Поспать нормально Антону не удаётся. Всё тело ломит от боли. Пару раз удавалось уснуть, но почти сразу же Антон просыпался, стоило только немного пошевелиться. В итоге Антон поднимается на ноги за два часа до будильника и перебирается с кровати на стул. Достаёт из рюкзака альбом с рисунками и кладёт на стол перед собой.
Да, правильно, Тох, паршиво — добивай.
Антон не знает, что хочет нарисовать. Изначально просто водит карандашом по листу, сильно на него давит, оставляя толстые линии мягкого грифеля. А потом на листе появляется несколько деревьев, и Антон отрывает кончик карандаша от бумаги, разглядывая собственный рисунок так, будто он чужой.
— Господи, блять, — испуганно выкрикивает Шастун, когда начинает звонить будильник.
Он выключает сигнал будильника, начинает медленно собираться и готовить себя к тому, чтобы выйти на улицу и сделать вид, что ничего у него не болит. Достаёт из рюкзака мазь, которую вчера вечером дал дядя Лёша, идёт к шкафу, открывает дверцу и встаёт перед зеркалом, снимая сначала толстовку, а потом и футболку. Выдавливает холодную мазь на пальцы и заводит руку за спину, стараясь осторожно размазать по синякам мазь. Тяжело дышит, прикрывая глаза и стискивая зубы.
— Это пройдёт, конечно пройдёт, всё всегда проходит, — пытается отвлечь себя Антон, продолжая крутиться перед зеркалом, как перебитый червяк.
Надевает футболку обратно, потом светло-серую толстовку на молнии, а следом и куртку. Рюкзак не берёт, только студенческий с телефоном и ключами кладёт в карман. Просто зачётки забрать, чего с рюкзаком таскаться-то?
Антон, конечно, рюкзак постоянно с собой носит, даже если пустой. Просто чтобы не ощущать себя «голым» без рюкзака за спиной. А сейчас даже пустой рюкзак не хочется на спине таскать, и без него больно.
К двести пятому Антон приходит за пять минут до назначенного времени. Стучит в дверь, открывает, но не заходит.
— Арсений Сергеевич, здравствуйте, я это… за зачётками, — говорит Антон за спиной куратора, который разделяет стопку листов на части.
— Да-да, сейчас, подожди в коридоре, ладно? — просит Арсений даже не оборачиваясь.
— Без проблем, — шёпотом отзывается Антон, закрывает дверь и недалеко отходит, просто чтобы в случае чего ему не прилетело этой же самой дверью.
Ждать приходится недолго, Арсений Сергеевич выходит из кабинета почти сразу после того, как Антон закрыл дверь. Преподаватель держит в руках прозрачный файл со всеми зачётками.
— Тебя кто так? — останавливается преподаватель перед Антоном, когда замечает синяк на скуле. Арсений напрочь забывает о том, зачем вообще вышел из учительской.
— Да это так… — отмахивается Антон. — Что там насчёт зачёток?
Арсений пристально разглядывает синяк на скуле Антона, а потом переводит взгляд на зелёные глаза. Шастун отводит взгляд в сторону лишь бы не смотреть на преподавателя.
Антон себя уже ненавидеть начинает за глупые мысли о необходимости хороших отношений с куратором.
Да пошло оно все в пизду. Сидел бы в общаге дальше. Но нет, Тох, ты же, блять, умница.
Арсений не знает, как описать то, что видит на лице студента. Не синяк даже, не грусть и не чёртову печаль. Что-то похуже, что-то больнее.
— А, точно, — вспоминает преподаватель. — Там самая первая зачётка у Выграновского, я заполнил вчера, остальные по аналогии сделаешь, ладно? — спрашивает он, и Антон кивает в ответ.
Арсений протягивает Антону файл со всеми зачётками, и стоит только Шастуну забрать его, как Попов замечает фиолетовые разводы на кисти. Арсений внаглую и по-свойски задирает рукав куртки и толстовки Антона. Эти разводы идут ещё аж на сантиметров десять в сторону локтя.
— Что это такое?
Что за вопросы, Арсений Сергеевич, вы синяки ни разу в жизни не видели?
— Ударился, — коротко и совершенно безэмоционально отвечает Антон.
— Обо что, ты, блять, ударился? — Арсений несильно отталкивает Антона к стене, чтобы не мешать потоку студентов в коридоре. А Антон в силу своей неуклюжести прикладывается спиной к стене и болезненно скулит.
— На спине тоже? — спрашивает Арсений, нахмурившись. — Говори, что случилось, — требует он.
— Всё в порядке, правда, — утверждает Антон, а у самого глаза невольно слезами наполняются от резкой боли, пронзающей все мышцы в теле.
— Антон, твою мать, рассказывай, — стиснув зубы, требует Арсений.
— Простите, мне пора, — тараторит Антон и шагает по коридору так быстро, как может.
Практически плакать начинает, когда чуть ли на бег не срывается, лишь бы уйти подальше от преподавателя и его допросов.
А Арсению в догонялки некогда играть, вот-вот пара начнётся. Попов заходит в учительскую, забирает все необходимые материалы для пары и свой телефон. Шагает по коридору к нужной аудитории и попутно пишет сообщения Антону с просьбой объясниться.
