Покидая розарий

Самый страшный день ее жизни случился в начале марта — за день до этого Ким Джису собственными руками написала ей справку о том, что она является ее личной помощницей. Там было указано фальшивое имя и звание, но фото принадлежало Чеен — они сделали его на станции, куда Джису привезла Чеен еще в конце февраля. Странно было держать в руках эту справку — обычный кусочек бумаги, серый клочок, без души и без имени — но способный подарить Чеен свободу. Она долго всматривалась в справку, вчитывалась в фальшивое имя, а потом просто на секунду сжала ее в ладони. Чеен слышала в этом шероховатом прикосновении море, трудовой комбинат, первый поцелуй Джонни, болтовню Ким Йерим и звуки костра… Чеен слышала в нем звонкий смех маленькой Юны, теплые руки Чонгука на своих плечах, уют старенькой квартиры и запах дешевого супа… Чеен слышала в нем свободу. — Я не могу подобрать слова, чтобы высказать тебе свою благодарность, — сказала Джису. — Надеюсь, никаких проблем не будет. — Госпожа… Я… — Чеен с трудом подняла на нее глаза, еле сдерживалась, чтобы не заплакать. — Я не знаю, как отблагодарить вас. Для меня это так много значит. — Это малое, что я могу сделать для тебя, — пояснила Джису. — Ты очень помогла мне. Ты защитила моего подчиненного. Ты сильный светлый человек, Пак Чеен. Клянусь, мне сложно еще понять твою философию, да и ты никогда не поймешь мою, но все-таки я рада нашей встрече. — И я рада… — шепотом сказала Чеен. — Возможно, настанет время, когда мы сможем говорить друг с другом не как враги, а как друзья… — сказала Джису. — Возможно, я смогу показать тебе свой мир. Кто знает, что будет завтра, а что будет через год… Война продолжается, но уже в половину силы, обе армии обескровлены. Мир смотрит на Корею, а финала все нет и нет. Финал стал бы спасением для миллионов жизней наших солдат. — Вы думаете, война кончится? — Чеен с надеждой смотрела на Джису. — Я думаю, что рано или поздно она должна подойти к своему финалу… — та задумчиво посмотрела в окно. — По себе я могу сказать одно — я устала ненавидеть. Теперь и отныне я хочу только любить. Понимаешь? Чеен молчала, всматриваясь в тонкую фигурку красавицы — Ким Джису по-прежнему была притягательна, словно принцесса, но королевство ее было сожжено, а принц оказался ненастоящим. И только теперь Чеен поняла, почему Джису так сильно хочет помочь ей — она делает это не ради Чеен, а ради себя самой. Спасая других, спасаюсь сам, так это называется. Просто и действенно. — Вы не умеете ненавидеть, — Чеен вдруг перестала сдерживать свои слова. — Я все то время, что знаю вас, вижу только заботу и добро. Я не знаю, какая вы там, госпожа, на войне и среди мужчин и их идеалов, но вы мне симпатичны и приятны. Я могу сказать даже больше — вы достойный человек. Я благодарна вам, даже если вам это и не требуется. — Пак Чеен… — Джису внимательно посмотрела на нее, потом покачала головой и улыбнулась. — Держи свою справку. Она поможет тебе вернуться домой. Я постараюсь найти маршрут, который сможет перебросить тебя на границу. Я буду стараться. И ты тоже старайся. — Как? — Веди себя, словно ничего не произошло. Никому не заикайся даже о своем возвращении. Живи одним днем и заботься об Им Суниме. Им Суним в конце февраля вернулся из военного госпиталя. Мальчишка совсем не изменился, остался таким же добрым ребенком, каким был, вот только наивность и легкость исчезли навсегда. Теперь он был внимателен и осторожен, и до сих пор боялся взрослых мужчин, стараясь не оставаться с ними в комнате один на один. — А когда придет время? — Когда придет время, я обязательно сообщу тебе, милая Пак Чеен… — сказала она. — А пока постарайся жить обычной жизнью. И, ради бога, нигде и никому не говори о том, что мы с Сехуном помогаем тебе. — Он тоже согласен помочь? — Он хочет этого не меньше меня. На самом деле, он намного добрее, чем хочет казаться. И у него есть принципы… Пусть странные и однобокие, но есть. В глазах ее мелькнуло что-то светлое, когда она говорила об О Сехуне, и Чеен вдруг стало ясно — у ее хозяйки тоже есть чувства к этому человеку, но некие обстоятельства и долги разделили их навсегда. Между ними неразрешенный конфликт и странная