Покидая розарий

Джонни и Чеен ушли в управление войск ранним утром — и оба получили ожидаемый отказ. Какой бы страшной не была война, пока еще не наступило то время, когда страна нуждалась в жизнях двоих студентов. Джонни обещали рассмотреть его кандидатуру в следующем месяце — Чеен отказали сразу и навсегда. — Это неправильно, — говорила она по дороге в общежитие. — Я могу тоже помочь. Я хочу быть там рядом с тобой, оппа, и другими. Джонни рассеянно кивал, посматривая на худенькую хрупкую девчонку с огромной решимостью в глазах — и сам себе ужасался, зачем он вчера вообще позволил ей подумать, что она тоже может пойти на фронт. Зачем там Чеен? Ей там не место. Она должна вернуться к родителям, туда, где будет спокойно и безопасно. — Если в конце концов тебя туда возьмут, а меня — нет, тогда я сама сбегу, — решительно сказала девушка уже у самых дверей. — Я не буду отсиживаться в безопасности, пока другие рискуют жизнями. Я не хочу этого. Джонни усмехнулся — рука его сама по себе потянулась и погладила девушку по голове, как ребенка. Она ему нравилась — гораздо сильнее, чем он бы мог понравиться ей. Чистое ее сердце — никто б не запачкал его. Про себя Джонни решил сразу — будет защищать Чеен столько, сколько понадобится, никто не причинит ей зла, никто не напугает ее. Он думал так и гладил ее мягкие волосы — а девушка улыбалась, и улыбка ее была глубокой и странной, непонятной и такой ощутимо теплой. Такими их и застали Чонгук с Йери, которые вернулись с почты. Чонгук хмыкнул, не забыв украдкой посмотреть на Чеен — дескать, помни, ты мне еще должна. Йери же просто отвернулась, Джонни ей не нравился, а еще она ревновала свою лучшую подругу. Чеен и Джонни запоздало торопливо попрощались — девушки поднялись по лестнице в комнату, парни остались стоять на крыльце. — Йерим поедет домой? — уточнил Джонни, потому что больше ему не о чем было говорить с Чонгуком. — Возможно, — пожал плечами Чонгук. — Ее родители собираются ехать в Пусан к родственникам. Говорят, все сворачивают свои магазины и лавочки, ждут, что враг подойдет близко к столице… — Мы слышали в городе… — пробормотал Джонни. — Некоторые прямо с вещами сидят на вокзале, ждут свои поезда. — Чеен-ним с сестрой уедет? — Чонгук вспомнил высокую красивую девушку. — Их родители в горах, там будет безопаснее. — Ее сестра этого хочет, — уклончиво ответил Джонни. — А чего хочет Чеен — ее личное дело. Могу сказать только то, что смелости ей не занимать. Чонгук всматривался в непроницаемое лицо Джонни, пытаясь понять, о чем тот говорит и думает сейчас, но не увидел там ни влюбленности, ни страсти. Их с Чеен отношения были далеки от его понимания — слишком уж сильно Чонгук анализировал все подряд, угадывал чужие загадки и решал задачи. В этой же истории его ум подводил его. Однако он вовсе не мечтал изменить свой мир — зачем? Ему и без того было хорошо, он все еще держал условие, выставленное перед Чеен, как камень за пазухой, а связываться с Джонни ему не хотелось — Джонни это не Чанель, он пасовать или бояться не станет. Но терпеть его Чонгук тоже долго не собирался. Он сразу понял, что Джонни уйдет на фронт вслед за Шивоном, еще там, в лагере, вот только выводы свои пока держал при себе. Такова была порода людей — некоторые безумцы готовы были бросить вызов самой смерти, и Джонни Со был из их числа. Вот только сам Чонгук прекрасно знал, что будет в самом конце этой бравады — смерть, боль, грязь, страх и отчаяние. Больше ничего. Испытывать эти эмоции он не желал — идти по струночке за теми, кто тащит на себе и флаг, и щит — тоже. Чонгук хотел жить и любить свою жизнь. Страдания в его планы не входили. Как и чувства. *** За первые две недели корейская армия потеряла более двадцати