Покидая розарий

Чеен в детстве редко болела — нежный детский организм отчаянно сопротивлялся любой мало-мальски опасной инфекции, поэтому даже слабая температура и легкое недомогание приводили ее в ужас, в отличие от Элис, которая болела незаметно, но зато долго, и никогда не справлялась без лекарств. — Эта девочка жилистая, — судачили вызванные на помощь матери соседские старушки, указывая на Чеен, — Как тягловая лошадь. И тут же приговаривали, с жалостью поглядывая на нежную Элис, словно Чеен тут и не было. — Все здоровье в этой семье отдали младшей. Старшая еле-еле выкарабкалась. Чеен становилось стыдно, когда она слышала такое — словно все болезни Элис были на ее совести. Она любила старшую сестру, считала ее самой лучшей на свете — больше всего Чеен была бы рада разделить с ней ее страдания. Отчаянно — с нелепой надеждой — девочка глотала снег весной и ходила без теплой шали, но всякий раз первая простуда укладывали в постель Элис — и Чеен оставалось только сочувствовать сестре. Ее врожденная доброта играла с ней по-недоброму — любые беды посторонних казались Чеен ее собственными, она стремилась найти и для себя немного страданий, лишь бы избавиться от чувства вины перед другими. Странное чувство — но Чеен самой себе казалась жалкой, она изнемогала от боли, когда было больно кому-то кроме нее, особенно если этот кто-то был дорог ей. Дни и ночи она проводила возле постели несчастных пострадавших адъютантов — пожар изуродовал их тела, надежды спасти их не было, полевой врач разводил руками — и торопился заняться другими пациентами, у которых еще был шанс. Три обгоревших тела — один адъютант О Сехуна по фамилии Ин погиб еще в пожаре — и одна Чеен, с одной-единственной тайно на всех четверых. Или пятерых — если считать Им Сунима. — Нуна, — шепотом спрашивал он по ночам. — Как думаешь, они выживут? Хотя бы кто-нибудь? Он с надеждой прижимал ручонки к груди — вся его обида и боль ушли, когда он увидел чужие страдания. Тяжело было Чеен смотреть на ребенка, его доброты хватило бы на сотни обожженных, если бы ею можно было бы лечить. Добрый Им Суним забыл про собственные проблемы — он с надеждой смотрел на белые простыни, которыми были укрыты трое выживших — и иногда скороговоркой молился всем богам сразу. — Если хены выживут, я стану самым правильным и смелым, — обещал он несуществующему богу. — Я пойду на фронт. Чеен смотрела на него с надеждой и любовью — и вслед за ним тоже складывала руки на груди для молитвы — вот только бог у нее был ее собственный, совсем другой, нежели чем у Сунима — и бог этот был настоящим. — Оппа, — просила она. — Спаси их, если сможешь… Сохрани жизни им, пожалуйста, и я сделаю все так, как нужно, я буду рядом, я никогда не совершу ничего плохого… И слепо повторяла, словно стараясь задеть себя как можно горше и больнее. — И я перестану тебя ждать, оппа. Буду рада тому, что есть. Не посмею никогда сделать ничего плохого. Не ошибусь ни разу. Не запнусь и не поверну назад. Ей в эти страшные дни казалось, что если Джонни на самом деле погиб и смотрит на нее с небес, то он обязательно услышит ее и поможет. Или хотя бы подскажет, кому ей еще помолиться, лишь бы вырвать этих троих из лап смерти. *** О Сехун не верил в то, что пожар был случайным, и его собственные мысли приводили его в неистовство. Привыкший не доверять всему, что видел, он не мог принять действительность, в которой он был вынужден расстаться с людьми, которым доверял. Потерянный и сломанный — он винил самого себя в том, что произошло, но куда больше винил мир вокруг. О Сехун был лишен иллюзий и прекрасно понимал — шансы на выживание его команды