Счет до минус одного

      Маринетт стоит на балкончике, бездумно водя пальцем по раскалившимся на солнце металлическим перилам, и старается не вздыхать слишком уж болезненно. Она ждет — ждет, пока Тикки начнет распекать ее за бегство; пока сойдет на нет это странное чувство горечи или гнева или пока оно накроет ее с головой — и на балкон приземлится акума.       На балкон приземляется Кот Нуар, и Маринетт знает, что на самом деле ждала именно его.       — Привет, — говорит он до жути взволнованным голосом, и девушке становится страшно. Времени между ее возвращением домой и его появлением прошло достаточно, чтобы она поверила, что Кот не преследовал Ледибаг.       Но он, во-первых, слишком взволнован для обычного своего визита. Во-вторых, он не мог быть спокоен после того, как Ледибаг сбежала, не ответив на его вопрос.       — Привет, — говорит Маринетт голосом высоким и звенящим, и внутри у нее до предела натягивается последняя струна ее души, та, которую не затронул ни Адриан, ни Лука.       Маринетт с ужасом понимает, что эта ее струна всегда принадлежала Коту — и он одним своим словом, одним взглядом, одним крохотным подтверждением того, насколько он будет разочарован, может ее надорвать.       Кот не замечает ее внутренних терзаний — или очень упорно и усердно делает вид, — и прохаживается по перилам, чуть покачивая руками, чтобы удержать равновесие. Тишина напрягает его больше, чем ему бы того хотелось, но как начать этот разговор Адриан не представляет. К тому же всегда остается вероятность, что он ошибся.       Но совпадений все-таки слишком много, и он решается.       — Знаешь, — одновременно заговаривают они, и Адриан умолкает, делая Маринетт легкий полупоклон, что едва не заканчивается эпическим сальто с балкона вниз, — Леди вперед.       Маринетт испуганно замирает и отчаянно машет головой. Кот негромко вздыхает, слезает с балкона и поднимает на нее неуверенный, напряженный и выжидательный взгляд зеленых глаз с почти человеческими — настолько они стали огромными — зрачками.       — Это может прозвучать безумно, но… это ведь ты, да? — Адриан понимает, что, если ошибся, то прозвучит как полный безумец и кретин, и Маринетт может прогнать его взашей, попросту не поняв, а Ледибаг — и вовсе обидеться, если когда-нибудь узнает правду.       Маринетт замирает, не зная, что ей сказать или не сказать. Кот ждет ответа с какой-то надеждой или тоской, и она страшно боится, что после ее ответа тоска в его взгляде перерастет в разочарование или даже обиду. Маринетт понимает, что когда-нибудь — и очень скоро — должна будет рассказать ему обо всем, и тогда к разочарованию из-за ее личности добавится обида и горечь лжи.       Адриан по ее понимающим, светлым васильковым глазам слышит «да» еще до того, как она это «да» произносит.       Адриан вдруг выдыхает с немыслимым облегчением, чувствуя, как падает с его плеч тяжкий груз ожидания, страхов и треволнений, накопившихся за месяцы совместной работы и его влюбленности в напарницу.       На лице его напарницы больше нет маски, и Адриан чувствует радость до боли и пресловутых бабочек в животе, и вдруг осознает, что, покуда нет маски, нет больше и этой глупой и ненужной влюбленности.       Он сгребает Маринетт в сокрушительные объятья, которыми из-за его супергеройской силы можно и раздавить.       Маринетт впервые за многие недели дышится удивительно легко.       Она треплет его по волосам, прикидывая, как бы рассказать Коту, что его личность для нее уже не является тайной, и даже под его маской видит улыбку Адриана — и ведь она всегда была на виду!       Она улыбается настолько широко, что у нее сводит челюсть, и вдруг с удивительной простотой осознает, что готова быть ему другом. Близким другом, лучшим другом, верной напарницей.       И она в него больше не влюблена.

