Покидая розарий

В самом конце нервного июня тысяча девятьсот пятидесятого года северокорейские войска подошли почти вплотную к Сеулу. Столица объявила о чрезвычайном положении. По единственным линиям, связывающим Сеул со свободным пока югом, люди бежали прочь из города, оставляя за собой заколоченные дома, надежды и брошенные мечты. Объятые пламенем заставы, воздушные атаки и страшные рассказы тех, кто успел прийти в город из захваченных врагом деревень и городов — мир словно погрузился во тьму, ад воцарился в теплые летние дни. Аккуратное цветение, запахи и звуки моря, свежесть и прохлада — все это не сочеталось со стонами раненых, с порохом и пеплом, с грязью на улицах и запахом щелока, в котором отбеливали бинты. Странное неправильное сочетание — когда одно перемешивалось с другим — и было это смешение черного и белого, истины и лжи, боли и счастья. Именно тогда к Чеен и пришла ее первая любовь — огромное всеобъемлющее чувство, которое и помешало ей уйти к родителям вместе с Элис. Оно вело ее, оно спасало по ночам, оно согревало, когда очередной ее пациент умирал у нее на руках. Ее мир изменился — все сняли свои маски, стали слабыми и уязвимыми. Чон Хосок, который громко кричал о светлом будущем страны, давно уехал на юг, уехали и люди, на которых работала ее сестра — цветные китайские вывески потемнели от гари, давно исчезло руководство университета, оставив тех из студентов, кто не смог сбежать из города, на пару-тройку преподавателей и инспекторов. Наконец, настало время, когда заплаканная Элис собрала вещи, чтобы поскорее спрятаться в горах, но уговорить младшую сестру уехать с собой она не могла. Почти силком она привезла ее на вокзал, подбирая правильные слова, но Чеен так и осталась стоять на перроне, печально глядя сестре вслед — ей теперь и отныне страх был неведом, она начала жить заново, и это была другая Чеен, смелая и настоящая, от взгляда которой становилось холодно и жарко одновременно. — Я не могу, — просто сказала она. — Я не поеду с тобой, онни. Если поеду, перестану уважать себя. Ты уезжай. Родители будут рады, если ты приедешь. — Чеен-а! — кричала Элис. — Ты с ума сошла? Ты должна поехать со мной! Тут ты погибнешь, понимаешь? Ты не сможешь сбежать потом, они перекроют железные дороги. Что я скажу маме, если не привезу тебя домой? Что я скажу отцу? Не глупи, Чеен-а! Дай мне руку, я помогу тебе! Не глупи, говорю! — Я слышу тебя, — кивала Чеен. — Спасибо, онни. Я рада, что ты увидишь родителей. Но я останусь тут. Я не могу уехать. Прости меня. Пожалуйста, не злись. Уезжай одна. Я приняла решение. Никто его не изменит. Уезжай, пожалуйста. Так они и расстались — Элис уехала, крича, чтобы Чеен запрыгнула в последний вагон — а Чеен осталась стоять на перроне, сжимая худые свои кулачки. Ей тогда казалось, что она увидит сестру очень скоро — но она, конечно, ошибалась. Джонни, к которому она пришла в тот вечер, долго смотрел на нее, не понимая, почему она снова стоит в его дверях — только сегодня утром он увидел ее старшую сестру, которая пообещала ему, что увезет Чеен домой, в голове своей он уже попрощался с ней, попрощался с этим летом — но вот она, Пак Чеен, стоит напротив него и смотрит ему прямо в глаза, словно ничего и не произошло, словно это правильно, словно другого выхода для них обоих нет и не будет уже. — Ты должна была уехать домой, — напомнил он. — Я же просил тебя — уезжай домой. Зачем, Пак Чеен? Зачем? Чеен села рядом, не говоря ни слова, она и сама не знала ответа на этот вопрос — голова ее легла на плечо Джонни. Больше они ее отъезд не обсуждали