минимальны, поэтому стремился найти кого-то, кого мог обвинить в том, что случился пожар. И хотя Джису искренне умоляла его направить энергию в созидательное русло — например, поискать способ переправить больных в настоящий госпиталь в столице — он вызвал команду искателей и попросил их установить точную причину возгорания. Он заранее знал, что они найдут что-то, что достойно его внимания — и ждал этого. И они нашли. Разумеется — четыре человека, вооруженные до зубов аппаратами и датчиками, сумели раскопать пепелище, и, хотя ничего примечательного вроде врага или диверсии они не обнаружили, зато нашли то, что вполне устроило О Сехуна. Нашли источник пожара. Поджог. — Воспламеняющая жидкость на одежде всех раненных, — доложили ему, на кроватях, на стенах и половицах. Везде. Судя по траектории — плеснули из канистры или бутыли. Не бензин. Солярка. — На всех одеждах? Никого чистого не нашли? — уточнял Сехун. — Одежда вся в солярке… — ответили ему. — Но ожоги направленны на троих. Один получил их вторично — когда пытался выбежать из здания. Он пострадал больше из-за падения блоков со стены… Назвать его имя? — Не надо, — сказал Сехун, стиснув зубы. — Я и сам догадываюсь, кто это может быть… Он, получив ключи от такой тайны, мог мучать много лет, пытаясь понять, за что и почему — или мог разрубить все на корню. Мучиться О Сехун не привык. Он даже время не выбирал — пришел в тот момент, когда больным делали перевязки, и сразу же сказал Джису и Чеен все, что было у него на уме. — Твоему адъютанту лучше выжить, — грубо бросил он. — Потому что после я обязан отдать его под трибунал. Следи за ним хорошо, девка… — сказал он Чеен. — Какой трибунал? — Джису внимательно посмотрела на него. — Ты болен? Или со сном проблемы? Причем здесь Чхве? Он пострадал, как и все. — Он устроил поджог. Плеснул в спящих парней соляркой и бросил спичку. Но сам сбежать не смог, а хотел, видно, героем показаться. Подлая его рожа. — Ты с ума сошел? — ужаснулась Джису. — Что ты такое говоришь? Тут раненные… Выйди, я позже приду, и мы поговорим обо всем, но сейчас… — Если он слышит нас, то я хочу, чтобы он знал — я прекрасно понимаю, что поджог это его рук дело, — отрезал Сехун. — И пусть не надеется, что его собственные раны все скроют. Он получит наказание. По заслугам получит. И пусть не ждет моего милосердия. — О Сехун! — Одно мне только непонятно, — никак не мог успокоиться он. — За что он это сделал? Что такого ему сделали мои ребята, что он решил лишить их жизни. Неужели настолько подлая его душа, что он решил сделать все это только из зависти. — Из какой зависти? — Джису встала, выпрямила плечи. — Я не собираюсь дальше слушать все это. Покинь палату. Помимо моего адъютанта тут есть и твои. Уважай их покой. — Они все равно не жильцы, — Сехун рассердился. — И мы оба это понимаем. Твой уход и уход твоей девки удлинит их жизнь и только. Спасти их уже никто не спасет. У них ожоги второй или третьей степени, так? Девка, ты же медсестра, ты-то хоть, в отличие от своей хозяйки, понимаешь, чем это грозит? — Пожалуйста, успокойтесь, господин О… — голос Чеен предательски задрожал. — Они вас действительно слышат, и им очень больно. Очень больно. Недостойно так вести себя сейчас! Им нужна поддержка, а не порицание. — Что? — Сехун рванул-было к Чеен, но между ними оказалась Джису. Она быстро оттолкнула Сехуна со всей своей силой, на которую еще была способна. — Не трогай ее, — громко сказала она. — Тебе мало того, что ты уже натворил? Ты забываешься, О Сехун. Из нас двоих сейчас я выше званием, и я не позволю тебе творить беззаконие. Капитан О, прошу вас принять к сведению