***
Адриан встречает Кагами у дверей отеля «Гранд-Париж» — он краснеет, жутко смущается и пытается отдышаться. Кагами чувствует себя польщенной, что он пришел, но и обиженной тоже. Кагами не помнит, что же происходило, пока она была акуматизирована, но точно знает, что Адриана рядом не было — хотя она его искала. — Как ты? — спрашивает Адриан, осторожно беря девушку за руку. Его изнутри выгрызает и вытачивает чувство вины за то, что он ни на миг не почувствовал влечения к Кагами… ну, или к Десиэр. — Все в порядке. Ледибаг рассказала мне, что произошло, — улыбнулась она чуть скованно. — Может, пойдем куда-нибудь?.. Куда угодно — только бы подальше отсюда и от посторонних ушей. Им предстоял непростой разговор. — Конечно, — Адриан чуть пожал холодные пальцы Кагами и повел ее в сторону набережной — отличный вариант, чтобы прогуляться, отвлечься, взять мороженое у Андрэ… и, наконец, поговорить о произошедшем. Адриан Агрест не был глупым или наивным, несмотря на более чем скудный социальный опыт: он понимал, что единственной причиной акуматизации Кагами в Десиэр мог стать только он сам. Вот только… в тот момент с Кагами был не он, а Маринетт — последний человек во всем Париже, из-за которого в кого-то может вселиться акума. — Адриан, — Кагами собирается с силами и нарушает воцарившееся между ними неловкое и неуютное молчание, — скажи, ты… я задела тебя? — Да, — честно отвечает Адриан, понимая, что просто не имеет права лгать ей в этой ситуации и в этом вопросе. Он чувствует себя виноватым перед Кагами — за то, что совершенно не думал о ней, когда Десиэр уколола его своей шпагой; за неугасающее влечение к Ледибаг, которое после этой дурацкой акумы, кажется, только усилилось; за поцелуй с ней. Третий из задокументированных и первый, который он оказался способен запомнить. Такой, что губы жгло до сих пор. — Но тебя не влекло к Десиэр, — вопрос звучит в устах Кагами, как утверждение, и, наверное, им и является. Адриан останавливается и заставляет остановиться девушку. Они стоят на погружающейся в вечерние тени набережной, над ними потихоньку загораются окна, звезды и фонари. А вот свет в глазах Кагами, напротив, понемногу гаснет. — Может, потому, что ты не была собой? — оправдание звучит слабым и высосанным из пальца, но Адриан в него немножко, но верит — и хочет, чтобы поверила и Кагами. — Может, — кивает она и смотрит на их сцепленные в слабый «замок» руки. — А вообще к кому-нибудь тебя влекло? — спрашивает она, боясь и вместе с тем ожидая услышать имя Маринетт. Если она его услышит… ну, у нее будут все шансы стать первым человеком, что был акуматизирован дважды за один вечер. — Да, — так же негромко и честно произносит Адриан, внимательно глядя в лицо Кагами. — Но я не знаю, к кому, и… и мне все равно, — произносит он скрепя сердце. Дрожащие, полные слез нотки в его голосе способен уловить только кошачий слух, так что он продолжает, — Потому что ты — моя девушка. Кагами, наконец, поднимает голову — и очень, очень вовремя. Губы Адриана мягко и почти невесомо, точно крыльями бабочки, касаются ее губ.***
Маринетт находит Луку на велопарковке возле отеля — он сидит, крутя в руках ключ от велосипедного замка, и, кажется, пытается разрешить про себя какую-то дилемму. Маринетт мысленно отмечает, что вид у него какой-то крайне… виноватый. — Эм-м, Лука, — произносит девушка вместо приветствия, и он вскидывает голову и чуть кивает, но не поднимается с места и не шагает ей навстречу. Маринетт чувствует себя уязвленной… и вместе с тем чувствует облегчение. Ей отчего-то страшно приближаться к Луке после того неудавшегося поцелуя. — Ты в порядке? — спрашивает Лука так привычно и так знакомо, что Маринетт на мгновение хочется снова прильнуть к нему, спрятаться в его объятиях, уткнуться в мягкую и потертую ткань толстовки и прошептать-прокричать обо всем, что кипит и плавится у нее на душе. — В полном, — мгновение проходит, и желание — вместе с ним. Маринетт не привыкла благодарить акум, потому что они обычно усложняют ей жизнь, а не упрощают, но Десиэр… Десиэр — другая. Десиэр очень вовремя открыла ей глаза. — Знаешь, — произносят они одновременно, и Лука молча склоняет голову, уступая Маринетт право высказаться первой. Та краснеет и запинается, но честно говорит обо всем, что у нее на уме. Что она тоже попала под атаку, но не чувствовала