совсем. Она снова стала ходить на работу в госпиталь, а он прилежно работал, пряча драгоценное письмо — Чеен пока рано было о нем знать — думал о родителях, посылал им деньги, работал и работал. Практически все старшекурсники во главе с Кан Даниэлем давно уже были на фронте — девушки разъехались домой за редкими исключениями — остались только Джихе, не нашла в себе силы уехать домой, да Дахен, которая все еще надеялась получить весточку от брата. Йери и Наен ждали возможности уехать на юг, Чонен же давным-давно отбыла во вспомогательные войска. Ей предложили, а она на удивление всех не стала отказываться — и связь с ней прервалась. Суен и Сыльги уехали домой, к родителям еще в самом начала июня. Уехала теперь и Элис — и мир для Чеен сомкнулся плотным кольцом вокруг госпиталя, в котором она проводила все свои дни, и вокруг Джонни, в котором теперь сосредотачивалась ее жизнь. Теплые летние дни продолжались, сменяясь далекой надеждой, что войска союзников подойдут к Сеулу с юга — и чрезвычайное положение закончится. Но ничего не менялось — Чеен засыпала под далекие звуки взрывающихся снарядов, а в госпиталь снова и снова поступали свежие партии раненных и умирающих солдат. *** Она сидела на крыльце общежития в субботний вечер и чинила свои чулки — свет теперь отключали рано, и Чеен стремилась сделать все дела до захода солнца, купить же новые не было и надежды, пальцы ее работали быстро, натягивая ткань и пронизывая ее тонкой ниткой, глаза слипались — она только-только пришла с дежурства. Когда она подняла глаза, было уже поздно — к ней уверенно и быстро шел Пак Чанель, которого она не видела очень давно, сбежать уже было некуда да и не хотелось ей теперь бежать. — Оппа, — поклонилась она. — Здравствуй. — Меня призвали в армию, — сказал он просто и без приветствия. — Я уезжаю завтра утром, Чеен-а. Чтобы ты знала. Возможно, сразу попаду на передовую. — Правда? — переспросила она, тревожный ее взгляд опустился на землю. — Береги себя. — Я рад, что это произошло, — признался Чанель. — Все мои друзья уже там. Учителя там. Даже мой старший брат воюет. Один только я все ждал и ждал призыва. Но теперь и я буду защищать родину. Дом своих родителей защищать, отца и мать, университет. И тебя. Чеен молчала, не понимая, что именно говорит ей Чанель. Она убрала заштопанный чулок, воткнула иголку в крошечную подушечку и подняла на него свои глаза. Только теперь она поняла, почему Чанель пришел сюда именно к ней — и сердце ее забилось чаще и быстрее. — Я не хотел тогда тебя пугать, — честно сказал он. — Я хотел пошутить, да. Я был не прав. Я не учел, что ты не привыкла к такому. Я должен был вести себя аккуратнее. Я был не прав. Прости меня. — Все в порядке, — быстро сказала Чеен. — Я совсем не злюсь, и ты меня прости, что я устроила сцену, я… — Я не должен был на море к тебе подходить, — перебил ее Чанель. — Я мог сделать все аккуратнее и деликатнее, но поступил так, как хотел поступить. Это грубо. Я сейчас понимаю — я неправ был. Во всем неправ был. — Нет, нет, — Чеен вспомнила наглое и хитрое лицо Чон Чонгука, обещавшего молчать, если она будет слушаться, подняла руку, чтобы Чанель выслушал ее — ведь его вины не было, совсем не было, но Чанель молчать не собирался — он торопился сказать ей то, что было у него на душе, он торопился, потому что боялся забыть или потерять слова, боялся не найти в себе смелости. Молчать он больше не мог. Да и слушать ее тоже. — Я не прав был, — повторил он. — Надо было по-другому все сделать. Прости, Чеен-а. Не держи зла. И не бойся меня. Он вдруг сделал шаг к ней — легкий