то, что я сказала… — Успокойся, Джи… — Сехун горячо вцепился в ее плечи и притянул к себе. — Сама успокойся! Неужели ты не понимаешь то, о чем я говорю? Твой Чхве преступник, на его совести жизнь моих ребят и его собственная. И помимо этого он мог нас всех погубить этим пожаром. А если бы на нас в этот момент напали? Пострадало государственное имущество! Имущество партии! Ты же любишь эти лозунги, чего теперь даешь заднюю? Вслушайся в то, что я говорю. — Я тебя слышу, — повысила она голос, старательно делая вид, что ей совсем нестрашно — но губы ее дрожали. — Но это только твои рассуждения и мысли. Это может быть правдой — но точно также может быть и выдумкой. Не стоит говорить о том, что является только лишь нашими мыслями. Сдерживайся в палате, я тебя прошу! Не теряй самоконтроль! — Я не могу сдерживаться, когда напротив меня убийца. — Это только твои домыслы, я повторюсь… — Домыслы… — Сехун махнул рукой, рассеянно делая шаг в сторону. Блуждающий его взгляд упал на Чеен, которая захлебывалась рыданиями, сжавшись у изголовья Мин Си. Она готова была жизнь отдать, лишь бы не быть тут сейчас, лишь бы не слышать всего этого. — Чего ты ревешь? — вдруг спросил Сехун. — Я же тебя не тронул… Не тронул, да. И не трону… Твоя хозяйка не даст тронуть… Но ты-то чего ревешь… Разве ты должна реветь, а? Он вдруг впился в нее взглядом — пальцы его судорожно сжались, страшная догадка поразила его. — Ты ведь знаешь… — выпалил он. — Ты что-то об этом обо всем знаешь, да?.. Знаешь… Я уверен, что знаешь. Ты знаешь, почему он решил сжечь их. Скажи мне, Пак Чеен, почему? Скажи… — Сехун… — Джису беспомощно смотрела на него, но переводя взгляд на Чеен, вдруг почувствовала, что примерно понимает, о чем он сейчас говорит. Слишком сильно плакала ее подопечная сейчас, горько, словно из-за первого горя — и Джису стало не по себе, неужели произошло что-то, что она не заметила, на что она не обратила внимание, неужели трагедия была действительно неслучайной?.. — Что они сделали? — спросил Сехун. — Что? Не молчи… — Прошу вас, — взмолилась Чеен. — Умоляю. Им и так больно… Они еле-еле смогли прийти в себя и… — Скажи мне, Пак Чеен, — не обращая внимания на ее мольбы, спросил Сехун. — Отвечай. Что они сделали? Они к тебе приставали? — Нет, нет, — качала головой в сторону Чеен. — Никто ни в чем не виноват, это случайность. — Может они угрожали тебе? — уточнил Сехун. — Или напугали тебя? Или узнали что-то о тебе, чего не должны были знать? — Нет, — Чеен рыдала громко с надрывом — так плачут обиженные дети. — Прошу вас… У меня не было на них обид, я не знала их, я… — Почему тогда ты оправдываешься? — Сехун сделал шаг к ней навстречу. — Почему? Раз ничего не произошло… Что с тобой не так, а? Почему ты плачешь? Тебе страшно? Это хорошо. Я отдам тебя под трибунал, если не скажешь, что там было на самом деле. — Я вас умоляю… — Чеен буквально умирала от боли. — Я ничего не могу сказать. Не посмею просто. Это не моя тайна, я не могу… — А, значит, тайна все-таки есть?.. — обрадовался О Сехун. — Ну… американская шлюха, да? Говори… Говори или мне придется выжимать из тебя слова. Ты знаешь, я довольно терпелив, когда дело касается пыток. Тебе так везло в плену — ты встретила Ким Джису, но если за дело возьмусь я… — Я прошу вас… — из последних сил прошептала Чеен, — Делайте со мной что хотите, но, умоляю, не стоит говорить тут сейчас… Они все слышат, они… — Если убийца слышит — разве это должно меня пугать? — Сехун распалялся все больше и больше. — Я не жестокий ублюдок, но я не позволю, чтобы вы делали из него героя… Он мог уничтожить всю базу, мог выдать наши дислокации, мог