриана (от подарков она пообещала себе избавиться сразу после плакатов), Маринетт все равно ощущает ее вес. И, словно в дополнение к этой тяжести, на шее Маринетт камнем лежат слова Мастера Фу об умении принимать данные жизнью подарки. Это тяжело и, наверное, именно поэтому Маринетт всю жизнь жила, предпочитая дарить, а не получать. Струны гитары впиваются Луке в подушечки пальцев, но покалывание почему-то ощущает не он, а Маринетт. Она деланно-бодро ковыряет шарик пломбира, признавая, что вкус, подобранный Андрэ, как нельзя лучше описывает ее состояние. Ежевика и голубика тают во рту, изнутри залечивают ее раны и трещинки какой-то неописуемой нежностью. Ежевика и голубика — вкус нежности. И Маринетт старательно сцарапывает со сливочных бочков шариков эту нежность, старательно делая вид, что эта нежность не сворачивается ледяным комом в горле и в желудке. Маринетт не раздумывая отдала бы все свои бесчисленные эскизы, чтобы избавиться от этого ненужного, навязчивого любопытства — правда ли сочетание ежевики и мяты имеет вкус взрыва. Адриан, сидя на одном с ней берегу той же самой реки, смакует до приторного идеальное сочетание мяты и апельсина и старается не задаваться вопросом, почему ему так не хватает чего-то необычного и свежего, но знакомого. От цитруса и мяты немного щекочет в носу, и он на секунду опускает голову. Вялое течение Сены разбивает их отражения рябью, и на месте Кагами ему чудится кто угодно, но только не она сама. Но ведь они — идеальное сочетание, верно? Это то, что сказал Андрэ. Он всю жизнь посвятил своему занятию, он опытнее, ему виднее… Адриан — не бунтарь. Даже в шкуре Кота, даже будучи тем еще балагуром, он остается неким подобием старомодного джентльмена. Джентльмены думают о комфорте дам, улыбаются, делая вид, что все хорошо, и дело в пылинке, попавшей в нос, а не в том, что прекрасное мороженое слишком сладкое и не лезет в горло. Если на вкус Кагами все хорошо — пусть так оно и остается. В конце концов, о вкусах не спорят.