его. И что дело даже, как ни странно, не в Адриане Агресте, которого она тоже не чувствовала и не видела — но у нее есть один хороший друг, которого она, кажется, не разглядела. Маринетт — точнее, Ледибаг — есть над чем подумать. Свои размышления она начинает еще пока Лука везет ее домой на багажнике своего велосипеда. На крыльце пекарни их снова встречает Том. В этот раз они почти не смущаются (по крайней мере, Лука) и не теряются. Они обнимаются — подчеркнуто по-дружески. Оказавшись в своей комнате, Маринетт набирает Алье короткое и емкое сообщение: «Я порвала с Лукой», после чего сразу же выключает телефон. Смысла во всем, что она сделала, ноль — потому что, во-первых, они не порвали, потому что точно и официально по сути и не встречались; во-вторых, выключение телефона не спасет ее от любопытства Альи Сезер, которая самое позднее через полчаса наверняка объявится на пороге пекарни — сразу, как зальет в Ледиблог репортаж об очередной победе героев Парижа.***
Как только Алья, наконец, уходит домой — выслушав ее объяснения, но совсем не удовлетворившись словами про «одного друга» — потому что кто он, этот друг? Не Натаниэль же, в конце концов — но больше как будто и некому, — Маринетт поднимается на балкон. Ночной воздух пронизан какой-то чарующей меланхолией — по-весеннему романтичной и по-летнему теплой. Но Маринетт не намерена грустить — напротив, она чувствует какой-то необычный душевный подъем и потребность в действиях. Обычно в дни после сражений они с Котом Нуаром дают своим квами как следуют отдохнуть, но сегодня Маринетт чувствует навязчивую потребность в пьянящем чувстве свободы, в возможности немного полетать над парижскими крышами на своем йо-йо, не думая ни о чем и, что гораздо важнее, ни о ком. Кот Нуар все-таки присоединяется к ее марафону — уже под самый его конец. Они снова встречаются на площадке под шпилем Эйфелевой башни, не слишком уютной и продуваемой всеми ветрами, но это — последнее, о чем они вообще думают. Кот стоит, оперевшись на хлипенькие перила, и улыбается привычно и вместе с тем незнакомо-устало. Словно ему все это не просто приелось — осточертело. Ледибаг все тоже осточертело, но когда она молча закатывает глаза, а улыбка Нуара становится искренней, сердце Леди пропускает удар. Все становится неожиданно и неуместно… романтичным. — Надо будет сказать Десиэр спасибо, — произносит Ледибаг отрешенно и вместе с тем четко обдумав каждое слово. Теперь удар пропускает сердце Кота. — Благодаря ей я рассталась с парнем… и оно и к лучшему. — Я едва не поругался с девушкой из-за Десиэр, — хмыкает Кот деланно-небрежно, чувствуя, что внутри у него все заходится от неожиданного откровения Ледибаг. — Но в итоге все оказалось даже к лучшему. — Вы поссорились? — спрашивает она с какими-то незнакомыми Коту нотками в голосе. Как будто… ревнует. Но такого же не может быть? Или может? — Скорее наоборот, — отвечает он честно, и это, наверное, фатальная его ошибка. Ледибаг фыркает как-то… нехорошо. Как будто слова Нуара ее задели. — Вот уж не думала, что поцелуй с другой девушкой способствует восстановлению отношений. «Моя Леди, уж не ревнуешь ли ты?» — мысленно спрашивает ее Адриан и так же мысленно дает себе оплеуху, потому что вообще-то пообещал себе не звать ее «моей Леди» ни вслух, ни про себя. Кот молчит, и это задевает Ледибаг еще сильнее. У нее внутри все загорается неожиданной какой-то и непривычной злостью, которая и не злость даже — по крайней мере, не такая, чтобы из-за нее вдруг акуматизироваться. Нет, эта злость куда хуже: эта злость подталкивает Леди вперед, к Коту. Леди говорит себе, что ей движет исключительно злость, когда она сгребает Кота Нуара за грудки, чуть притягивает к себе и целует. Этот поцелуй — квинтэссенция ярости, обиды и злости, и заканчивается он так же неожиданно, как и начинается. Мгновение спустя, пока Адриан все еще растерянно моргает и пытается сделать вдох, Ледибаг уже сбегает. Этот поцелуй не продиктован ни обстоятельствами, ни акумой; он еще не искренний, потому что в нем нет ни намека на любовь, но он добровольный. Не нежный и не страстный. Немного горький и немного злой, но он настоящий. Он не похож на мечты Адриана, но не похож и на все предыдущие. Он совершенно особенный. Полный чувств, но совсем не тех — для сердца он практически нейтральный. Он нулевой.