шаг, почти невесомый — оказался рядом. Протянул руку и притянул ее к себе, легко, словно она сама пошла к нему. Наклонился и прижался губами к ее виску — она и ахнуть не успела. И тут же выпустил ее. — Когда я вернусь, я скажу тебе так, как нужно было там сказать, — твердо выпалил он. — Ты будешь встречаться со мной, Чеен-а. И я отвезу тебя к своим родителям. Ты мне давно нравишься, а когда я вернусь, и я начну нравиться тебе. — Я… — Чеен отшатнулась. — Я… Оппа… Я… — Я знаю, у тебя с Джонни не по-настоящему, — улыбнулся Чанель. — Со мной все будет по-другому. Я буду хорошим и добрым. Таким, каким ты заслуживаешь, чтобы я был с тобой. Прости еще раз. И пожалуйста, подожди немного. Я обязательно вернусь. Только подожди. Он улыбнулся ей и пошел к калитке, ведущей из общежития. Чон Чонгук, который стоял у двери и видел всю эту сцену, незамеченный подошел к Чеен со спины, не сводя взгляда с Чанеля. — Вот идиот этот хен, — сказал он громко. — Скандала ему мало что ли? Чеен-а, он напугал тебя? Или ты напугала его? Принести тебе воды? Позвать коменданта? Он говорил с издевкой и легко, стараясь вызвать у нее неприязнь или страх, но ответа не получил. Выйдя слегка вперед, Чонгук посмотрел в лицо девушке — и удивился. Чеен словно не слышала его, она немигающим взглядом смотрела Чанелю вслед, думая о чем-то своем. Наконец, она перевела взгляд на Чонгука, но ничего не ответила ему — во взгляде ее читались жалость и неприязнь, ничего особенного. — Не забывай, — напомнил Чонгук. — Ты все еще моя должница. Если я расскажу кому-нибудь про ту встречу на море… — Да говори ты кому хочешь, — пожала плечами Чеен. — Думаешь, это теперь кого-то волнует? Она выглядела спокойной и уверенной, как никогда раньше — Чонгук никогда не видел ее такой — лицо ее сияло, словно город после ливня, глаза смотрели прямо и без страха. Словно другой человек, словно совершенно незнакомая ему девушка. — Война идет, — с жалостью сказала она. — Люди будут умирать. И все, что было там, осталось там. Теперь ничего уже не вернется, — добавила она. — Он сказал то, что должен был. Я скажу то, что должна была. А ты… — она кивнула. — Ты будешь теперь молчать. — Хочешь меня запугать? — спросил Чонгук. — Или подкупить? — Зачем? — удивилась Чеен. — Ты ведь сам сказал, что я не умею любить, что тебе жаль меня, что я глупая и неправильная. Так вот, я много думала о твоих словах. И знаешь, ты не прав. Все, что ты говорил обо мне в тот день, ты говорил о себе самом. Теперь я хорошо это вижу. Ты сам слабый. Ты никогда не сможешь сделать то, что сделал оппа, что сделали другие. — Вот как… — протянул Чонгук. — Вот, значит, как? — Больше я тебя не замечаю, — серьезно сказала Чеен. — Ты трус и манипулятор. Ты оппе и в подметки не годишься. Жаль, что Йери влюблена в тебя. Ты никто, ничтожество ты. Ты меня больше не напугаешь. — А что же Джонни скажет, когда узнает, что к тебе приходил твой оппа, а? — Чонгук использовал последнее свое оружие. — Будет рад, думаешь? — Я сама ему скажу, — Чеен обернулась, — И да — рад будет. Потому что оппа другим человеком стал, бесстрашным и правильным. Джонни будет этому рад. Любой будет этому рад. Кроме тебя. Тебе такое не понять, увы. — Уезжай в Пусан, — посоветовала она перед сном Йери, которая снова и снова жаловалась ей на свои мозоли. — Тебе нужно уехать домой. — Почему? — Йери вытерла мокрое от слез лицо. — Думаешь, они займут город? — Тебе нужна защита, — твердо сказала Чеен. — И забота нужна. Тут ты этого не найдешь. Если вдруг случится беда, никто не защитит тебя, а сама ты не найдешь в себе силы. Прости. Я