Антон быстро гуглит «Блок поэма 12» и всё-таки вспоминает содержание. В школе читал, но названия с текстами смешались в какую-то кашу за последние пару лет.
— Очень надеюсь, что вы все прочитали поэму Блока, — обращается Арсений Сергеевич к группе.
Антон понимает, что зря пролистнул последние сообщения в беседе группы, ведь где-то среди них и было сообщение Арсения Сергеевича о том, что к сегодняшней паре нужно прочитать поэму.
— Давайте сразу к делу, назовите мне основные цвета поэмы, — говорит Арсений, желая поскорее задать вопрос Шастуну касательно поэмы.
Внутри у преподавателя с каждой секундой возрастало желание убедиться в том, что Антон знает не всё, что касается литературы. Невозможно ведь знать всё, так? Книг слишком много, Шастун не мог прочитать все.
— Белый, чёрный и красный, — сообщает Фролова.
— Хорошо, а в чём эти цвета выражаются? — спрашивает преподаватель. — Шастун.
Ей-Богу, заебал. Что ни литература, то Шастун.
— Чёрный — хаос, грязь, смерть. Белый — цвет будущего, полная противоположность хаоса. Ну, а красный, очевидно, кровь.
Арсений Сергеевич бесшумно усмехается (но не печально), понимая, что Антон всё-таки читал, а потому слушать его ответы становится чуть менее интересной затеей.
Антон открывает чистый разворот альбома с рисунками. Чем раньше начнёт рисовать плакат — тем быстрее закончит. Что ему мешает сделать набросок сейчас? Ничего.
Слушает вопросы касательно поэмы на фоне и ответы одногруппников, а сам несильно давит карандашом на бумагу.
Слушает теории про Катьку и рассуждения одногруппников насчёт её убийства. О том, какое значение всё это имеет для поэмы и что именно Блок хотел этим сказать.
— Почему в конце поэмы появляется образ Иисуса Христа? — спрашивает преподаватель.
Антон слышит вопрос, но ответы — нет.
А, следовательно, что? Следовательно, Арсений Сергеевич сейчас вновь скажет одно простое «Шастун».
— Шастун, — обращается преподаватель.
Ну пиздец, Тох, тебе и хрустальный шар не нужен.
— Он же вроде как носитель добра, света и всего такого, — размышляет Антон. — Возможно, он напоминает, что люди отреклись от его заповедей и пора бы вспомнить о них, ради нового будущего. Или если анализировать его неотрывно от двенадцати красноармейцев, которые символизируют двенадцать апостолов. То он идёт впереди них, как бы благословляя путь к «новому миру», — выдыхает он, а потом едва заметно хмурится. — А ещё это всё всего лишь мои догадки и размышления, — сообщает Антон и себе под нос добавляет. — И, вероятно, я сейчас просто уверенно сказал какую-то херню.
Как обычно, да?
Арсений Сергеевич лишь закатывает глаза, выслушивая, как Антон обесценивает собственные слова и мнение заодно, называя их «херней». Не то чтобы Арсений и прежде за Антоном такое замечал, однако Шастун делает это с такой лёгкостью, будто такое поведение в порядке вещей.
Высказал свои размышления — назвал их херней — забыли.
— С вероятностью у тебя неважно дела обстоят, да? — риторически спрашивает преподаватель, улыбаясь одними уголками губ.
Хочется сквозь землю провалиться лишь бы не смотреть на
такого Арсения Сергеевича. Антону не по себе, под рёбрами что-то зудит, приятно щекочет. От одной только доброй улыбки. Не привык Антон к такому. Не привык, что кто-то
так искренне может улыбаться.
Господи, блять, ты откуда такой взялся вообще?
Антон вновь опускает взгляд на альбом с наброском, продолжая водить карандашом из стороны в сторону, обозначая детали.
Так и сидит до конца пары, начинает прорисовывать детали, фоном слушая диалог преподавателя со студентами. Антон и не помнит, когда в последний раз его группа была такой активной на литературе, вероятно, успели подружиться с новым куратором или хотя бы добиться его расположения. Как показал первый курс, хорошие взаимоотношения с куратором — залог успеха.
