Покидая розарий

— Вот, — О Сехун посмотрел на Чеен коротко, кивнул быстро, с неодобрением, будто бы прекрасно знал, что совершает ошибку. — Смотри. Быстро. — Господин… — девушка приняла военную сумку из плащевки, открыла — внутри лежала тоненькая папка, перевязанная бечевкой и сложенная вязанная шаль. — Разрешение на пересечение границы, — быстро сказал он. — Справка у тебя есть, храни ее у тела. Если сумка пропадет, то со справкой у тебя еще есть шанс, без справки — нет. Постарайся пробираться поближе к людям. В лесу ночью может быть небезопасно. Огонь зажигай с подветренной стороны. Остальное знаешь. — Бла… Благодарю вас, — прошептала Чеен. Она вытянула шаль — связана с вытянутыми петлями, но нитки мохеровые, новые, видимо, Ким Джису стоило больших усилий найти того, кто свяжет ее в таких условиях… Под шалью в вощеной бумаге лежал хлеб. Он был свежим — и аромат его напомнил Чеен о доме. Ощущение свободы словно поразило ее изнутри, оставило свои следы. Она была счастлива. — Это Джису-я, — неловко поморщился Сехун. — Хотела, чтобы у тебя были припасы на дорогу. Но целая булка хлеба привлечет внимание, ешь кусочками и так, чтобы тебя никто не видел. Поняла? Болтай поменьше. Чем меньше людей тебя увидят, тем лучше. — А в поезде? — Я посажу тебя туда сам. И поручу проводнику. Но после поезда помочь уже не смогу. Вообще не понимаю, зачем Джису-я так о тебе печется… — он нахмурился. — Ты все равно враг для нас. Но… Наверное, так действительно будет лучше. — Спасибо, капитан О Сехун, — Чеен поклонилась. — Я буду помнить вашу помощь. — Да уж… — ему стало неудобно, и он отвернулся, лишь бы спастись от ее взгляда. В голове мелькала та еще картина — избитая Чеен и изнасилованный мальчишка Им Суним. Руками его адъютантов. Измученные и одинокие. Они с Чеен выехали с военной базы ранним утром, без провожатых. За рулем был водитель Ким Джису, и всю дорогу пришлось ехать молча. Так требовала конспирация. Так требовал О Сехун. Чеен вспоминала, как попрощалась с Джису накануне. Никаких громких слов и клятв. Это обычная поездка, никто не должен был даже догадаться, что Чеен сюда больше не вернется. Она просто пожелала Джису добрых снов, и та ответила ей тем же. Больше ничего. — Я надеюсь, что завтра будет хорошая погода, — это было последней фразой Ким Джису. — И надеюсь, что ты увидишь добрые сны. — Добрые сны — предзнаменования добрых дел, не так ли? — улыбнулась Чеен. — Благодарю вас. Спасибо вам огромное. Больше она ничего ей не сказала — и теперь, когда знала, что попрощалась с Ким Джису навсегда, не могла понять, были ли ее слова услышаны именно так, как нужно было, были ли они поняты. Чеен прожила с ней полгода. Дважды умерла и дважды воскресла. Целая жизнь прошла — если говорить событиями войны, и вот теперь она хотела знать, что человек, спасший ей жизнь, поняла все ее чувства. — Я буду молиться за нее, — подумала она. — За прекрасную сестру Ким Сокджина, сильную женщину и добрую душу. Я буду молиться. — Ты знала Джису-я до войны? — спросил у нее Сехун — просто и без предисловий сказал. — Или же… Вы настолько сильно подружились. — Не то и не другое… — Чеен покосилась на водителя, но тот равнодушно молчал, предпочитая не связываться с капитаном. — Просто. Так вышло. — Вышло… — молодой мужчина откинулся на сиденье, погруженный в свои мысли. Чеен подумала — снаружи он так красив, а внутри — непонятная смесь, словно кусочки железа и стружки. То одно выходит наружу, то другое — поднесешь магнит и полезут кусочки металла, подуешь — стружки летят в лицо. Когда он насилует женщину, которую любит, как его называть? Мерзавец и подлец. А когда вспомнишь, что именно он ценой своей карьеры спас жизнь Ким Сокджину… — Спасибо, — вырвалось