жизненная история, о которой оба не любят говорить, но все это породило и огромное чувство. Они не могут быть вместе — но и порознь тоже уже не смогут. — Интересно, это же чувство я испытываю к Чон Чонгуку? — подумала про себя Чеен. — Раньше он казался мне исчадием ада, я презирала его за грубость и наглость, старалась избегать его общество. Но началась война, и все прошло. Его крупные недостатки оказались совсем непостоянными, они ушли, как тает в марте снег, и обнажились огромные его достоинства, словно черная земля весной. Раньше он был худшим человеком на земле — теперь он моя семья. Он тот, кто заботится об Юне, тот, кто защищает и помогает нам, тот, кто кормил нас, тот, кто нас спас. Чеен вдруг захотелось узнать, что такого сделал для Ким Джису О Сехун, что это заставило ее чувствовать себя обязанной ему сегодня и навсегда — а его силами коммунистической парти низвергло в рядовые. — Я была бы рада услышать их рассказ, — промелькнуло в ее голове. — Вот только они оба никогда не расскажут мне, даже не намекнут. Да и не должны они говорить об этом… У каждого из них своя личная история, своя маленькая драма, свой крошечный мир. Чеен словно осенило — так ведь и у нее эта драма и эта история есть. Разве она кому-то говорила о том, как пережила первые два года войны, говорила ли она об осаде, о том, как они с Цзыюй и Тэеном хоронили мертвую лошадь, как переезжали в квартиры, таскали зимой воду из колодца и ели суп из американских консервов. Разве говорила она о Ким Намджуне и Чжан Исине? О беременности и смерти лучшей подруги, о том, как приятно и странно растить ее девочку… — Претендуя на откровенность — будь сам откровенным, — подумала Чеен.- Но разве мне все это нужно? Если я смогу вернуться, разве не буду я самой близкой для самой себя и своей семьи?.. И все-таки она думала и о Ким Джису с О Сехуном, о людях, спасших ее и подаривших ей надежду — а лживая справка отныне и впредь носилась Чеен на поясе запасном кармане, который она сама пришила к юбке. Клочок серой бумаги стал для Чеен надеждой, воплощением добра и справедливости — словно луч света в темной воде, словно поцелуй бога, словно сон, в котором к ней пришла мама. Никуда и никогда она не выходила без клочка серой бумаги, а существование ее теперь превратилось в вечное ожидание. Чеен верила и знала — настанет день, когда Сехун и Джису отпустят ее окончательно, раз и навсегда. Она ждала этот день упорно и верно, как умеют ждать только женщины — она верила в него. А вера любой женщины заслуживает уважения. Чеен как раз была из таких. Она умела верить. И ждать тоже. *** Тревожные вести шли с фронта весь март — и всякий раз новости то пугали Чеен до ужаса, то внушали ей надежду. Бои шли уже недалеко, армия союзников постепенно продвигалась вперед, захватывая новые территории, а весь коммунистический мир молча наблюдал за тем, как корейские коммунисты теряли завоеванное. В конце концов, в Советском Союзе в тяжелом состоянии был их генеральный секретарь, тот самый человек, о котором с таким уважением говорила сама Джису. Однажды она даже показала Чеен портрет — величественный мужчина с крупным носом и усами в военной форме. — Его зовут Иосиф Сталин, — сказала тогда Джису. — Он великий лидер. Человек, который превратил революцию в историю. Его солдаты победили фашистов с его именем на губах. — Почему? Он заботился о них? — спрашивала Чеен. — Нет, наверное, нет, — пожимала плечами Джису. — И зачем ему это? Лидеры слишком много видят, чтобы всматриваться в одного-единственного солдата. — Тогда он воевал вместе с ними? Рука об руку? Вел их на смерть и на спасение? — Я думаю, он командовал из центра, — сказала Джису. — Его потеря стала бы концом для великой страны. — Но если он просто командовал и не вел свой народ, почему он лидер? Разве лидер может быть далеко от своего народа? Разве вам такое понятно, госпожа? — Он даже на расстоянии сумел внушить каждому солдату, что победа наступит. Таково было его влияние. Люди верили в него. По-настоящему и искренне. Они умирали с его именем, шли на подвиги с его именем. Даже если он сам был бы ничтожен и слаб — он для страны сделал так много, как никто другой. Он стал символом. Великим