говорю, как друг. — Оппа тут, — пробормотала Йери. — Он рядом и… — Чонгук-оппа о себе позаботится не может, — с жалостью сказала Чеен. Она хотела сказать жестко и справедливо, но побоялась ранить чувства Йери — она все еще любила свою подругу и стремилась защитить ее. — Ему нужно будет думать о другом, — сказала Чеен. — Ты станешь обузой для него. И навлечешь на вас обоих беду. — Но я не буду ему мешать… — Йери внимательно посмотрела на подругу, но спорить не стала. — Хотя… Возможно, ты и права. — Отец же писал тебе, что устроился там. Да и мама твоя будет рядом. Потом ты вернешься, когда все кончится, но сейчас уезжай к ним, — посоветовала Чеен. — Ты заслуживаешь того, чтобы тебя защищали. Тебе нужно чистое небо над головой. Работать в госпитале и спать под снарядами не для тебя. — И не для тебя, — тихо сказала Йери. — И не для кого, — согласилась Чеен. — Но у меня нет другого выбора. Это то, что я могу сделать. Просто взять и сдаться я не могу. И ты не можешь. У каждого своя борьба. Если ты думаешь, что сможешь — я буду рядом, если же нет… — Ты изменилась, — заметила сонная Йери перед тем, как уснуть. — Ты стала совсем другой. Этот твой Джонни-оппа на тебя так повлиял? Или нет? В любом случае, мне нравится. Это был последний их разговор с Йери. Утром они вместе сходили на вокзал и купили Йери билет на поезд. Туда же купила билет и Им Наен. Перед отъездом они предложили Чеен поехать с ними, но настаивать не стали. Враг слишком близко подошел к столице — рисковать больше они не могли. Но и уехать у них не получилось. Поезд подорвался на мине прямо в самом начале пути. Какой-то арьергардный отряд врага захватил его и разграбил. Первые пленные и раньше привозили с собой списки тех, кого захватил враг — их близкие могли попробовать выкупить своих родных. Чеен, Джихе и Дахен, пораженные судьбой своих подруг, тщетно искали имена Наен и Йери в списках, их там не было. Это означало только одно — девушки погибли при захвате или же их похитили далеко и надолго. — Не теряй надежды, — советовал ей Джонни. — Если не погибли, значит, их еще можно будет найти. — Но если их увезли туда, на север? — спрашивала Чеен, вытирая мокрое от слез лицо. — Если так? Что я буду делать тогда? Что я скажу ее родителям? Как мне жить с этим теперь? Моя бедная, бедная Йери… — Они все равно живы, даже если и там, — говорил Джонни. — Значит, спасутся рано или поздно. Вот только ты должна успокоиться. Будешь верить в хорошее, оно обязательно случится. Не будешь верить — мир заставит тебя разочароваться еще больше. Он так и не рассказал ей о своем письме — выжидал время. А потом наступил самый страшный день того лета — и время попрощаться пришло само. *** Это случилось в начале июля — Чеен получила первое письмо от отца, он сообщил, что Элис доехала до дома и очень сердился, что Чеен не было с ней рядом. Скорее всего, Элис солгала отцу и матери, что сестру задержали важные университетские дела, потому как отец больше сетовал на руководство страны и города, на новые правила и законы, и совсем не говорил о самой Чеен, о ее решении остаться в Сеуле. Радостная Чеен впервые в жизни подумала, как важно иногда уметь солгать — сама бы она никогда не смогла преподнести отцу такую правильную легенду. Потом он рассказывал о своих делах, что мать простыла в самом конце мая, будто бы чувствовала приближение грозы — что Элис нашла себе подработку в деревне, писал о соседских сыновьях, которых призвали в армию, писал о погоде. Доброе такое письмо — Чеен прочла его сама, потом прочла его Джонни, он не был против. Он в последние