...к чертям собачьим

Аластор твердый. Плечи твердые, пресс твердый, как будто каждый день купается в водах Стикса, и те смывают с него все лишнее, все личное. Все, что Энджел пытается на него повесить за день. Но губы у Аластора мягкие. А Энджел весь мягкий. И снаружи и внутри. Только взгляд у него жесткий. Но кто же смотрит в глаза порнозвезде? Аластор резкий, угловатый. Граненный. Как рубин. Кровавый рубин, о который можно сломать зубы. (Энджел что только в рот не тащит.) Предпочитает говорить важные вещи в микрофон. Так спокойнее. Энджел плавный. Плывущий. «Кажется, всегда по течению» — радуется Валентино. Но это только кажется. Все зависит от личного восприятия. Энджел лично воспринимает себя сексуально неудовлетворенным и бескомпромиссным, как подросток в пубертате. Предпочитает выплевывать важные вещи в лицо. Так спокойнее. Аластор пахнет пафосом и чужим страхом. А Энджел пахнет просранной жизнью. Воняет и сам это чувствует. Чувствует, что запах этот не отбить ни тряпками, ни пылью, ни абсентом. Тот перекрывает все, как запах дохлых мышей под стиральной машинкой. Энджел ничего не может, даже любить. Аластор может все. Или почти все. Но сдерживается. Словно ничто и никто его уже не интересует. Скучно. Но на самом деле ему очень надо то, что он не может. А не может он сделать из Энджела что-то общественно-приемлемое. Потому что если сделает, то это будет уже не Энджел. Аластор боится признаться себе, что для Энджела он может быть просто богатым «папиком». Еще одним куском дерьма. Поэтому он держит Энджела на расстоянии. На безопасном для его сердца расстоянии. Да. Он эгоист. Имеет право. Он не хочет, чтобы ему из-за кого-то потом было плохо. Больше никогда в жизни. Он это твердо решил. Но все равно хочет, чтобы Энджел был… и был именно у него. За неимением лучшего, Аластор готов назвать это отношениями, потому что не называть — теперь уже подло.