у Чеен. — Спасибо, капитан О. — А?.. — словно очнулся он, нахмурился, обернулся. — Что ты сказала. — Я никогда… — Чеен глотала слова, чтобы не заплакать, не закричать. — Я никогда не забуду. Никогда. — Вот что… — он хотел сказать что-то, но внимательно посмотрел на нее, прочел что-то в ее взгляде, вернее вынул оттуда, потрогал и на место положил. Замолчал и отвернулся — и теперь напомнил Чеен одного из тех молодых людей, которых она знала. Любого из них, вернее говоря. — Помни, — сказал он, чуть погодя. — Помни все, девочка. Я вот ничего не забываю, не позволяю себе забыть. И ты помни. Пригодится позже. Даже если все сложится иначе. Пригодится. Слова его запали в душу Чеен. Много лет спустя она не могла повторить ни одну фразу, сказанную кем-либо из врагов, но помнила слова О Сехуна. Помнила их и помнила все, что произошло с ней. Пусть и имена стерлись, и лица — события остались с ней до самого конца. На вокзале он сам купил ей билет, провел ее к проводнику, толкнул впереди себя. — Мой секретарь, — сказал он. — Ким Ынха. Как младшая сестренка мне. — Да, капитан, — вежливо ответил проводник. — Проследим в лучшем виде. — Уж, пожалуйста… — Сехун подал ему купюру. — Довезите до последней станции, чтобы никто не лез к ней, она стеснительная. И у нее после контузии проблемы… Я бы отправил своих людей, но разрешение только у нее одной. Ясно? — Да, капитан, — тот повторно поклонился. — Я прослежу. Идите за мной, товарищ Ким. Товарищ Ким… Чеен его слышала, но не в силах была пойти. Дикий приступ страха сковал ее — вдруг они догадаются, поймут, что она лжет, арестуют ее и повесят?.. Умирать сейчас — когда война кончилась… И так далеко от Ким Джису… И О Сехун исчезнет в толпе… Она знала, что не могла выдать себя, знала, что должна была молчать, но сердце ее трепетало, плечи сотрясала мелкая дрожь. На глазах выступили слезинки. Проводник с пониманием смотрел на девчонку — сколько ей, восемнадцать?.. Война помучала девочку. — Ынха-ни, иди, — неожиданно мягко и с нежностью сказал О Сехун. — Иди же. Этот товарищ позаботится о тебе. Ничего не бойся. Ты все делаешь правильно. Я буду молиться о тебе. Иди же. Времени мало. Она подняла глаза, удивленная его переменой — и осеклась. Глаза у Сехуна были полны заботы и тревоги, и вот теперь только Чеен поняла — вот он настоящий. Настоящий О Сехун именно такой. Он думает о ней, он устал от войны, он хочет ей добра и он совсем не желает, чтобы она погибла. Поэтому он помогает ей. И добровольно. — Спа… Спасибо, оппа, — сказала Чеен. — Храни вас бог. — Иди же… — Сехун легонько развернул ее и толкнул в сторону проводника. Чеен послушно пошла за ним, обернувшись. В кармане ее пальто, к которому прикоснулся Сехун, остался клочок бумажки, грязный и засаленный. Чеен подумала, что это записка, и еле дождалась, когда ее посадят в вагон, прежде чем развернуть бумажку. Она ожидала чего угодно — но нашла банкноту, американские доллары, свернутые и запачканные. С трепетом и нежностью сжимала она десятку в кулаке, готовая вырваться из поезда и броситься к Сехуну, чтобы обнять его. Эта десятка сказала о нем больше, чем узнала за эти полгода сама Чеен. Он вряд ли имел деньги вражеского государства у себя в кошельке — он добыл их другим путем. И тщательно хранил именно для того, чтобы дать их Чеен, возвращающейся в Сеул. Ведь в будущем ей могут понадобиться деньги… Всю долгую дорогу — тринадцать часов до последней станции — Чеен проспала, прижавшись головой к стеклу. А когда проснулась, обнаружила, что плакала во сне. Плакала и улыбалась. Она ехала домой. Это нельзя было изменить. *** Она прибыла в крошечный город Ильм около четырех часов утра. Проводник прилежно разбудил ей и даже принес