Вечность в одиночестве

      Вена встречала переезд молодого композитора совершенно не приветливо: дождь шёл стеной, за которой невозможно было ничего разглядеть и из-за которой любой, кто оказывался на улице без зонта, промокал за пару мгновений. К ливню добавлялся ещё и сильный северный ветер, заставляющий промокнуть даже тех, кто брал с собой зонтик.       В общем, было сыро, холодно и противно. А на небе не было ни одного намёка на то, что этот ужас когда-либо закончится. Люди спешили забиться под крышу, зайти в здание или сесть в транспорт, только бы спрятаться от этого ужаса. И ведь это конец мая!       Не получалось сбежать от ливня только у одного молодого светловолосого парня. Он принципиально никогда не носил с собой ни зонта, ни плаща, а потому сейчас, нацепив капюшон от толстовки на голову, стоял прямо под дождём, но ждал своё такси. Композитор своими большими карими глазами взглянул на время. Машина должна была прибыть ещё пять минут назад! Неужели из-за этого дождя движение по улицам стало настолько нереальным?       Вольфганг — так звали парня — был худым, но достаточно сильным, однако этот ветер грозил снести его с ног, а дождь уже давно сделал его похожим на промокшего маленького котёнка, который теперь весь сжимался в попытках хотя бы немного согреться.       Когда ему говорили, что снимать квартиру у некого Антонио Сальери, — плохая идея, композитор даже не подозревал, что против будет даже погода. Но, к счастью, парень был слишком упрямым, чтобы так легко отказаться. Это во-первых. Во-вторых, ему срочно нужно было постоянное жильё, потому что на гостиницу уже не осталось денег. И, в-третьих, было интересно, почему все его знакомые в Вене так странно реагировали, когда он рассказывал, что собирался поселиться у этого мужчины. Почему-то у всех он вызывал иррациональный страх и неприязнь, хотя многие отметили, что герр Сальери обладал очень даже красивой внешностью: высокий, с бледной кожей, всегда держался прямо, словно аристократ, и обладал чёрными длинными волосами, которые обычно собирал в хвостик. Он и говорил вполне вежливо, всегда соблюдал манеры, как будто был не итальянцем, а британским джентльменом.       Из-за этого Вольфгангу Моцарту только сильнее хотелось узнать, почему мужчина у всех вызывал ужас, если был приятен и внешностью, и поведением. К тому же он был единственным музыкантом, способным играть на органе, а потому был известен на весь город. Более того, на всю страну и, кажется, даже за её пределами.       Но всё равно уже несколько лет искал себе соседа.       Загадочный человек.       Наконец-то приехало такси, и Вольфганг спрятался внутри, дрожа от холода. Он назвал адрес и достал телефон, сразу же набирая сообщение для герра Сальери о том, что скоро приедет. Тот ответил, что ждёт композитора с самого утра, и это заставило Моцарта улыбнуться и убрать свой телефон обратно в карман своих джинсов. Он постепенно согревался, и теперь промокшая одежда противно липла к телу.       Чтобы отвлечься от мерзких ощущений, Вольфганг стал смотреть в окно. Всё-таки он особо-то не ездил по Вене. Только от гостиницы и до Венской оперы, где теперь работал. А вот Антонио Сальери, судя по тому, что успел выяснить композитор, работал в Концертхаусе.       Но жил всё равно не в центре города. Он обитал в районе Зиммеринг и жил недалеко от Центрального кладбища, которое в такую погоду, как сегодня, выглядело только ещё более пугающим, чем обычно. Любому на месте Моцарта бы стало не по себе. Но только не ему, нет. Композитор слышал, как стучал дождь по крыше и стёклам машины, и думал, как превратить то, что он наблюдал на улице, в мрачную музыку. В голове медленно начала рождаться мелодия, но закончиться ей было не суждено, так как такси затормозило перед нужным домом. Вольфганг забрал свои вещи и, вздохнув, снова надел капюшон на голову, быстро побежав ко входу в многоквартирный дом. Он нажал заветную цифру "13" и уже вскоре услышал приятный мужской голос. — Да? — Это Моцарт! — ответил композитор, хотя зубы стучали от холода. Если он не заболеет после такого, то это будет настоящим чудом.       Послышался заветный писк, и Вольфганг забежал в подъезд, останавливаясь на минуту, чтобы прийти в себя и согреться. Он снял капюшон и с ужасом осмотрел себя. Промок. Целиком и полностью промок. Придётся кинуть вещи в новую комнату и сразу занять ванную. Хотя даже настолько экстренные меры не спасут его от простуды.       