убить, в конце концов, тех, кто вообще не виноват… — Он пытался… — Чеен беззвучно осела на пол. — Он просто пытался… — Пытался? — Сехун подошел к ней, приподнял ее за ворот ее одежды, с ненавистью вглядываясь в ее лицо. — Ты не хочешь же сказать, что помогала этому убийце? Я сгною тебя тут, если узнаю, что ты тоже принимала участие. Не надейся тогда на быструю смерть, я заставлю тебя испытать все то, чему вы подвергли моих ребят. — Довольно… — громкий голос Джису оборвал его слова. Она подошла к ним, высвободила одежду Чеен из рук Сехуна, с силой оттолкнула его. — Ты все границы переходишь, Ким Джи, — сказал тот. — Пригрела на груди двух убийц. — Твои голословные обвинения и твоя паранойя — вот, что переходит все границы, — сплюнула Джису. — Ты не видишь, кто перед тобой? Она умоляет тебя остановиться, но ты просто продолжаешь морально съедать ее. А если у тебя вопросы к тяжело раненным людям — дождись их выздоровления. Ты сам себе придумал проблему — и решаешь ее за счет тех, кто тебе ответить не может. — О чем ты? — Если у тебя есть подозрения, почему не выскажешь их в мой адрес? — Джису с гневом посмотрела на него. — Они оба служат мне. Возможно, пожар тогда моих рук дело. По твоей глупой логике… А? Как тебе такой расклад? — Ты с ума сошла? — Это ты с ума сошел, — Джису сердито подошла к кровати. — Чхве болен. Он тяжело ранен. У него такие же ожоги, как у твоих ребят. И к тому же — он живет в том блоке. Вместе с ними и с Им Сунимом. Зачем ему устраивать пожар? Чтобы совершить самоубийство? — Он хотел, чтобы все сошло за несчастный случай. — Чхве педант и аккуратист. И он умен. Умнее всех адъютантов. Он, разумеется, знал, что после любого пожара будет экспертиза, хотел бы убить всех — убил бы по-другому. И у него не было общих дел с твоими ребятами. Они в одной армии служат, О Сехун. Тебе пора успокоиться. — А тебе пора открыть глаза, дура! — мужчина не выдержал. — Если ты пытаешься сейчас защитить его, то я… -Ты все границы перешел, — Джису повысила голос. — Я немедленно сообщу в расположение об этом инциденте. И скажу, что настаиваю на том, чтобы ты больше никогда не приближался ко мне и моему отряду… — И ты думаешь, меня это остановит? — Сехун шагнул вперед, пытаясь вцепиться в плечи Джису, от чего она пыталась увернуться. — Ты думаешь, что сможешь избавиться от меня? — Нет, — Джису не сдержала нервную ухмылку. — Но я искренне попытаюсь… — Пожалуйста, — прошептала Чеен, которая не могла смотреть на эту сцену. — Прошу вас… Не говорите таких страшных вещей, господин О. Госпожа Ким никогда бы не стала способствовать такой трагедии. И господин Чхве не стал бы… Все то, что произошло, это случайность. Страшная нелепая случайность. Я проснулась первой в то утро. Я видела пожар… — То есть, ты хочешь сказать, что не было у Чхве причин вредить моим парням? — повысил голос Сехун. — Была… — пробормотала Чеен. — Была… — Ченг, о чем ты говоришь? — ужаснулась Джису. — Побойтесь бога, вы оба. — Он завидовал им, Ким Джи… — не унимался Сехун. — Они, в отличие от него самого, были настоящими мужчинами, служили на фронте, делали карьеру, а он отсиживался у твоей юбки, как баба. Он ненавидел их, как жаба ненавидит птиц. И он… — Нет, господин О… — услышали они позади себя. — Это совсем не так. Все трое обернулись — маленький испуганный Им Суним стоял у двери — тоненькие плечи его были расправлены, но дрожали, в глазах стояли крупные слезы. — Что ты сказал? — спросил Сехун. — Не так? — Хен действительно ненавидел хеннимов, — сказал громко Им Суним, — Но зависть и их карьера тут не при чем. Он ненавидел их из-за меня. — Из-за тебя? — Джису бессильно