кипятка в стеклянном стакане, словно помня о просьбе О Сехуна и купюре, полученной от него. — Вам тут выходить, — вежливо сказал он. — Сумочку не забудьте. Наверное, братец ваш транспорт вам обеспечил. — Да… — неловко соврала Чеен. — Подождать придется до рассвета. Стоял апрель, и в воздухе витал зимний холод, но Чеен знала, стоит солнцу подняться, и долгожданное тепло разольется по телу. Весна уже пришла в эти земли, ее стоило только встретить. И Чеен была готова дождаться. Точнее, Чеен уже дождалась. Она посидела в пустом здании вокзала — вернее, восстановленной комнатушке, из деревянных плиток, настоящий вокзал разрушили еще в первый год войны. Подождав, когда она останется одна, Чеен тщательно закуталась в вязанную шаль, подаренную Ким Джису, переобулась — надела сухие носки, и ушла в сторону небольшого леска. Она впервые была тут, но знала, куда ей стоит двигаться. — Слушай, — вспоминала она слова Сехуна. — Иди по окраине леса, пока не кончится город. Начнутся пустые поля. Там может быть много грязи, не увязни. Иди там, где деревья, там должно быть чище. Не сворачивай в чащу, там могут прятаться партизаны. Если настигнет патруль, покажешь документ. Говори, что идешь по приказу тайной полиции. Ври, если потребуется. Иди и иди, вперед и вперед. Ни на кого не обращай внимания. Когда пройдешь поля, увидишь деревню. Их будет три или четыре. После последней начнется лесная полоса, ее придется пройти. Если пройдешь — как раз выйдешь к Сеулу. — Но будь осторожна… Если поймают враги… Они долго церемониться не будут, — предупреждала Джису. — Отдай им все, лишь бы отпустили. Это война, Ченги. Тут возможно все. — Я буду осторожна, — говорила сама себе Чеен. — Не могу я просто умереть. Сейчас рассвет. Если постараюсь, то завтра в это время буду в столице. Я буду дома. Теперь я точно должна дойти. Я буду идти каждую секунду. Она вышла из города — и навстречу ей поднялось солнце. Огромное алое пылающее солнце. Оно словно остановилось — и время вместе с ним. И только уставшая сонная Чеен стояла в грязных сапогах и сером пальто с сумкой, глядя на него, не в силах отвести взгляд. Солнце встало. Наступил новый день. — Я иду домой, — прошептала Чеен. — Юна, Чонгук, Джихе… Я домой возвращаюсь. Пожалуйста, дождитесь! Я иду домой. Она не выдержала — разревелась, как ребенок, но продолжила идти. И непонятно откуда появились огромные силы, и именно они повели ее вперед. И больше она ничего не боялась. Чеен шла домой. *** В дороге она сделала перерыв лишь дважды — когда проголодалась и съела кусок хлеба посреди поля, сидя на поваленном дереве, и во второй раз, в сумерках, потому что она как раз подошла к разрушенной деревне, и идти дальше ей показалось неправильным. Чеен вспомнила о людях, шныряющих вокруг — вдруг кто-то из них встретится ей на пути. Днем есть шанс, что она позовет на помощь, что зло прячется, а ночью… Велико было желание вернуться в Сеул утром, но осторожность ей не помешает. Она нашла небольшой домик на краю деревни, постучала. Открыла ей испуганная старуха, которая почти сразу же подняла крик — Чеен еле-еле удалось ее успокоить. Смутно объяснив, что она медицинская сестра и возвращается на свой пост, старуха разрешила ей переночевать в сарае. Ночью она передумала и пустила Чеен в дом — температура снова опустилась, и вместо дождя с неба пошел снег. — Как звать? — спросила она. — Меня Минха, фамилию не скажу. — Чеен, — не подумав, вырвалось у девушки — хотя, какая теперь разница. — Простите, что испугала вас. — Меня уже не испугаешь, — сплюнула старуха в угол. — Три сына умерли, дочку убили на войне, осталась одна. Да вот… — она кивнула на портрет Ким Ир Сена в углу, завешанный красным знаменем. — Лидер