Композитор быстро поднялся по лестнице на четвёртый этаж. Дверь была открыта, и к косяку прижимался по-настоящему красивый мужчина, заинтересованно смотревший на нового соседа по квартире и сложивший руки на груди. — Привет, — Моцарт, отметив, что хозяин квартиры оказался на самом деле очень красивым, решил не упускать шанса, поэтому думал над тем, как его соблазнить. Однако во взгляде карих глаз Сальери было что-то действительно жуткое и отталкивающее. Он будто видел своего собеседника насквозь и словно читал все его мысли. Это немного пугало. Но Вольфганг за свою жизнь успел привыкнуть к изучавшим его взглядам, а потому только протянул более-менее высохшую руку для приветствия. — Здравствуйте, герр Моцарт, — ответил тот чарующим голосом и пожал поданную руку в ответ, от чего композитор вздрогнул. Его новый хозяин квартиры был ледяным, как будто отчего-то оживший труп.       Зато стало понятно, почему такого красавца, как Антонио Сальери, могли бояться. И было ещё что-то, что Вольфганг пока что не мог понять. Какая-то мелкая деталь, которой не доставало мужчине... Но пока композитор решил не думать об этом. Всё-таки нужно было привести себя в порядок. — Так я... Могу войти? Или ты... Вы против того, чтобы я входил в квартиру в таком виде? — Моцарт пытался пошутить, но вызвал только едва заметную улыбку.       Сальери не спеша отстранился от дверного косяка и пропустил нового соседа внутрь. Тот осторожно зашёл, осматриваясь.       Первым в глаза бросился вполне себе современный круглый стол, уставленный шестью стульями, выполненными в готическом стиле. Это немного удивило, потому что на фотографиях не было понятно, что прихожей в квартире не было, а сразу начиналась просторная комната, визуально разделённая на три части: слева от входа находилась кухня, справа располагалась гостиная, и уже в центре была столовая. Только рядом с дверью был положен коврик, на который можно было поставить уличную обувь, а к стене прикручено несколько крючков для верхней одежды. Вот и всё от прихожей.       Вольфганг снял свои белые грязные высокие кроссовки и поставил их на коврик рядом с красивыми чёрными лакированными ботинками, а после внимательнее посмотрел на комнату. Пол на части с входной дверью, импровизированной прихожей и маленькой столовой был устлан красным ковром. Тогда композитор посмотрел налево. Там пол был тоже ковровым, но уже чёрным. А вот справа ковёр был белым. Это было так странно, но отлично делило пространство. К тому же ни один из цветов не причинял боль глазам, а потому Моцарт быстро понял, что вкус у хозяина квартиры явно имелся. — На фотках всё было не настолько... Необычное, — произнёс композитор, даже забыв о том, что вообще-то собирался захватить ванную комнату. — Конечно. Фотографировал я так, чтобы разделить эту комнату на три части и ввести в заблуждение о размерах квартиры, — мужчина говорил спокойно и всё ещё невероятно завораживающе, поэтому непонятно было, шутил он или нет. — Но вы, герр Моцарт, промокли. Поэтому предлагаю показать вам вашу спальню и отвести вас в ванную. Согласны? — Да, — кивнул Вольфганг. Вещи, которые он привёз с собой, были вовсе не полным набором, но остальное должны были привезти позже. А пока хватит и того, что было с собой.       Антонио двигался удивительно: он будто плыл по воздуху, а не шёл, и это завораживало только сильнее, хотя из-за полумрака, царившего в комнате, несмотря на включенный свет, впечатления оставались смешанными. Всё-таки было немного жутко, а не только безумно прекрасно.       Чёрная деревянная дверь в комнату Моцарта располагалась слева, в зоне кухни. Сальери толкнул её, открывая, и запустил своего нового соседа в маленькую спальню, большую часть которой занимала огромная двухспальная кровать, но сам туда не зашёл. Слева от двери ещё умещался шкаф для одежды, а по бокам у изголовья кровати стояли тумбочки с тремя ящиками в каждом. И всё. Не было даже стола, на котором можно было бы разместить ноутбук. Да и места для этого стола в спальне не хватало.       Возможно, именно из-за этого Антонио так долго не мог найти себе соседа по квартире?       Но на размышления времени не было. С каждой минутой, которую Вольфганг тратил на них, простуда подкрадывалась всё ближе, а перед началом лета болеть не было никакого желания. Именно поэтому композитор закинул все вещи на свободное место и достал майку и спортивные штаны, в которых планировал ходить по своему новому дому, а после, захватив полотенце, вышел из спальни и под чужим спокойным, не выражающим ни единой эмоции взглядом прошёл в соседнюю дверь, которая располагалась почти напротив входа в квартиру. Это была ванная. Значит, крайняя дверь вела в спальню Антонио.       