дни ходил спокойный и сдержанный, будто бы его обычная горячность изменила ему — много слушал, мало говорил, иногда только позволял себе какое-то незначительное замечание — и постоянно был рядом с Чеен. Несмотря на ее признание, ничего между ними не изменилось — они словно остались друзьями, она заботилась о нем, он заботился о ней. Тот поцелуй остался в прошлом — но Чеен его помнила и берегла в своей памяти, а Джонни будто бы оставил его где-то на задворках своего разума. Однажды только они завели разговор об этом — и обоим было неловко. — Кто я для тебя, оппа? — спросила Чеен в день, когда пропали Наен и Йери. — Ты важный человек, — сказал он, помолчав немного, рука его сама по себе протянулась к ней, но Чеен отодвинулась. В тот единственный день она не приходила к нему поговорить или просто побыть рядом — но через два дня, когда подруг не было в списках спасенных, она пришла сама — и все вернулось на круги своя. Чеен действительно не знала, кем она была для Джонни. Чеен боялась, что его чувства слишком далеки от ее собственных. Чеен мечтала, чтобы все пропавшие вернулись к ней. И еще — Чеен предчувствовала приближение грозы, как и ее мать. В светлые чистые июльские дни она ходила с ожиданием чего-то темного и страшного, и будто бы заранее знала, что что-то идет за ней, идет за оппой, идет за ее миром. Она боялась не смерти или боли — она боялась потерь. И именно тогда она и выучила первый урок любви — ощущение безысходности и пустоты, когда ты нечеловечески сильно боишься потерять одного-единственного человека в своей жизни, когда страх так велик, что у тебя больше нет сил сопротивляться ему, когда все на свете можно пережить, но не отсутствие этого человека в твоей жизни. Странный это был урок — но Чеен сразу приняла его. А потом и выучила наизусть. Обстрел начался рано утром — на рассвете. Она проснулась до четырех утра и долго лежала в кровати, пытаясь понять, что происходит с ней — сердце колотилось как бешеное, руки дрожали. Решила встать и умыться — по дороге бросила взгляд на пустую теперь кровать Йери — заплакала от боли и одиночества. Умылась полностью в холодной душевой, надела чистое летнее платье, сверху кофточку и вышла из корпуса, чтобы приготовить себе чай — и тут только подняла глаза на небо, сияющее летнее небо было испещрено мелкими темными точками — но это были не сотни птиц, это были самолеты, и прежде чем Чеен могла сказать или сделать что-то, высоко над головой раздался протяжный резкий звук сирены. Она закричала вместе с ней. Жилые корпуса открыли окна — кто-то выбегал из комнат, кто-то что-то кричал. Чеен все стояла и смотрела в небо, чувствуя невыносимую боль — вот так все кончится, тут и прямо сейчас. Кто-то пробегал мимо и толкнул ее, но она не пошатнулась, просто стояла и не могла отвести взгляда от небес. Джонни подбежал со стороны мастерской. Схватил ее за плечи, резко встряхнул — она ахнула и подняла на него глаза. Кричал что-то, но Чеен его слов не услышала — толкнул ее в сторону корпуса, дескать, беги и спрячься, но она не понимала его, не понимала совсем. Просто стояла и смотрела на него, отчаянно разводя руками. И тогда он вернулся — встал напротив нее и обнял ее, прижал ее к сердцу, и так и стоял с ней рядом, пока, наконец, она не успокоилась и не пришла в себя. — Чеен-а, девочка, — сказал он мягко, как отец. — Пойдем вовнутрь. Надо спрятаться. Объявили воздушную тревогу. Если все минет, я отвезу тебя на вокзал. Если нет, надо держаться всем вместе. Пойдем, милая. Пойдем. Она кивнула, послушный ребенок, пошла за ним — но все еще не понимала, что