Подперев подбородок ладонью, сложенной в кулак, чуть ли не стекает под парту, полностью погружаясь в собственные мысли и дела, пока «Шастун» в исполнении Арсения Сергеевича не обрушивается на голову.
— А, чего? — подскакивает Шастун, тут же выпрямляясь в спине и убирая ладонь подальше от лица, а заодно и инстинктивно закрывает альбом с рисунками, пряча его на полку под партой, куда обычно прячут рюкзаки или телефоны во время контрольных.
— И давно ты перестал слушать? — интересуется Арсений Сергеевич, скрещивая руки на груди.
— Отключился после цитирования Чуковского, — признается Антон.
Преподаватель тяжело вздыхает, Антон не то чтобы много пропустил, так, всего-то минут двадцать.
— Потрясающе, специально для тебя, Шастун, повторю…
Какая честь.
— На следующей паре вероятнее всего будет контрольная.
— Вероятнее всего?
— Смотря как много людей придёт, — Арсений смотрит на наручные часы. — А сейчас свободны.
Антон поднимается на ноги, скидывает в открытый рюкзак все вещи с парты и быстро его закрывает, закидывая на плечо.
Думает, что двумя парами истории можно пренебречь, а вот дневным сном — нет. Если до часу дня Антону удавалось игнорировать сонливость, то сейчас не удаётся, а потому он быстро шагает в сторону общаги и раздумывает о том, стоит ли пообедать или сразу ложиться спать.
Впрочем, раздумья прекращаются, когда Антон пересекает порог уже родной комнаты и забывает обо всём, кроме сна, падая на кровать.
В семь часов вечера, когда подают звонок с пары, Арсений с облегчением выдыхает, думая, что наконец-то всё закончилось и можно спокойно ехать домой.
Студенты быстро расходятся, пока преподаватель собирает все свои распечатанные планы лекций и заметки в одну папку, а потом и вовсе в чёрный дипломат, закидывая заодно и ручку. Берёт ключ от кабинета в руку, крутит на пальцах, пока поднимается к последним рядам и немного наклоняется, рассматривая полки под партами.
Как предупредила Инга Викторовна — студенты часто оставляют там телефоны во время контрольных, а потом забывают в силу своей невнимательности. И лучше будет, если этот телефон обнаружит преподаватель, а не уборщицы, которых потом придётся целую вечность искать по университету.
Везде какие-то бумажки, пустые бутылки из-под воды и фантики от шоколадных вафель.
Замечает чью-то тетрадь и бесшумно усмехается. Видимо, не только с телефонов списывают. Подходит ближе, берёт тетрадь в руки и понимает, что это не совсем тетрадь.
Блокнот, с напечатанным на обложке акварельным рисунком натюрморта, логотип изготовителя в верхнем уголке, надпись курсивом «альбом для рисования», потрёпанный корешок и слегка помятая обложка с прозрачным скотчем по периметру. Видимо, чтобы не сильно изнашивалась обложка — умно.
Убирает в дипломат к конспектам и спешит покинуть аудиторию, в надежде поскорее оказаться дома.
Только появляется на пороге дома, облокачивается спиной о входную дверь и делает пару глубоких вдохов и выдохов.
— Вот и отлично, — шепчет себе под нос, а потом выпрямляется в спине, проводит рукой по волосам, вешает пальто на плечики и убирает в шкаф.
Оставляет чёрные оксфорды в гостиной, а сам вместе с дипломатом шагает мимо гостиной на кухню. Благо одно отделено от другого не стеной, а диваном. Оставляет сумку рядом с журнальным столиком, а сам ставит чайник и с помощью детской считалочки выбирает чай на вечер.
Расстёгивает верхние пуговицы белой рубашки и возвращается к журнальному столику уже с чашкой чая и новыми силами. Делает пару глотков чая прежде, чем откроет сумку и в очередной раз просмотрит конспекты и расписание пар на завтра, чтобы освежить в памяти свои знания.