***

      Два часа спустя они все еще сидят на ее балконе.       Маринетт, с ногами забравшись в шезлонг, слушает подробнейший рассказ Кота о том, как же ему удалось догадаться, кто она.       Адриан искренне надеется, что в его рассказе достаточно подсказок о его собственной личности, и он знает, что Ледибаг достаточно сообразительна, чтобы сложить два и два — и раскрыть его со дня на день (если не с минуты на минуту).       Чего он не ожидает, так это ее негромкого хихиканья и немного хвастливого:       — Мне потребовалось гораздо меньше времени… Адриан.       Лицо Агреста, пусть даже скрытое маской, вытягивается.       — И как давно ты знала? — спрашивает он, когда первый шок немного отступает.       — Примерно с начала каникул, — пожимает плечами она, беря в качестве точки отсчета тот момент, когда она перестала для себя разделять их на две противоположные личности.       — И зачем ты столько времени тянула Кота за хвост? — Адриан осторожно присаживается на шезлонг рядом с ней, глядя куда угодно, но не на Маринетт. Отчего-то он вдруг чувствует безумное смущение и румянец, расползающийся по щекам под маской. Все его визиты на балкон, все патрули и личные вопросы, и тот их разговор сегодня днем… Все это время она знала, кто он — но почему-то не посчитала нужным ему рассказать.       — Ты же знаешь, как все было сложно, — вздохнула Маринетт, осторожно, неуверенно касаясь его плеча. — Ты был влюблен в Ледибаг, и я знала это и знала, кто ты, и… — она на секунду закусила губу, взвешивая каждое слово, что крутилось у нее на языке, — И была влюблена в Адриана Агреста.       Его реакцию она безмерно жаждет и столь же сильно страшится узнать.

***

      — Лука? Здравствуй, — улыбается Сабин Чен, глядя на приятеля дочери из-за прилавка пекарни. Парень приветливо улыбается и диктует женщине список заказанных сестрой булочек и пирожных — мадам Куффен уехала на рок-фестиваль, и Джулека тотчас загорелась идеей устроить вечеринку. Лука никогда не был против развлечений его младшей сестры, но в данном случае одного только упоминания, что среди приглашенных будет Маринетт, оказалось достаточно, чтобы убедить парня не только не мешать, но и помочь с организацией.       Они, конечно, расстались, и договорились общаться, как друзья — но чувства никогда не уходят бесследно. По крайней мере — не такие сильные.       Когда-нибудь они преобразятся — или в безразличие, или в крепкую дружбу. Но сейчас у Луки слишком болело сердце.       — А Маринетт дома? — спрашивает Лука, беря в руки заботливо собранный Сабин пакет и протягивая ей деньги.       Он принес ей диск с записью ее мелодии — конечно, можно отдать его во время вечеринки, но они будут не одни… и это будет не то. А сейчас момент кажется просто идеальным.       — Нет, они с Адрианом ушли с полчаса назад, — отвечает Сабин спокойно и приветливо, и даже не подозревает, насколько это должно ранить Луку. В конце концов, откуда ей знать, что парень чувствует к ее дочери? Маринетт никогда не отличалась большой откровенностью на тему своей личной жизни (да в этом и не было нужды, с ее-то плакатами на стенах), а вместе их видел только Том — и, видимо, не упомянул об этом жене.       — А куда они ушли? — спрашивает Лука, чувствуя, как у него внутри все обрывается. Диск в нагрудном кармане толстовки неприятно жжет грудь, распространяя колючий жар и на горло.       — Не знаю, — отвечает она, уже упаковывая багеты для следующего клиента, — но, судя по всему, вернутся они не очень-то скоро.       Лука еще раз благодарит женщину и выходит наружу, прочь от духоты пекарни — в такой же удушливый летний вечер.       Лучи заходящего солнца искрятся на легкой волне Сены, слепя Луку, заставляя жмуриться и тереть глаза, которые отчего-то жжет. Дикобраз в горле выпускает шипы, и единственным способом прекратить это кажется только… избавление от треклятого диска. Лука вытаскивает диск из кармана и размахивается, чтобы запустить его в сверкающую глубину.       За секунду до того, как диск отправился бы в полет, в него вселяется акума.