красным знаменем. — Знаменем… — Чеен смутно всматривалась в выдающийся огромный нос, в горбинку на лбу — этот мужчина не казался ей ни красивым, ни великим, даже особой сердечности в его лице не было. Но, как подумала она, возможно, было в нем нечто большее — возможно, расцвеченное любовью его народа, женщины или друзей. Кто знает, быть может, этот человек вдохновлял на подвиги или был способен изменить историю. Не ей, Чеен, судить, она-то сама по себе никто и звать ее никак. — Знаменем… — повторила она. За ее спиной стояли тени тех, кого Чеен любила и кого потеряла навсегда. Не спасла и не сумела вытащить из темноты. Где они теперь? Простили ли они ей ее слабость?.. — Я очень хочу, — промелькнуло в ее голове. — Очень хочу увидеть такого человека, человека-знамя. Символа… Кого-то, кто смог бы вдохновить меня и отвести куда-нибудь вперед, туда, где яркий свет, где есть надежда. Пусть с таким вот лицом, любого возраста и с любым именем. Одного этого портрета хватает для Ким Джису, чтобы сердце ее трепетало — а что же нужно мне?.. Чеен стало неловко и странно от ощущения собственной слабости. Бумажный портрет неизвестного ей лидера неизвестной страны заставил ее потерять веру в себя. Как это называется? — Революция, — смеялась Ким Джису. — Перемены. Победа. Ее мир рухнул в начале марта в тысяча девятьсот пятьдесят третьем году. Чеен нашла ее сидящей за письменным столом с письмом в руках — и испугалась. Госпожа Ким Джису выглядела спокойной, мертвенно бледной, словно спящей в своих лучших снах. Странной и непонятной. Необыкновенной. — Госпожа? — Чеен заглянула ей в лицо, сама удивляясь своей наглости, оторопела — Ким Джису словно не слышала ее вовсе, потом удивленно провела ладонью возле ее глаз — но та словно не видела ее. Странное чувство — Чеен сложно было даже понять, что происходит — а вдруг именно так сходят с ума?.. — Госпожа… — тихо позвала она еще раз. — Что с вами? — Он умер, — сказала Ким Джису. — Умер. От тяжелой болезни и возраста. Лишения и годы борьбы подкосили его. Нет его больше. Он умер. — Он? — ужаснулась Чеен. — Кто? Только не говорите, что это кто-то из вашей семьи… — Товарищ Сталин умер, — Ким Джису подняла свои глаза на нее, кивнула устало. — Нет больше товарища Сталина в мире, Ченги. Понимаешь? — Умер… — Чеен вспомнила орлиный профиль сердитого седого мужчины, ужаснулась — как и всякий раз, когда слышала о чьей-то смерти, а потом удивленно посмотрела на Ким Джису. Почему она так страдает? Почему смотрит так печально? Разве этот человек был ее близким? — Он умер пожилым… Наверное, в том мире не будет больше его страданий… — попыталась сказать она. — Ему в том мире будет лучше… Как и всем, впрочем. — Ты не понимаешь, — устало сказала Джису. — Как мне теперь жить? В кого верить? Умер последний человек земли с настоящими идеалами. Человек, остановивший фашизм. Человек, который пытался подарить миру коммунизм. Больше его нет. — Человек-символ? Человек-знамя? — Именно, — Джису опустила голову, закрыла лицо руками. — Я должна была посетить Советский Союз раньше. Я должна была увидеть его своими глазами. Живым и настоящим. Я должна была. Это был мой последний шанс. — Последний шанс для чего? — ужаснулась Чеен. — Вам больше не во что верить, госпожа моя? — Я просто хотела знать, что этот человек жил… Понимаешь? Видеть его человеческое обличье и чувствовать его… Я хотела верить в человека. А человека больше нет. И не будет. Он умер, а мир остался прежним. Коммунизм угнетаем, а люди ценят золото и грошовую популярность. Это не то, как я хочу жить. И не то, во что я хочу верить. — Вот, что значит, человек-знамя, — промелькнуло в голове Чеен. — Этот человек никогда не видел Ким Джису, но она верит в него больше чем верила бы в бога. Для нее он существует, и никто больше. Человек-знамя умер. И Ким Джису, которая сама искренняя и справедливая, плачет горько, потому что так и не успела увидеть его живым. Ее мир рухнул. Он разрушил его, хотя и не создавал. Чеен стало холодно и страшно — и она вдруг поняла, почему сама чувствует себя такой обездоленной и одинокой. — Оппа тоже был моим символом, — сказала она сама себе. — Настоящим символом был. Живым. Созданным