По ту сторону старого холста

Ради такого случая папаша Чезаре сам заменил дочку за стойкой (да и какие там с утра посетители). Художнику махнул рукой в сторону задней комнаты – проходи, Джованна сейчас будет. Ну, понятно, принаряжается. Не каждый день с нее портреты рисуют. Джакомо сам накануне поразился, как много его условий согласился выполнить заказчик. Краски купить так краски. Холст – для чего бы это? У Джакомо был готов ответ: раньше чем переносить портрет на доску для вывески, он хотел писать картину как полагается, на холсте. Можно будет потом в гостиной повесить, поди плохо. Ответ-то был готов, а вопроса задано не было. Кисти – да ради бога, какие нужны? Только напиши на бумажке, мне ни в жисть не запомнить этих ваших номеров. Да и о паре кружек речь уже не шла – сотню не сотню, а полсотни художнику посулили сразу. И комнату кабатчик отвел для сеанса самую светлую, парадная гостиная ихняя, что ли. Правда, в ней было невыносимо душно, несмотря на распахнутые окна. Почему-то сразу пересохло в горле. Рука Манджафоко сама потянулась к наглухо застегнутому вороту, но он тут же одернул себя: сюртук-то еще сгодится, а вот состояние рубашки под ним настолько оставляло желать лучшего, что, пожалуй, придется попотеть ради сохранения приличий. Не успел разложить кисти – явилась Джованна. - Доброе утро, синьор художник. Это было сказано нарочито, и Манджафоко заметил и отметил. В таверне-то они у нее все были «пожалуй, тебе уже хватит» и «эй, ты, деньги вперед». Джакомо приосанился и, окинув взглядом парадный интерьер, довольно сухо указал модели на полосатый диванчик напротив мольберта и объяснил, какую позу надлежит принять. - От вас потребуется терпение и еще раз терпение, если вы хотите получить удачный портрет, синьорина. Девушка очень дружелюбно откликнулась на это в том смысле, что терпения ей не занимать, однако сразу просила учесть – она, дескать, не выносит, когда нечем занять руки. - Что вас будет меньше раздражать, синьор художник: вязание или гитара? Выбирайте. - Вы можете играть вслепую? Не глядя на струны? Дело в том, что мне важно видеть глаза модели, - не без профессионального апломба разъяснил Манджафоко. Джованна пожала плечами. - Я могу и вязать вслепую. Но Джакомо ей не поверил и выбрал гитару. Джованна уютно устроилась на софе, почти беззвучно касаясь струн пальцами и поджав босые ноги. Чуть повернув голову, она смотрела прямо перед собой, ровно в том направлении, которое указал ей Манджафоко, и, казалось, могла просидеть не меняя позы, как сфинкс, до скончания века. Но Джакомо не утерпел, подошел и все же на миллиметр, на долю – а сдвинул пальцами ее подбородок. Надо было показать, кто командует, правда же? Ну и проверить реакцию. Дерзость, нет? Ага, кажется, за дерзость не считается, в нашей нынешней диспозиции. Чудесно. Джакомо вернулся к мольберту и впервые внимательно посмотрел на свою модель. Хороша, нечего сказать! Если б Манджафоко не наблюдал ее ежевечерне за стойкой, он бы поклялся, что она и впрямь специально так вырядилась, чтобы позировать. Любимое зеленое платье Джованны было подпоясано алой шалью с золотой бахромой, на шее – нитка розовых кораллов, а в ушах янтари. Довершали разгул колорита яркая помада и медного оттенка волосы. Не женщина, а палитра буйнопомешанного. Усмехнувшись, Джакомо принялся смешивать краски. Рисовать ее было просто. В последнее время нечасто, но нет-нет ему удавалось подзаработать, набросав с натуры чью-нибудь дочку или любовницу. Привычно наметив силуэт, он почти перестал взглядывать на сидевшую перед ним девушку. Может, разок, чтобы цвет глаз уточнить. Она его, кстати, в упор разглядывала. Черт, надо было ее заставить смотреть в окно, он бы и так сделал ее анфас, делов-то. Джакомо опять почувствовал, что пересохло в горле, и рискнул поинтересоваться у Джованны, нельзя ли прямо сейчас – в счет гонорара, разумеется – получить стаканчик вина. Джованна горестно поцокала языком и ответила отказом – ее, оказывается, можно рисовать только потрезву. Так и выразилась. Как будто можно опьянеть с одного стакана. Тьфу! Джованне было невероятно интересно. Нельзя сказать, что шея у нее не онемела, но ее никогда не смущала необходимость потерпеть, когда было ради чего. С первого раза она быстро отметила, что Манджафоко, пожалуй, под пятьдесят или чуть больше, что он невысок ростом и грузен. Потом глаза, это было главное. Вот глаза ее очень заинтересовали, так что с минуту она всерьез обдумывала мысль, не является ли синьор художник умалишенным. Потом уж пошли мелочи – вроде прорехи под правым рукавом бордового сюртука и заплаты на левом, отсутствующей пуговицы третьей снизу и присутствующей, но к данному платью отношения не имеющей, второй сверху (как, интересно, он дошел до жизни такой?), дурно подстриженной рыжеватой бороды, выглядывающего из-под обшлага сюртука грязного манжета рубашки и капель пота на высоком лбу. И уверенные движения кисти. Это Джованне понравилось. Джованна