тысяч своих солдат. Отсутствие тактики и планов, неожиданность нападения, форсирующие действия северной коалиции сделали свое дело — враг продвинулся далеко вперед, оставляя за собой горящие дома, разоренные деревни, боль, голод и страх. Наступил июнь, и в Сеул пришло настоящее жаркое лето. Некоторые студенты ушли на фронт — в основном это были аспиранты кафедр и старшекурсники, другие ждали ответы, помогая на своих подработках. Некоторым удалось выбить разрешение на эвакуацию и уехать из столицы. Остальные жили обычной жизнью, стараясь быть полезными — или себе, или стране, и таких было немало. Жизнь оставалась жизнью даже в эти горячие летние дни — а студенты по-прежнему были молоды и красивы. Закрылись магазины и клубы, в городе соблюдался комендантский час, но молодежь находила возможность собраться вместе, поговорить, петь песни под гитару и доверять друг другу драгоценные секреты. Молодость оставалась молодостью. Чеен и Йери заметно охладели в своей дружбе — потому что преуспели в любви. Йери, как и всегда, проводила все свое свободное время с Чонгуком, только о нем были ее мысли — она старалась быть ближе к нему, чтобы укрепить их отношения. Чеен же была по-настоящему влюблена впервые в жизни, и стремилась помочь Джонни стать тем, кем он хотел быть. Днем она также помогала, пока он был на подработке, а вечером они занимались вместе, чтобы не отстать от программы — и она учила с ним английский. Учитывая то, что все корейцы ждали возвращение американцев в Сеул, Чеен и Джонни искренне считали, что этот язык поможет им в будущем. Иногда все же Чеен и Йери говорили друг с другом — обычно по утрам, пока делали совместную уборку или ходили в душ. Короткие разговоры, ничего особенного. Йери все еще таила в себе сомнения, что именно Чеен распускает про нее недобрые слухи, Чеен же просто считала, что у подруги слишком много дел, чтобы еще и она навязывала ей себя. Перебрасывались фразами, иногда делились новостями, изредка с другими девочками возились на кухне — летом столовая не работала, готовить приходилось самим по графику. — Как Элис-онни? — спрашивала Йери. — Она написала ходатайство для тебя? — Я пока не могу уехать, — уклончиво отвечала Чеен. — Да и ей проблематично покинуть город. Аренда оплачена, и китайский магазин работает, как раньше. Пока господин Чжан не уедет, она останется в Сеуле. — Я тоже пока не поеду домой… — Йери вспоминала отца, который спешно продавал имущество. — Если получится продать дом, он будет заколочен, и тогда нужно будет ждать, пока родители устроятся в Пусане. Тетушка обещала помочь им с покупкой жилья. Чеен слушала Йери, часто кивала ей, иногда она порывалась рассказать той о своих планах, но не получалось — Чеен знала, что Йери не поймет их и не поверит. Любимая подруга совсем другой человек, все ее мысли можно прочесть на ее лице — она не за будущий дом боится, скорее боится оставить Чонгука тут одного. Ее огромное желание связать свое будущее с ним ведет ее вперед, она влюблена и догадывается — если они расстанутся сейчас, то расстанутся уже навсегда. Так странное — она и верила ему отчаянно и сильно, и не верила вовсе. Словно читала между строк — Чонгук если и любит ее, то по-своему, нечаянно и аккуратно, без особой нежности или боли — и ее пугало такое будущее. — А ты все еще встречаешься с Джонни? — жадно спрашивала Йерим. — Никогда бы не подумала… Ведь ты его так боялась в лагере… Помнится в начале мая даже глаза на него поднять не смела. — Он хороший человек, у него доброе сердце… — Чеен отворачивалась. — Он желает мне хорошего, и я ему верю. Разве это неправильно, Йерим-а? Разве не так должно было все быть? Я счастлива и мне хорошо. Я желаю того же всем остальным. Она и хотела