для мира во всем мире. Я его таким сделала. Потому что до оппы никто никогда не видел во мне женщину. Я и не была женщиной. Я была испуганной и слабой, поэтому позволяла Йери играть с собой, а Чанелю-оппе позволяла пугать себя. Но пришел мой оппа — и он первым сказал мне, что я все могу. Он внушил мне уверенность, ничего не взяв взамен, кроме моей любви. Он даже женщиной меня сделал не просто так… Она вспомнила горячие губы Джонни сразу после первой бомбежки в Сеуле. Под звуки канонады они занимались любовью на кровати в ее комнате. Это была ее первая близость, оппа был нежный и трепетный, боли она почти не почувствовала — только трепет и нежность, ведь ее первый мужчина был тем, кого она любила. А зачем оппа сделал это?.. Потому что он знал, что может погибнуть. И знал, что ему придется оставить слабую Чеен позади себя. И если бы Джонни не стал бы ее первым мужчиной — им бы стал Ким Намджун. Тот самый, кто изнасиловал и избил ее. И как бы тогда жила она? Чеен вдруг словно осенило — она медленно села на пол, не сводя глаз с плачущей Ким Джису, но не ее она видела, а только себя. Себя она вдруг увидела — такую же испуганную и потерянную, одинокую и ничтожно слабую. Потерявшую ее символ, ее знамя. Человека, которого она также не знала глубоко и надежно, но за которым шла, в котором видела свет. Как знать, кем был для нее Джонни — она привыкла идти по его стопам. И ничего, совсем ничего она не вложила в это от себя. Ничего и никак. Он и только он ее спас. Спас, когда ее пытался напугать Чанель, а потом просто принял на себя ответственность. Он ведь любил ту девушку из своего детства, которой разрушил ее побег, он говорил об этом. Чеен для него была искуплением, человеком, нуждающимся в нем — и принять ее жертву он принял, полюбить — полюбил, почти насильно, но по-настоящему. И теперь его нет, и сердце ее разбито — но не самого Джонни она оплакивает, нет. Самого Джонни за короткое время она не потрудилась даже узнать. Оплакивает она свои потерянные мечты, свою усталость и боль свою. И поэтому она и не нашла ничего о нем, совсем ничего, не попыталась даже спасти его — только себя она холила и лелеяла все это время, любовно облизывая свои раны, как собака, не позволяя им затянуться, чтобы едкий лизоцим оставлял на них свои следы. Чеен никогда не хотела быть спасенной. Чеен любила жалеть себя. Чеен любила быть слабой. Ведь когда ты слаб — вокруг так много сильных и светлых. И за ними так приятно идти. Ким Джису все еще плакала — жалела неспасенные товарищем Сталиным народы и миры, жалела разрушенный на корню мир коммунизма, жалела несчастного Им Сунима, который до сих пор боялся взрослых мужчин, возможно, и саму себя жалела. Чеен же отныне и впредь не жалела никого. — Я хочу вернуться домой, — сказала она Ким Джису. — Вы ведь обещали помочь мне. Помогите. Прошу. — Да… — словно в бреду повторяла та. — Я должна вернуть тебя домой, пока не стало слишком поздно. — Но прежде чем я вернусь… — Чеен сжала руку своей хозяйки. — Я должна узнать, нет ли в плену человека, о котором я тоже хочу плакать, как вы плачете по товарищу Сталину. — Что?.. — большие глаза Джису скользнули по фигуре Чеен. — Я не понимаю тебя, милая Пак Чеен. По кому ты плачешь? — По моему собственному свету… — пояснила та. — По человеку, с которым я хочу идти по жизни. Хотела всегда — но теперь, наверное, смогу пойти только в мире другом. Но я хочу знать — нет ли его в плену. Не украли ли его и не спрятали ли от меня. — О ком ты говоришь?.. — удивилась Джису. — О том парне? О своем оппе? О том, кого ты любила? — Да, о нем… — кивнула Чеен. — Теперь, когда будущее войны предрешено, я хочу знать, могу ли я дотянуться до него. Если могу — то хочу сделать это как можно скорее. Я люблю этого человека. Я благодарна ему. Я живу благодаря ему. И я должна спасти его тоже. Не мигая, спокойно смотрела на нее Ким Джису — как равная на равную — нечто теплое живое мелькнуло в ее взгляде и осталось там. — О ком ты говоришь, Пак Чеен? — спокойно спросила она. — О человеке с большой буквы? — Да… — О человеке высоких моральных принципов? О человеке, способным на подвиги? — Да, да, о нем… — Я ведь тоже знаю такого человека… — призналась