скрашивает нашу жизнь, — заученно повторила Чеен. — Благодаря лидеру есть надежда, так? — Да что ты, милая, — вдруг рассмеялась старуха. — Ты же не коммунистка. Чего ж врешь? Думаешь, я не пойму? Не надо так. Я тебя впустила в дом. — От… Откуда вы знаете? — тихо шепнула Чеен, прижав к себе сумку. — Я среди коммунистов всю жизнь, — старуха рассмеялась. — Ты думаешь, я дура? Или слепая? Вижу я… Ты с плена сбегла, да? Или отпустили? Идешь домой… Южная сторона рядом. Тут еще зимой бои гремели. Но такие уже… Показушные. Никто особо, как в первые месяцы, и не стрелял. Побоялись стрелять. Я их понимаю. — Понимаете что?.. — Чеен опустила голову. — Что нельзя стрелять и убивать? — Война кончается, милая… — старуха хмыкнула. — Люди устали. Измучены мы. Жизни в нас нет. Поля пустые, хлеба нет и патронов тоже. Кореец убивал корейца три года, теперь все. Китайцы ушли, слышала? Сталин умер, товарищ Сталин, и товарищ Ким Ир Сен не смог его заменить для них. Но не потому что дурак. Потому что хлеба нет и денег. Ким Ир Сен не может заплатить китайцам, как платил им Сталин. — Я слышала. — Слышала… — старуха завесила окна и спустила свечку на пол, потом заперла дверь, прислушалась. — Староста наш ходит иногда. Подслушивает. Кто что-то не то говорит, все под список. Надеется, что война продолжится, а он потом губернатором станет. Ага, как же… Как солдаты пройдут мимо, мы его снимем, старосту. Надоел он нам. Если он тебя увидит, не отстанет. Будет документы требовать, в список тебя внесет… Другие увидят — тоже плохо. За копейку донесут старосте. — Я уйду утром… — Чеен улыбнулась. — Мне идти надо. Путь неблизкий. Домой хочу. Если какой-то солдат увидит, не беда, у меня документы есть. — Солдаты тебя не спасут, милая, — старуха достала пустой горшок с кислым супом, налила в чашку и поставила перед Чеен. — Совсем не спасут. Они ж сейчас голодные и уставшие. Изнасилуют тебя и обокрадут. Держись леса. Там спрятаться можно. Тебе сейчас одно дело прятаться. Увидишь солдат — перережь вены или горло, это лучше. — Зачем? — ахнула Чеен. — Я жить хочу… Меня дома ждут… — Я знаю, — старуха села рядом, улыбнулась мимо. — Но смерть от их рук ужасна. Как смерть от голода. Мы все боимся смерти. Даже я. Я с пустым домом и портретом. Жить хочу, понимаешь? Но если нет, то лучше умру от самой себя. Дочку мою убили солдаты. Ей только тридцать было. Замуж собиралась до войны. Потом ушла служить. — На войне убили? На обороне города? Или в бою? — Какой там… — старуха покачала головой. — Пошла на призывной пункт. А там шел какой-то отряд. Позвали ее, товарищ, дескать, помоги… Она и пошла. Вечером не было, утром не было, днем не было. Через два дня меня вызвали в отдел. Дочка моя в леске. Живого места нет. Изнасиловали и высекли. До смерти высекли. Посчитали ее южанкой что ли… Я документы потащила, в крик, а они — нет и все. Враги народа убили. Она жертва войны. Понимаешь? Чеен кивнула молча, сунула руку в сумку, отщипнула ломоть хлеба, положила перед старухой. — Жертва войны. От рук своих товарищей умерла. Так что, мой тебе совет. Живой никому не давайся. Лучше умереть так, чем страдать и мучиться. А ежели мне не веришь — что же… Попробуй выжить. Жизнь дается не просто так. Одни ее прожигают, другие — проживают. Старуха с наслаждением прижала хлеб к лицу, вдохнула запах, беззубо рассмеялась. — Настоящий, — сказала она. — Ешь и ложись. Я ночью за водой пойду, колодец общий, днем очередь у него. На рассвете разбужу. Старики не спят, ты не переживай. Пойдешь отсюда домой. Леском, леском и спрячешься. Под теплую ее болтовню Чеен наскоро похлебала пахнущий капустой суп и прилегла в углу, положив под голову сумку, не раздеваясь. Усталость свалила ее с ног, и