никогда не играла на гитаре хорошо, но тот десяток популярных песен, который она играть умела, она играла быстро и легко. Сначала она просто щипала струны, но когда ей действительно наскучило позировать и она начала бренчать первый попавшийся мотивчик, Джакомо чуть заметно скривился. Пожалуй, гитара ему все же мешала. Не могло же от музыки стать жарче? Начатая картина на минуту поплыла у него перед глазами, но он тут же испуганно пришел в себя и утер лоб рукавом. Джованна, кажется, ничего не заметила. Оборвала одну песенку и начала другую, неаполитанскую, хорошо знакомую Джакомо. И вот это было совсем неудачно, потому что в следующую секунду поплыл в мутном мареве не только мольберт, но и вся комната, Джакомо услышал голос другой девушки, когда-то напевавшей эту песню просто и беззаботно, и увидел перед глазами черноту. Очнувшись, Манджафоко обнаружил, что сидит на полу подле мольберта. Сюртук его висел рядом на спинке стула, а ворот рубашки был расстегнут. Джованна спокойно стояла перед ним, протягивая ему стакан. В нем оказалось холодное молоко, и Джакомо, с трудом ворочая языком, все же намекнул – чего уж теперь терять – что более крепкий напиток вернее привел бы его в чувство. Джованна усмехнулась. - Иногда, - заметила она неодобрительно, - для здоровья бывает полезно не только пить, но и закусывать. – Иди домой, синьор художник, продолжим завтра. Но Манджафоко, уже успевший прийти в себя и сфокусировать взгляд на портрете, решительно помотал головой. Он властным жестом указал Джованне на ее место. Та лишь подняла брови, но спорить все-таки не стала – вернулась и села, приняв прежнюю позу. Гитару она оставила, наконец, в покое – то вертела в руках пустой стакан, то заплетала бахрому шали в косички. Джакомо разозлился сам на себя. Без сюртука, конечно, было легче, и молоко его освежило, но вся попытка представительности летела к черту, и надо было, похоже, снова доказывать, кто здесь «синьор художник». Ничего, результат докажет сам за себя. Кажется, он никогда еще не писал портрета так быстро. - Готово, прошу, - объявил он через каких-нибудь полтора часа, разворачивая непросохшую картину лицом к зрительнице. Джованна вскочила с дивана с явным и нескрываемым интересом. Она жадно всматривалась в портрет – и чем больше всматривалась, тем сильнее хмурилась. Портрет был хорош. Она не ошиблась в Манджафоко – его уверенные движения были свидетельством настоящего мастерства. Каждый узнал бы Джованну на этом портрете – ее платье, ее волосы. Ее форма лица, ее цвет глаз. Но… - Синьор Манджафоко, да ведь это не я, - резко проговорила девушка, отстраняясь от картины. Он не сразу понял, что она имеет в виду. - Посмотрите на меня, - сказала Джованна, подходя ближе. – Посмотрите на мое лицо, посмотрите мне в глаза. Разве я такая? Вы нарисовали очень милую девушку, в моем платье. Вы меня никогда не видели, синьор? А мне казалось, вы из нашей таверны не вылезаете. Хоть раз бы бросили взгляд за стойку. У девушки, которую вы нарисовали, не мой характер. Я ее не знаю. Я никогда не видела ее в зеркале. Манджафоко растерялся. Портрет был похожим, в этом не могло быть сомнений. Чего она от него хочет? Ну, может быть, пытаясь ей польстить, он немного смягчил ее резкие черты. Ну да, девушка на портрете смотрелась чуть скромнее и покорнее, несмотря на свой цыганский наряд. - Я хочу, чтобы вы это переделали, - заявила Джованна. – Я вижу, что вы умеете рисовать – (и на том спасибо) – и полагаю, что вам это под силу. Я хочу получить портрет, который мне понравится. Посмотрите на меня. Манджафоко поднял глаза от картины. - Внимательно посмотрите! Он уставился в дерзкие спокойные зеленые глаза, чуть не прожегшие на нем дыру во время сеанса. - Неужели вы не можете меня нарисовать так, чтоб это была я? А можете… можете нарисовать на меня карикатуру? Вот разозлитесь, разозлитесь на меня – я, между прочим, вам теперь наливать не буду, пока не увижу хороший портрет! Разозлитесь! Джованна подсунула художнику лист бумаги и карандаш. Чертова девица! Карикатуру, говоришь? Ну, держись! Джакомо быстро, в несколько линий, набросал интерьер кабака, сидящую верхом на стойке надменную девицу в платье на порядок более откровенном, чем те, что случалось надевать Джованне, удочку с бутылкой на крючке в ее руке и парочку страждущих посетителей мужского пола, мечтающих попасться на этот крючок немедленно. Взглянув на злую карикатуру, Джованна – Манджафоко даже не ожидал - громко расхохоталась. - А теперь на папашу моего, ну-ка! На этот раз Джованну от смеха буквально согнуло пополам. - Ну эту, - проговорила она, перегибая листок вчетверо и пряча его, - мы, пожалуй, папаше не покажем. А похож! В таверну можете вечером прийти, да не забывайте на меня поглядывать, потренируетесь. Нет, не налью; разумеется – я же предупредила. А обед за счет заведения. Изредка обедать тоже весьма и весьма полезно для организма. И жду вас завтра с утра, уговор, синьор художник?