Джису. — И он лучший из живущих. Ради него я душу продала, понимаешь? И снова продам, если потребуется. Это лучший человек, особенный. Когда он попал в беду, я была готова сердце вынуть из груди. — И я готова. Прямо сейчас. — Но я не знала, что могу быть настолько сильной, пока не поняла, что потеряла его. И я совершила невозможное. Я мир разрушила и создала ради него. И вот теперь я тут. В снегах с разбитым сердцем. Но зато я спасла его. И ведь ты говоришь о том же, правда? — Я тоже хочу его спасти, — призналась Чеен. — Я должна сделать это, если хочу выстоять. — И ты спасешь его. Я помогу тебе. В конце концов, ты заслужила. Он твой идеал? Твой символ? И светоч твой, да? — Да, да, именно так. Мой человек-знамя. Мой человек-надежда. Джису осторожно положила портрет Сталина на газетной странице на стол, вздохнула, подняла глаза, улыбнулась. — Позволь, я помогу тебе, — сказала она. — Прежде чем ты вернешься домой, я хочу помочь тебе. — Я буду молиться за вас до конца жизни, если так случится… — Назовешь мне его имя? — Конечно… Его зовут… — Позволь, я скажу… — Джису подняла голову и выпрямила плечи, улыбнулась Чеен — равная равной, — Ким Сокджин. Так его звали? Так он себя назвал? Вселенная сделала очередные два оборота и остановилась — Чеен услышала то, чего не ожидала, сердце ее распахнулось и застыло. — Как… — пролепетала она. — Как вы сказали? — Ты Ким Сокджина хочешь спасти, не так ли? — спросила Джису. — Он твой человек-знамя? Он тот, кого ты полюбила? — Откуда вы знаете? — снова и снова повторяла Чеен. — Откуда? Почему… Как?.. За что?.. — Я знала с самого начала, — сказала Джису. — Когда мне показали тебя. Раненую и обреченную. Я сразу поняла, потому что он так и описывал тебя. Медсестра с голодными глазами, внутри которых солнце. И я узнала тебя, потому что такой ты и была. И ты остаешься такой. — Он… Он говорил обо мне? — Рассказал в нашу последнюю встречу… — Джису села на пол рядом с Чеен, — Тогда нужно было найти как можно больше слов, и он рассказал, как умирал в старой квартире в заколоченной одеялами ледяной комнате. И ты спасла его. Ты, верно? Ты и твоя подруга-китаянка. Ты кормила его с ложки и нашла ему врача, которая лечила его, несмотря на то, что он враг. Не так ли? Почему? — Потому что он не был мне врагом. И он спас меня раньше. А я вытащила его из тюрьмы. Я не хотела уступать времени. Оно играло против нас. Не могла я позволить, что такой человек погибнет. — И он не погиб. Он выжил. И вернулся домой. Благодаря тебе. — Слава богу… — вырвалось у Чеен, и она неожиданно для самой себя заплакала горько. — Слава богу. — Он вернулся, но его арестовали за измену и плен. И ему пришлось долго доказывать, что он не дезертир. Он отсидел полгода в тюрьме. Чтобы его выпустили мне пришлось умолять О Сехуна взять часть вины на себя. О Сехун хорошо его знал и любил, но терять все свое из-за чужой ошибки он не мог. Я уговорила его. Он сделал все из любви ко мне. — О Сехун его спас? — И он тоже. И многие другие. Генерал Чхве впал в немилость, когда спасал его. Я дала ему слово, что стану его женой за этот поступок. Он погиб, правда. И никто не узнал о моем обещании. Но я клянусь, что исполнила бы его. Я бы вышла замуж за кого угодно, если бы потребовалось. — Значит, жив… Но разве капитан Мин Юнги… Он в тот день обещал помочь ему. — Он помог, но довести дело до конца не сумел. Его повысили и отдалили от дела. Сокджин не обиделся. За ночь до его приговора Юнги приходил к нему и предложил ему сбежать. Сокджин отказался, но он понял, что если бы он согласился, Юнги пошел бы с ним… — Он его друг. — Юнги и мне предложил уйти с ними. Я отказалась — О Сехун был первым, на кого я смогла повлиять. — Но откуда вы знаете его, госпожа? Откуда вы увидели его и узнали обо мне? Вы любите его? — Безумно люблю, милая Пак Чеен. И кому же как не мне знать, где он и как он. Он доверял мне с самого детства. — И почему? — Потому что он мой брат, — легко сказала Ким Джису. — Единственный и самый лучший. — Брат?.. — Чеен прижала платок к губам. — Настоящий? — Да. — кивнула Джису. — Я люблю его больше всего на свете. Ты спасла моего брата — и вот теперь я нашла тебя. И могу рассказать тебе об этом.