присела на край кровати. — И что же ты такой совершил, Суним-а, что он возненавидел их из-за тебя? Что случилось на самом деле? — Он пытался меня защитить… — пробормотал мальчишка. — Он хотел припугнуть их. Хотел, чтобы они сами вам во всем сознались… Я просил его не вмешиваться… Но Чан-хен пришел прошлой ночью, и мне пришлось сбежать… — Что ты сказал? — пробормотал Сехун. — Что сделал Чан? Я не понимаю… — Он… — Им Суним не сдерживался уже — громко плакал, прижавшись к стене. — Он… — Не надо, Им Суним… — Чеен плакала вместе с ним. — Если больно — не говори… Это твоя тайна, Чхве-оппа тоже не хотел, чтобы ты говорил… — Но я не могу, нуна, — просто сказал мальчик. — Не могу, чтобы кто-то пострадал из-за меня. Он поднял ясные детские глаза на Сехун и Джису, низко поклонился, улыбнулся. — Ваши адъютанты, капитан О, надругались надо мной, пока вы оба были в отъезде, — сказал он, старательно вытягивая голос. — Хен и нуна пытались меня спрятать, но не смогли. Они избили нуну… А позавчера Чан-хен сказал им обоим, что если вы узнаете, он убьет их обоих. Хен боялся Чан-хена… Они ведь втроем, и, к тому же, они так сильны… А нуна вообще пленная… Если бы они попытались навредить ей, у них бы это вышло. — Не понимаю… — глухо выдавил О Сехун. — Надругались… Господи… Он резко обернулся, глядя на забинтованных адъютантов, смесь боли и ненависти отразилась на его лице. — Я попросил нуну молчать, — честно сказал мальчик. — Я умолял ее. Я не хотел позора. И она обещала. Поэтому ничего и не сказала никому… Она дала слово… Это не ее тайна, а моя. И хена я тоже просил, но хен чувствовал себя виноватым передо мной. Он переживал, что не смог защитить меня, что нуна попыталась, а он — нет. И тогда, видимо, он решил припугнуть их. — Припугнуть? — Он видел, что вчера ночью Чан-хен пошел со мной в ванную комнату… — бесхитростно сказал мальчишка. — Он пошел следом. Он слышал все, что сказал мне Чан-хен. И решил, что только так может остановить беззаконие. — А что тебе сказал Чан? — бледная Джису сжала губы. — Он угрожал тебе? — Он думал, что я свыкся с тем, что они сделали, госпожа Ким, — мальчик потупил взгляд. — И хотел, чтобы я снова… ну… сделал это… Но уже не сопротивлялся, а сам бы поддержал и… Он заплакал во второй раз — Чеен поднялась с пола и бросилась к нему. Им Суним в ее руках дрожал как брошенный котенок. Маленький, уставший, испуганный человек. Но с огромным сердцем. — То есть… — О Сехун поднялся с места. — Ты хочешь сказать, что пока нас не было… — Ты все слышал, — выпалила Джису со злостью. — Теперь убирайся. И попробуй только навредить Чхве, О Сехун, попробуй только! Я сгною тебя первой, если ты только попробуешь… — Успокойся… — глухо сказал он. — Успокойся, Ким Джи… Пошатываясь, как после тяжелой болезни, О Сехун медленно вышел из палаты, оставив позади плачущего изнасилованного ребенка и несчастную военнопленную, которая пыталась защитить его. Ким Джису молча смотрела на них, не в силах справиться со всей тяжестью груза ответственности, упавшего ей на плечи. — Пойдемте, — попросила она. — Здесь все-таки палата. Не нужно беспокоить раненых… — Госпожа… — прошептала Чеен. — Простите… — Тебе не за что извиняться, Ченг, — громко сказала она. — Ты сегодня не будешь дежурить тут. Иди к себе и отдохни. Я разрешаю тебе не работать сегодня и завтра. Отдохни и приведи себя в порядок. Представить не могу, что ты пережила за все это время. А ты, Суним-а… — Я… — спросил мальчик. — Я виноват… — Тебя должен осмотреть доктор, — мягко сказала она. — Другой доктор. Тот, который ничего никому не расскажет. Если у тебя есть проблемы со здоровьем… Их нужно будет