признаться единственной подруге, что их отношения всего лишь сказка для Чанеля и Наен, и не хотела вовсе. Может, потому что знала, что Йери обязательно разболтает целому миру о правде. А может и потому, что на самом деле хотела, чтобы все это было правдой. Она любила Джонни — и могла в этом себе признаться. *** Так как бои теперь шли близ столицы, в самом центре города на базе старой университетской клиники развернулся большой военный госпиталь. Сюда стали приезжать самые разные военные врачи, мобилизовали половину сестринского персонала из городских клиник — и все равно госпиталь был полон и не хватало рук. Чеен и другие девочки, особенно Дахен и Джихе, стали собирать одежду, вещи и продукты для госпиталя среди студентов своего общежития. Такая помощь была очень ценна в это сложное время, многим она требовалась очень сильно. Джихе переживала за всех военных сразу — Кан Даниэль ждал ответа на свой призыв со дня на день, Дахен же проводила на фронт старшего брата, и теперь вся ее жизнь сосредотачивалась от письма к письму, где мать сообщала, что брат жив и с ним все в порядке. Для Чеен же помощь в клинике стала отдушиной. Она горела желанием сражаться — бок о бок с Джонни и ради своего будущего — но ходить за ним следом и говорить ему постоянно об одном и том же не рисковала, слишком уж сильно ценила его собственную свободу. Кроме того Джонни много работал, и девушка стремилась помогать общему делу, не отвлекая его от его личной работы. А в госпитале было так много раненных и так сильно не хватало рук… — Эта чертова война… — приговаривала вежливая и воспитанная Джихе. — Если бы только можно было закончить ее прямо сейчас. — Если бы да кабы… — вздыхала Дахен. Ситуацию решила упрямая и жесткая Чонен. Как-то утром она вызвалась сопровождать первокурсниц с их пакетами, а потом просто прошла в административный корпус, где о чем-то долго говорила с главным врачом госпиталя. А потом просто пришла на собрание и объявила громко, поправив свои очки. — Все, у кого есть свободное время, могут записаться в группу актива для подработки в военном госпитале, — строго сказала она. — Там не хватает рук. Понятно, что для сложных процедур нужно медицинское образование, но базовые навыки и нам по плечу. — То есть мы можем работать в самом госпитале? — уточнила Джихе. — С раненными? — Да, — кивнула Чонен. — Они стараются не принимать на работу студентов, но для нашего университета сделали одолжение. Платить будут немного, но на мелкие расходы хватит. И главное — помощь общему делу, ведь так? Согласны? — Не понимаю, — буркнула Суен. — Зачем нам возиться с кровью и грязными бинтами? Разве мы не должны учиться, раз парни могут быть мобилизованы. Разве не нужно работать в госпитале только тем, у кого есть специальные навыки? В медсестры нас точно не возьмут, а быть санитарками для студентов государственного университета значит опозорить себя полностью. — Я тоже так считаю, — Наен криво улыбнулась. — Меня тошнит от запаха и вида крови, а если я представлю, что там умирают люди… Я буду деморализована лет на сто вперед. — Я бы тоже не хотела… — проворчал кто-то позади. — Хорошо было бы договориться о подработке в американском штабе, там можно практиковать язык… — И там точно будут молодые военные… — Оппа, наверное, не разрешит мне… — пробормотала Йери, — Ведь там так много мужчин, да и они будут смотреть на нас… — Вы точно в своем уме все? — прикрикнула Чонен, лицо ее потемнело от гнева. — Мы воюем сейчас, считайте, с половиной мира воюем. За наших врагов стеной стоят русские, а их столько, сколько нам не сосчитать. Разве не должны мы стать серьезней в такое время?! — А мы серьезны, — Наен отвернулась. — Но если сейчас всем панику разводить, что от