Внимание перетягивает на себя потрёпанный альбом с рисунками, и Арсений всё-таки берёт его в руки. Может, он внутри подписан? Открывает и разглядывает форзац в надежде обнаружить там имя автора — не находит. Зато минут на десять зависает, разглядывая карандашный рисунок змеи.
Откидывается на спинку дивана, шумно выдыхая. Листает дальше, напрочь забывая о том, что это всё-таки чья-то собственность и такое поведение не особо тактично. Однако интерес берёт верх.
На страницах полнейший хаос. Разные цвета карандашей, размазанные пятна от мягкого грифеля, надписи с пляшущими буквами, которые Арсений велит себе не читать.
«Грязь.
Желчь.
Мазут.»
Три слова в столбик у Арсения никогда такой тревожности не вызывали. Сидит и неотрывно смотрит на буквы, не понимая, отчего они заставляют его так сильно паниковать? Это же просто слова. Вне контекста. Горло сдавливают невидимые, но ощутимые пальцы.
Напрочь забывает о личных границах, листая одну страницу за другой при этом внимательно изучая не только рисунки, но и какие-то, словно спонтанные, штрихи. В надписи не вчитывается — большинство из них, кажется, и невозможно прочитать. Если разве что те, которые печатными буквами.
«Если Бог умирает, значит это был не Бог.
Увидел в новостной ленте, и, признаться, слегка напуган что ли… Это разве не зависит от того, кого считаешь Богом? Блять. Считал. Что с окончаниями?»
Арсений читает чуть ниже.
«Чёрт, скажите, что зависит.»
— Твою мать, Арсений, прекрати, — велит он сам себе, откладывая альбом с рисунками в сторону и занимая руки чашкой чая, который уже остыл.
А руки всё равно тянутся к блокноту, и Арсений мысленно себя ругает.
«Ну вот, опять ты за своё, придурок несчастный. Он научил тебя рисовать. А ты не можешь теперь без чёртовых слез карандаш в руках держать. Он научил тебя рассуждать обо всём подряд. А ты свои рассуждения называешь херней. Что с тобой, блять, не так? Почему ты обесцениваешь всё, что с ним связано?»
Как наждачкой по коже — больно.
«Давно ты, придурок, начал к себе во втором лице обращаться? Господи, Тох, ты действительно ёбнутый.»
— Тоха, — шепчет Арсений. — Блять, Шастун!
Особо и гением быть не пришлось, стоило только сопоставить «Тоху» и место, где был найден альбом с рисунками, — там, где Шастун обычно и сидит.
Антон просыпается лишь тогда, когда понимает, что ему не хватает воздуха. Капюшон толстовки перетягивает горло, перекрывая доступ кислорода. Он переворачивается на спину, шумно выдыхая в потолок, и не сразу открывает глаза.
— О, проснулся, — замечает Сабитов. — Кофе будешь?
— А сколько сейчас?
— Десять вечера, — отвечает Тимур.
— Буду.
— Класс.
Тимур поднимается на ноги, убирая телефон в карман спортивных штанов и выходит в коридор, шагая по направлению к кухне.
Шастун в это время ворочается в кровати, первым же делом проверяя социальные сети и сообщения в беседе группы. Всего пара сообщений, скриншот расписания и уточнение, что пары будут по часу. Листает дальше, — Арсений Сергеевич.
Правда, на странице диалогов указано лишь:
Арсений Попов
Твоё?
*фотография*
Антон открывает диалог, видит обложку своего альбома с рисунками и к голове тут же приливает холод. То ли страх, то ли паника, то ли всё вместе.
Повторю, если забыл! Ебанись. Головой. О. Стенку.
Антон Шастун
Вы его открывали?
Арсений Попов
Ну, а как бы я понял, чей он?
Антон Шастун
Блять.
Арсений Попов
Не выражайся.
Антон Шастун
Не бери чужие вещи.
Что у тебя блять с окончаниями?
Антон Шастун
Те.
Не берите.
Арсений Попов
Так это моя вина?
Антон тяжело дышит, ясно понимая, что преподаватель видел то, чего Антон не хотел бы никому показывать.
Антон Шастун
Нет. Это я придурок.
Арсений Попов
Ты не придурок. Просто забывчивый)