У самого внутри то ли тревога, то ли злость. Как-никак за этих экономистов ответственность несёт. Об этом, конечно, Арсений в самую последнюю очередь думает. О литературе, впрочем, тоже. Вместо лекции даёт первокурсникам тест, потому что ясно понимает — рассказать толком ничего в таком состоянии не сможет. Волнуется.
Антон видит, что количество сообщений в диалоге с преподавателем пополняется, но не читает их. Думает, что лучший вариант из всех возможных — игнорировать.
Возвращается в общагу и первым же делом заваривает себе кофе, садится за письменный стол и кладёт перед собой зачётки. Заполняет половину, а потом отвлекается на уведомление о новом сообщении. Не от Арсения, а от Тимура. Жмёт на уведомление и узнаёт, что сегодня Сабитов опять не появится. Антон даже не спрашивает «почему», отправляет «хорошо» и продолжает заполнять зачётки.
К четырём часам дня Антон сидит за ноутбуком, старается написать содержание к курсовой работе. Выходит паршиво, и тогда он бросает эту затею, перебираясь на кровать. Долго пытается устроиться поудобнее, так, чтобы и уснуть получилось, и больно не было. Не получается.
Да что за пиздец?
Антон приподнимается и садится в кровати, опирается плечом о стену и крепко обнимает подушку, думая, что так, сидя, уснёт быстрее. И ведь правильно думает, только забывает о том, что с пробуждением тело будет болеть сильнее.
Просыпается тогда, когда спина затекает и приходится немного размяться. Антон поднимается на ноги и медленно ходит по комнате из стороны в сторону, попутно разминая шею и спину.
Вспоминает о том, что нужно намазать синяки мазью. Снимает футболку с толстовкой и выдавливает немного содержимого тюбика на пальцы, заводит руку за спину и медленно и осторожно массирует кожу. Тихо шипит, когда давит на синяки слишком сильно и с облегчением выдыхает, когда заканчивает.
Берёт в руки телефон и удивляется тому, что уже одиннадцать вечера. Видит, что процент заряда упал ниже двадцати, и ставит телефон заряжаться. Сам открывает беседу группы, чтобы узнать, не пропустил ли что-то важное. Не пропустил. Завтра пара литературы с восьми утра и потом три истории.
Такое себе сочетание.
Арсений Попов
Антон, я не лягу спать, пока ты не напишешь.
Господи прости, что за человек?
Антон тяжело вздыхает, жмёт на уведомление и пролистывает все сообщения от преподавателя, а потом набирает текст.
Антон Шастун
Что мне написать?
Арсений Попов
Где ты сейчас?
А это важно?
Антон Шастун
В общаге.
Арсений Попов
Что случилось? Откуда синяки?
Антон Шастун
Доброй ночи.
Арсений Попов
Антон, блять.
Антон Шастун
Не выражайся.
Тесь.
Не выражайтесь.
Антон жмёт на кнопку блокировки и швыряет телефон на стол, оставляя заряжаться. Надеется, что умыться на ночь сможет без печальных последствий, и всё идёт хорошо, а потом до Антона доходит, что он стоит перед зеркалом в ванной комнате около пятнадцати минут и разглядывает своё отражение.
Казалось бы, что такого, да, Тох?
Говорить с самим собой стало уже чем-то большим, чем просто привычка. Это потребность. Это чёртова необходимость, зависимость.
Это ты? Это правда ты?
Бровь тревожно дёргается, а челюсти напрягаются. Ранка на скуле уже покрылась корочкой, а синяк меньше не стал. Или Антону кажется… Наверное, кажется. Удивительным для себя Антон находит даже не синяк, ни разу не уменьшившийся в размерах, а тот факт, что к боли привыкает. Судороги в мышцах уже не кажутся смертельными и невыносимыми, ноющую боль по всему телу уже не запивает обезболивающим, а когда мажет синяки на спине мазью, не шипит от боли.
Хуёво, правда?
Думает даже не о привыкании к боли. Думает о том, что не видит в зеркале себя. В зелёных глазах напротив какой-то пиздец творится, не иначе. Дело даже не в ранах и синяках на теле — заживут.
Дело в одной, внутри, где-то под рёбрами, наверное, чуть выше.
Я экономист, нахуй мне ваша анатомия?
Если объяснять проще, то люди говорят, что в этой области сердце. Антон его не слышит. Точнее, перестал слышать так, как раньше. Сейчас замечает присутствие этого органа, только когда давление сильно подскакивает или, наоборот, резко падает. В голове набатом стучит.
Раньше поговорить мог, раньше
чувствовал. А сейчас только какой-то долбоеб в голове постоянно до истерики доводит. Антон бы свалил вину на своё взросление или паршивый мир вокруг.
Да ладно? Винить некого?
А сам знает, после какого события в жизни перестал ощущать орган в груди.
Так. Стоп. Серьёзно, прекращай. Опять дураком окажешься. Себя вини, но его не надо. Себя-себя-себя.
Антон чувствует, как по щекам катятся слёзы, и быстро брызгает в лицо холодной проточной водой. А потом стоит с закрытыми глазами и сжимает края раковины пальцами, пока с лица падают капли воды.
— Прекращай, серьёзно, — уверенно велит он сам себе, а потом протирает ладонями лицо, выпрямляясь в спине.
Вновь открывает глаза и видит своё отражение в зеркале. Ясно понимает, что прекратить не может. Просто сил нет.
— Господи, — голос мелко дрожит. — Пожалуйста, — умоляет сам себя.
Пожалуйста, прекрати.