нас останется? Мы, напротив, должны остаться символом мирного времени — женщинам на войне делать нечего, тем более, обычным студенткам. — Но ведь мы же тоже граждане страны, — Сыльги молчала долго, но больше сдерживаться не могла. — Даже если и женщины… Нельзя же переложить бремя войны только на плечи мужчин? У нас у всех есть отцы, дедушки, братья… — И любимые… — словно очнулась Джихе. — Мы же все в кого-то влюблены… Завтра этого кого-то могут призвать в армию, он может попасть в такой переполненный госпиталь и там часами ждать, что к нему подойдет медсестра или санитарка. Тот, кто сейчас там, и нуждается в заботе и защите, тоже чей-то сын, брат или любимый… Нельзя стоять в стороне. — Но если так рассуждать… — кто-то из толпы пропищал еле слышно. — Тогда и на фронт нам тоже нужно идти. Наравне с мужчинами. — Нужно, — вырвалось у Чеен — несколько десятков пар глаз тут же уставились на нее. — Нужно, — твердо повторила она. — Эта война наша общая, если проиграем, будем носить красный флаг на сердце… — Чеен смотрела на пол, но говорила громко и отчетливо. — У нас не будет многого того, что мы так полюбили. Будут только правила и законы, законы и правила. И чем дольше будет длиться война… Тем больше людей не вернутся в свои дома. Важна каждая пара рук… Я обязательно запишусь помогать в госпиталь. Это то немногое, что мы можем сделать. Молчание охватило весь зал, несколько девушек демонстративно хмыкали после слов Чеен — но то, что она сказала, затронуло потаенные струны в сердце каждой из девушек. Джихе не выдержала первой — разрыдалась, подумав о том, что Даниэль может уже через неделю быть призван — и один бог знает, удастся ли ей встретить его снова. Она первой встала и подошла к Чонен, написав своим имя на листе бумаги перед ней, а потом просто быстро вышла, чтобы поскорее спрятать свою осознанную боль от зрителей. — Кто еще? — спросила довольная Чонен, — Кто будет следующей? Добровольцами в военный госпиталь в тот вечер записались абсолютно все. Чеен самолично отнесли толстую папку со списком и документами претенденток к довольному главному врачу госпиталя. *** Проработав в госпитале санитаркой две недели, Чеен впервые в жизни полностью осознала, как сложна медицина, как она опасна. Она никогда раньше не задумывалась о том, что работа медсестрой или врачом может быть такой тяжелой. Она привыкла считать их уважаемыми в народе, обеспеченными и спокойными, но экстренная медицина совсем не была похожа на плановый осмотр в поликлинике или прием у семейного врача. Это было поле боя — открытое, полное запахов и боли, пропитанное страхом и смертью. Ступив на него раз, Чеен потеряла счет дням или неделям, она похудела и осунулась — но в глазах зажглось то самое недоброе, но сильное пламя. У нее появилась надежда. Люди умирали в больших количествах в июне 1953 года — от нехватки антибиотиков, перевязочного материала, больницы не были готовы принимать такое большое количество раненых, не хватало крови, не хватало рабочих рук. Даже простые студентки-санитарки были тут нарасхват, девушки работали по двенадцать часов, приходя в общежитие, просто падали без сил и засыпали. Но у каждой была своя причина работать в госпитале — и у большинства они были более благородные. Чеен повезло попасть в хирургическое отделение — в самую гущу событий. Тут всегда было шумно и душно, а в ее обязанности входил уход за прооперированными людьми и подготовка свежепоступивших к операции. Она работала методично и без усталости, и ею были довольны — скромная и спокойная девушка никогда не огрызалась и не жаловалась, пациенты полюбили ее, а врачи смотрели как на приятного собеседника и замечательную работницу. Она и сама гордилась собой — ни разу еще не пропустила