Чеен уснула, как убитая. Проснулась она около трех часов ночи — в доме было пусто, свеча догорала, и Чеен осторожно подняла огарок — неизвестно, есть ли у старухи еще свечи. За окном где-то вдалеке лаяла одинокая собака — надо же, в разгар войны кто-то спас животное… Чеен задумчиво посмотрела в сторону двери, и вдруг подумала — старуха носит воду с колодца, наверное, она может ей помочь. Через час-другой ей уходить, хотя бы так выразит благодарность за гостеприимство. Она осторожно вышла из дома, озираясь, но было темно — и где колодец, Чеен не знала. Она вглядывалась в темноту, пока не услышала чей-то голос, обойдя дом, она выглянула и увидела старуху. Она шла к дому не одна. За ней шел высокий человек в широкополой старомодной шляпе. — Хлеба у нее полная сумка… — услышала Чеен. — И говорит не по-нашенски. Может и не коммунистка. Я выгонять не стала… Товарищ староста, вы же знаете… А вдруг это враг нашей родины? Вы уж помогите, я старая, одинокая женщина… — Правильно сделала! — услышала Чеен резкий голос. — Я сейчас схожу и разбужу парней. И дом запру твой. Ты стой у двери. Если она спросит — виду не подавай. Надо будет документы проверить и допросить. А тебе завтра выдадут капусты и дров, в благодарность. Настоящая коммунистка ты. Хвалю… Больше Чеен ничего слушать не стала — дождалась, когда они пройдут дальше и тенью прошелестела мимо, стараясь пригнуться, чтобы даже силуэта ее видно не было. Спряталась одна у того самого колодца, к которому якобы ходила старуха — огромный, его не было видно, потому что он был заставлен разрушенными санями и деревом. Еле слышно, Чеен прошла мимо деревни и углубилась в лес. Рассвет она встретила, дрожа от холода на опушке, спрятавшись под огромным деревом. Едва взошло солнце — пошла дальше. В дороге она долго думала, почему старуха просто не прогнала ее, не сдала старосте сразу, а сначала накормила и уложила спать. Что было в голове у этой старой женщины, которая сначала обогрела ее своим теплом, а потом продала за капусту и дрова?.. Наверное, долго она ломала голову, пытаясь понять, как будет лучше — но желание жить пересилило все остальное. — Она хотела жить, — говорила самой себе Чеен, — Мне нечего обижаться. Это нормально. Это война. Вот только утешали такие слова слабо, и Чеен долго проплакала, когда шла через лес до самого обеда, и лишь когда лес кончился, и начались разрушенные постройки и поля, ей вдруг стало легче. Вторую и третью деревни Чеен обошла с краю, наученная горьким опытом. Больше остановок она решила не делать. *** Она уснула на часок, совершенно выбившись из сил, часа в три или четыре дня — нашла старую телегу, спряталась под нее и уснула. Чтобы идти дальше ей нужны были силы, а Чеен была измотана, ноги ее промокли, в горле пересохло, и даже хлеб казался отвратительным на вкус. Она пила только у старухи, вода из ее ведра была тухлой, но даже она теперь казалась Чеен нектаром, потому что теперь у нее не было даже такой воды. Проснулась она, когда солнце стало медленно опускаться вниз, в панике Чеен выбралась из-под телеги и бросилась в сторону уходящего солнца. Сегодня она должна была дойти до Сеула, иначе второй такой ночи она не переживет. Шла она долго, чувствуя, как набухают на ногах мозоли, как тает внутри нее последний страх. Силы покинули ее, но она все шла и шла, и единственным желанием теперь было прийти и упасть, просто упасть где-нибудь и умереть, потому что шла она машинально, не чувствуя сомнений. Ей слышались собственные голоса, в ушах пела Ким Джису, а резкий О Сехун ругал ее за то, что она идет медленно и неосторожна. Иногда ей казалось, что вдалеке она видит силуэт человека, но он оказывался деревом или печью от сожженного дома. Больше