происходит — ее рука скользнула в его сжатый кулак — и только тут до нее дошло, она боится потерять его, боится. Пусть произойдет все, что угодно, пусть мир станет прежним — или разрушится до основания, но Чеен не может просто взять и принять это. Ей нужен Джонни. Он нужен ей живым и настоящим. Это все. Он затащил ее в пустое общежитие — Джихе, помнится, была на смене сегодня, а Дахен была у родственников. Последние студентки выбегали прочь, прячась в главном корпусе, задевая их. Держа ее руку крепко, он привел ее в ее комнату, закрыл плотно окна — потом дверь. Усадил ее на убранную кровать, сел напротив. Нужно было сделать хотя бы что-то, хотя бы что-то, что помогло бы сказать на языке этой девочки — он будет рядом, он не оставит ее, жизнь продолжается. Чеен подняла на него глаза — огромные обезличенные и пустые. И тогда решение пришло к нему само. Он вдруг почувствовал, что впервые в жизни он испытывает к женщине не желание защитить ее или нежность. Он ее захотел в это страшное тревожное утро. И это было правильным и нормальным. — Чеен-а, — сказал он, подходя к ней. — Я… — Да, — кивнула она. — Да. Она еще не до конца понимала, что произойдет с ней сегодня — но она была готова к этому с самого первого дня, когда познакомилась с ним. Она любила его. Она хотела его. Она жила ради того, чтобы он был рядом. Его руки сами сняли с нее кофточку, развязали ленты ее платья. Он не долго думал — снял его через голову, легко и свободно, почти поразился — кожа у Чеен белоснежная и мягкая. Под платьем она носила комбинацию — сердце готово разбиться от нежности. Сам снял с себя ботинки, грязные рабочие брюки, а она проворно расстегнула пуговицы его рубашки — и с нежностью коснулась его кожи. Правильно все. — Оппа, — сказала она, и он словно очнулся, уложил ее на кровать, узкую, как и все кровати в общежитие, потом стащил платье до конца, снял комбинацию. Две ее маленькие грудки в обе руки — странно и так красиво. Он никогда не встречал прежде женщин с такой нежной кожей, две родинки над ключицей, две на боку, одна прямо над пупком. Он думал, что она начнет стесняться или испугается — но Чеен смотрела счастливо и бесстрастно, как могу только девственницы — бесстыдно и открыто. Он сказал что-то, она кивнула, соглашаясь, но оба еще не до конца понимали, что произошло только что. Она дала согласие пойти с ним. Он дал согласие взять ее с собой. Или же нет… Не важно. Собственное тело казалось большим и некрасивым — пожалел, что не успел умыться сегодня утром, как следует. Стащил с себя рубашку и майку, потом аккуратно снял с нее белые трусики, как у школьницы. Между ног у нее темнели волосы — он коснулся их пальцем, и едва не кончил в этот же момент — боже, Чеен такая теплая и влажная, будто бы понимает, зачем он тут в ее истории — будто бы заранее готова. Он должен был остановиться прямо тогда, должен был попросить ее встать и одеться, извиниться и исчезнуть из ее жизни, но сил сделать это у него уже не было. Он ее хотел — желал с самой первой их встречи, и никто уже не мог изменить этого. — Я такой же как все эти парни, — промелькнуло в его голове. — Но хены хотя бы были честны с ней и с собой, а я все врал. Я позабочусь о ней? Я ее раздел и хочу овладеть ею. Или это тоже забота? Или я прав сейчас… Последнее, что он помнил в то утро — были ее влажные от слез глаза. Первое, что она вспомнила в то утро — была его полная нежности улыбка. Он улыбнулся ей, прежде чем поцеловать ее, чтобы заглушить ее первый стон, вызванный проникновением. — Чеен-а, — позвал он ее тогда. — Оппа, — тихо ответила она ему.