работу или не взяла перерыв. Приходила рано, а уходила поздно — и всякий раз с впечатлениями, с историями, с мыслями… Для впечатлительной и внимательной девушки было сложно абстрагироваться от отделения, она считала себя частью госпиталя и беспокоилась за тех, кого купала или переодевала. Пациенты выздоравливали — чаще всего, но иногда и умирали — и всякий раз сердце Чеен было полностью разбито. Она могла попрощаться вечером с вежливым молодым мужчиной, а утром застать, как его тело вывозят на захоронение. Потом следовало спрятаться от целого мира и выплакать свое горе. — Я боюсь этого места, — честно признавалась она Джонни. — Но и без него уже не могу. — Ты испортишь свое здоровье, — замечал тот. — Возьми пару дней, попроси сменить отделение. Ты постоянно еле живая приходишь вечером, так и заболеть недолго. — Но если я не буду там работать, другие туда тоже не пойдут, — Чеен с тоской вспоминала любимые старенькие палаты. Лучше уж потерпеть. Скоро должно наладиться, медикаменты привезут и армия будет наступать. Чеен, конечно же, ошибалась. Двадцать четвертого июня она дежурила в ночную смену — ей удалось выбить себе небольшой перерыв, чтобы перекусить с девочками, которые тоже были в госпитале. В крошечной каморке в подвале она нашла Дахен и Джихе — Джихе рыдала, отчаянно и громко, вытирая слезы дрожащими пальцами. Ее розовая кофточка, в которой она ходила на работу, была влажной — и только по уставшему взгляду Джихе Чеен поняла, что случилось. — Кан Даниэль призван в армию, — серьезно сказала Дахен. — Армия терпит убытки. Начнут призывать и студентов, и даже старшеклассников тоже. Приказ сегодня в газете вышел. — Почему же… — Чеен села напротив Джихе. — Староста… Почему же они решили трогать студентов? Неужели мы проигрываем? — Проигрываем Чеен-а, — серьезно сказала Дахен. — Пару часов назад сообщили, что северная коалиция захватить реку Кимган. Они слишком сильно приблизились к городу. Интересно успеем ли мы эвакуироваться, если эти нелюди подойдут слишком близко к столице? — Захватили реку Кимган… — повторила за ней Чеен. — А как же наша армия? Неужели ничего? Так не может быть. — Может, — Джихе вытирала заплаканные глаза. — Они ушли! Ушли, оставив нас. Теперь призывают тех, кто помоложе. Пытаются восстановить численность. Но двадцать тысяч уже погибло, и кто знает, кто будет следующим… — Не говори так, прошу тебя, староста… — Чеен закрыла лицо руками. — Неужели все кончится именно так? Разве не должны и мы теперь взяться за оружие? — Говорят, что генерал Дин, наш лучший тактик, попал в плен, — Дахен задумчиво смотрела в окно. — Что теперь будет с нами всеми? Куда мы все попадем? Кем станем? Сможем ли дать отпор врагу… Мой брат в регулярных войсках. Если с ним что-то случится, что станет с нами? Моя мама не переживет такую потерю. Что будет? Что? — Оппа уедет завтра утром, — расплакалась Джихе. — Он собрал вещи еще на прошлой неделе. Говорит, что и дня не просидит в тылу. Он уедет от меня, я чувствую это. Никто не будет заботиться о нем. Никто не поговорит с ним, не даст ему совет. Ни одного человека рядом… Я не могу даже представить себе возможность разлуки… Остался всего один день. Один… Чеен слушала ее, вытирала ее мокрое лицо, всматривалась в ее испуганные черты — а в отделении, когда уложила спать всех своих пациентов, долго всматривалась в темное окно со страхом, вдруг где-то мелькнут прожектора, и мощный громкий голос объявит, что они захвачены, что свободная жизнь кончилась, что все то, что было дорого им, мертво. Ранним утром она сидела на лавочке возле госпиталя, слушала щебет первых птиц и дышала свежим воздухом. Сон не шел теперь в голову — только беспокойство и страх — сердце Чеен трепетало, боль