ничего Чеен не видела и не слышала — пейзажи слились воедино, небо казалось пятном. — Юна, Чонгук, Джихе… — плакала она, когда в сумерках все шла и шла вперед. — Где вы… Придите ко мне… Она думала о матери, о ее теплых руках, о милой Дахен, о Чанеле, о Ким Сокджине, о Чжан Исине, обо всех подряд. Только об одном человеке Чеен теперь не могла подумать — ибо даже мысли о нем причиняли ей боль. Она не могла думать о Джонни. О том, как сильно она любила его, а он любил ее, о том, что он умер, а она умирает теперь, на дороге, о будущем, которого у них не будет, о прошлом, которое некому будет помнить. — Оппа, — рыдала она внутри себя. — Я иду. Смотри — я иду. Я не остановлюсь, я пойду дальше. И дойду, куда-нибудь я дойду, пусть и не до тебя, но дойду. Не бойся, оппа, я не остановлюсь. Или я буду дома, или буду у твоих ног. Я буду идти, я не сдамся. …И сдалась. Сдалась ночью, когда снова упала температура, и изморозь покрыла землю под ее ногами. Уставшая Чеен стала скользить и падать, поэтому она сдалась. Села на землю под утлое деревце и закрыла глаза. И провалилась в сон. Снилось ей теплое море, в котором она, стыдясь своего костюма, плавала, снились свежие овощи на костре, добрый учитель Шивон журил ее за ссоры с Чонгуком, и Чонгук пытался запугать ее. — Что ты делаешь? — ворчал он на нее. — Нам дежурить, Ченги. Вставай, вставай. — Вставай… — услышала она, улыбнулась и открыла глаза. Поздно. Над ней стояли два солдата. Один рассматривал ее издалека, второй трогал ее прикладом ружья. Это его голос слышала она во сне. — Вставай, — грубо сказал он. — Ты кто, девочка? Чеен мутно смотрела на него, бессильно пытаясь понять, почему она не спряталась раньше, почему ее поймали именно теперь. Слабая и одинокая, у нее не было сил даже заплакать или помолиться, а на ум пришли слова старухи из деревни. Если солдаты ее увидят — надо перерезать вены, так она сказала? Или перерезать горло… Они ее изнасилуют, замучают и убьют. Конечно. Вот только резаться Чеен нечем. Ничего у нее нет, папка, шаль и кусочек хлеба. И десятка. Только им она не нужна. То, что больше всего било ее сейчас по сердцу, перед ней были коммунисты. Снова. Значит, она далеко от столицы, и надежды нет. Она перепутала маршрут и потерялась. Идти ей некуда. Она умрет тут. Никто не спасет ее. Сейчас они скажут что-то друг другу, переглянутся и схватят ее. — Не надо, — только и смогла сказать она. — Я иду домой… Пожалуйста, умоляю… — Что?.. — первый солдат шагнул вперед, осклабясь. Второй протянул руку и, как котенка, поднял ее над землей. Заглянул в глаза — сильно пахло махоркой и табаком. — Умоляю… — прошептала Чеен. — Не надо. — Что — не надо? — удивился он. — Да ты больная что ли, сестренка? Ты нуна нам? Нет… Молоденькая… А знаешь, куда идешь? Помнишь? — В Сеул она идет, видишь? Сестричка, да? — второй солдат помог Чеен встать. — Тебе повезло. Мы солдаты освободительной армии. Наша часть расквартирована недалеко. Мы идем в Сеул, сестренка. В лагере тебе поможет врач. Ты ведь наша, да? Ты не коммунистка? — Я… — Чеен заплакала, размазывая грязь по лицу. — Я не коммунистка. А вы? Вы не убьете меня? — Зачем нам тебя убивать, сестренка… — рассмеялся солдат. — Мы свои. У меня дома сестра твоего возраста. А ты медсестричка… Как не помочь. Поможем. Мы тут в карауле были и тебя увидели. — Но если армия идет в Сеул… — Чеен не успокаивалась. — Тогда где враг? Тут везде должен быть враг… Пожалуйста, не убивайте меня, я так долго шла. — Какой враг? — первый солдат, что был постарше, взвалил ее руку себе на шею, подтянул к себе. — Дуреха ты… Война кончилась, сестренка. Мы идем домой. И ты пойдешь домой. Ты в Сеуле живешь? Завтра будешь в столице. Слово оппы тебе даю.