решить, понимаешь? Я не хочу, чтобы у тебя потом были более крупные проблемы. Ты заслуживаешь всего самого хорошего. Я позабочусь о том, чтобы твое будущее было самым светлым. — Я… — Им Суним расплакался снова — крупные слезы стекали по его худенькому личику. — Я просто не хочу, чтобы хена наказали… Он хотел защитить меня. Я сам должен нести ответственность. — О нем я тоже позабочусь, — успокоила его Джису. — А за капитана О не беспокойся. Он не твоя забота. Быстрым шагом, стараясь не выдать рыданий, душивших ее, они вышла из палаты — Чеен и Им Суним остались в ней одни с тремя тяжело раненными. — Спасибо, — прошептал мальчишка Чеен. — Нуна… Спасибо… Благослови тебя бог. — Теперь у тебя все будет хорошо… — улыбнулась она сквозь слезы. — Но благодарить ты должен не меня, Суним-а. Не меня… Ким Джису сдержала свое слово. Никаких разговоров о поджоге больше никем не поднимались. Экспертная комиссия уехала сразу же после того разговора, а О Сехун отбыл в главное расположение. Им Сунима она отправила в военный госпиталь, где он и остался на некоторое время. А сама Джису смогла поговорить с Чеен обо все только спустя неделю — когда они обе успокоились, и первые эмоции были уже не властны над ними. — Ты должна была мне рассказать, — только и смогла сказать Джису. — Это могло бы решить многие проблемы. Я для этого тут, Чеен-а. Если бы ты сказала мне… — Я дала слово, госпожа, — честно сказала та. — Я не могла его нарушить. Я дала слово им обоим. И если бы мне пришлось умереть за это слово, я бы не стала его нарушать. Простите. Я знаю, что виновата в том, что произошло. — Нет, — покачала головой Джису. — Единственный, кто виноват, это мы с Сехуном. Нам стоило раньше понять, почему они все так косились на ребенка… И поэтому, позволь мне сказать то, что я должна сказать… Она встала, посмотрела прямо в глаза Чеен, и низко поклонилась перед ней. — Прости меня, — сказала Джису. — Прости, что не смогла защитить вас троих. Прости, что стала причиной вашей боли. Прости меня, Пак Чеен. Я та, кто обещала помочь тебе, и я не смогла сдержать свое слово. Лишенная дара речи, удивленная и испуганная, Чеен долго смотрела на Джису, не в силах выдавить из себя даже слово. — Госпожа… — пробормотала она. — Я… Вы… Прошу вас… Не надо… — Но теперь я все исправлю, — сказала она. — Как только О Сехун вернется, мы отправим тебя домой, Пак Чеен. Это его и мое решение. Ты заслужила быть там, где твои родные. Ты заслужила возможность увидеть снова твоего ребенка. И я больше не буду изучать тебя и играть с тобой. Теперь я хочу только одного — увидеть счастье в твоих глазах. Ты поедешь домой, Чеен-а. Ты поедешь домой. Не в силах что-либо ответить ей, Чеен только молча кивала, заливаясь слезами. Она вдруг отчетливо и четко поняла — она действительно едет домой. Совсем скоро — или может даже уже завтра — она снова войдет в свой дом и обнимет маленькую Юну. И Чон Чонгука. И Джихе… — Спасибо, — бормотала она. — Спасибо… Попрощаться со смелым Чхве Мин Си она, правда, не успела. Чхве Мин Си умер на рассвете, легко ушел, покинув этот мир, во сне. Наказав его тяжелой жизнью, болью в последние ее дни, бог, если он был на самом деле, наградил его легкой смертью, позволив ему безболезненно и просто покинуть мир, в котором он не нашел справедливости. Чан и второй адъютант О Сехуна умерли спустя два дня — тяжелые ожоги не умели лечить ни тут, ни в военном госпитале. Их похоронили быстро, как жертв войны, и никто никогда не вспомнил бы о том, что были такие солдаты, никто, кроме их собственного командира. Но о чем на самом деле думал О Сехун никто так и не узнал ни от него, ни от Ким Джису.