охватила ее полностью. Она вдруг сразу поняла, почему такт сильно плакала ее онни, почему Джихе до сих пор не может успокоиться, почему так не хотели идти работать в госпиталь Наен и Суен. Они боятся потерь. Они не хотят переживать потери. Они не хотят чувствовать на себе липкий взгляд одиночества. Но война это не цветы и белые кони, не постоянные победы и громкие слова. Война это рваные раны ее пациентов и их пахнущие гноем бинты. Это боль и страх. Это расставание. Это тоска. И это надежда тоже. Если Кан Даниэлю пришел призыв — то значит такой же уже идет или уже пришел к Джонни. Чеен почувствовала прямо тут и сейчас, что зря теряет время. Она нашла его на заднем дворе общежития — окучивал деревья, Джонни каждое утро просыпался рано, голый по пояс, мышцы вздуваются от напряжения как литые — весь покрыт бисеринками пота. Он увидел ее, остановился, воткнув лопату в мягкую землю, стал ждать — на Чеен все еще был ее больничный халатик, на ногах парусиновые туфли. Она казалась ему нежной и слабой, уязвимой такой. Джонни помнил о том, что войска врага уже почти у самого города. И Джонни помнил, как важна вера для маленькой Чеен. — Не переживай, — мягко сказал он. — Коалиция еще не прислала свою помощь. Когда это случится, мы перейдем в наступление. — Но разве враги уже не у самой реки… — Чеен села прямо на бордюр, обняв худые колени. — Учитель Шивон сейчас там, в регулярной армии. Значит и его взяли в кольцо, так? Он тоже в плену? — Он обязательно жив и невредим, Чеен-а, — Джонни посмотрел в сторону. — Он из тех, кто должен жить долго. Мы еще обязательно встретимся с ним. Не предавайся темным мыслям. Все должно быть хорошо, хотя бы потому, что мы так сильно мечтаем об этом. Мечты будут сбываться. Это их долг. — Оппа, сам ты веришь в то, что говоришь? — улыбнулась Чеен. — Если да, то говоришь неубедительно… — Но если нет веры, то как нам жить дальше? — развел он руками. — Разве не наши семьи следующими попадут в руки врага? Если нас не спасет вера в светлый конец для всей Кореи, тогда можно сдаться уже сейчас. Он взял руку Чеен в свою и прижал ее к себе. — Ты не должна плакать, — серьезно сказал он. — Улыбка идет тебе больше чего-либо. Согревай всех и себя ею. Больше я тебе ничего не скажу. Она с минуту-другую всматривалась в его красивое спокойное лицо — возможно, ей еще недолго смотреть на Джонни и так спокойно говорить с ним. Боль и страх одиночества вели ее — вели они и Джихе — но у той было время почувствовать себя самой несчастной на земле. Но рядом стоял Джонни, пусть и чужой, пусть и просто друг — мыслями он, наверное, все еще с той девушкой Тэен из его прошлого и только с ней. Чеен не хотела терять больше времени — из друга время превратилось в ее самого страшного врага. Вот только проигрывать ему она не была намерена. — Оппа, — попросила она. — Позволь мне сделать то, в чем я так сильно нуждаюсь… Но не злись — у меня нет такого опыта. — Я не злюсь, — улыбнулся Джонни. — Если я чем-то могу помочь тебе — я хочу это сделать. За один шаг Чеен оказалась рядом с Джонни, она была высокой — ее глаза смотрели прямо в его глаза, от чего ему стало и неспокойно, и хорошо. Она нагнулась слегка — и поцеловала его без предупреждения или разрешения. Легко и свободно касалась его губ, пока руки ее тихонько обнимали его. Никогда раньше не думала она, что может сама впервые поцеловать мужчину — и именно это она и решила сделать, раз и навсегда. Удивленный Джонни не оторвал ее руки от себя — просто застыл. И лишь когда почувствовал, как дорого досталось Чеен такое решение, пожелал защитить ее нечаянный порыв — его руки легко прижали Чеен к самому сердцу, с нежностью и любовью. Теплое еще письмо из военкомата лежало в заднем кармане его брюк.