Ужасно хотелось узнать, какой она была, но почему-то Моцарт не сомневался, что ещё успеет побывать там, а потому просто закинул промокшие вещи в корзину для белья и, набрав в ванну горячей воды, позволил себе расслабиться и хорошенько подумать о новом соседе.       Определённо, в Сальери было что-то пугающее. Не его взгляд, не его нежелание много говорить, да даже не его плавная походка. Казалось, у мужчины отсутствовала какая-то важная деталь, которая присуща любому другому человеку, отчего восприятие композитора и органиста становилось настолько отрицательным.       Необходимо было понять, что же так отталкивало от, по всем параметрам идеального, мужчины.       Решив пока не наглеть, Вольфганг выбрался из ванной спустя полчаса, а не через пару часов, как обычно, и, одевшись в домашний наряд, выбрался в гостиную, прямо на ходу вытирая мокрые волосы полотенцем.       Антонио сидел на диване с книгой, но по его чересчур прямой осанке и напряжённым плечам прекрасно можно было заметить то, насколько мужчина был без понятия о том, как вести себя теперь, когда рядом с ним жил другой человек. Возможно, будь композитор чуть более стеснительным, он бы и сам напрягся, но, к счастью, у Моцарта никогда не было проблем с общением, а потому он нагло перепрыгнул через спинку дивана и сел рядом, заглядывая в книгу. — Что читаешь? — поинтересовался он, украдкой разглядывая Сальери.       Во взгляде теперь отчётливо читались негодование и совершенно неясная и едва заметная печаль. Но Вольфганг посчитал, что печалился Антонио из-за окончившихся спокойных дней одиночества, так что решил не придавать этому значения и перевёл взгляд на одежду. Мужчина тоже носил спортивные штаны, но вместо майки носил джемпер, будто мёрз и пытался согреться. Руки у него на самом деле были очень даже холодными, а потому сразу захотелось обнять Сальери. И Моцарт бы сделал это, но в последний момент что-то его остановило. Показалось, что хозяину квартиры подобный жест покажется лишним. — Это «Двенадцатая ночь». Моя любимая пьеса Шекспира, — смягчившись, пояснил Антонио и показал обложку, на которой золотыми буквами на чёрном фоне по-английски были написаны имя автора и название произведения. — В оригинале? — Вольфганг и сам знал не только родной ему немецкий, но всё равно каждый раз поражался, когда узнавал, что кто-то на самом деле тратил время на то, чтобы читать на чужом языке. — Да. Мне не доставляет никакого удовольствия чтение в переводе, раз уж мне повезло уметь понимать и изъясняться на языке оригинала, — это прозвучало так, как будто взрослый человек общался с маленьким ребёнком и объяснял самые азы мироздания. Но почему-то такое поведение не раздражало, наоборот, только сильнее тянуло к загадочному мужчине. — Ты классный, — восхищённо выдохнул композитор. — Не понимаю, почему все так тебя боятся. Ты умный, ты красивый, ты знаешь несколько языков, ты ведёшь себя так, словно сбежал с собственной коронации... В плане того, что я никогда не замечал ни за кем таких королевских манер и дипломатичности, — Моцарт замер в испуге, так как поймал на себе заинтересованно-изучающий взгляд. Снова. — Прости, если сказал что-то не то. — Ко мне уже много лет никто не обращался на "ты", только и всего. Не волнуйтесь, обещаю, что в скором времени привыкну и тоже буду так к вам обращаться, герр Моцарт, — пообещал Сальери мягким, завораживающим голосом, чуть расслабившись. Осанка от этого не перестала быть прямой, однако напряжение всё-таки немного спало. — Много лет? Сколько тебе, если не секрет? Потому что прости, но старым ты не выглядишь, — Вольфганг уже нагло рассматривал лицо мужчины. Всё-таки было что-то пугающее. Антонио совсем не двигался, он был словно живая статуя, и это... Напрягало. Но не двигался он в каком-то особом смысле, который всё ускользал от композитора, мешая всё-таки узнать чужую тайну.       Какое-то время Сальери молчал, слегка нахмурившись, будто размышлял о том, стоило ли доверять подобную информацию, но затем улыбнулся и решил всё-таки довериться. — Мне тридцать. Почти. День рождения будет в августе. Но, прошу, не говорите об этом никому, герр Моцарт. Я стараюсь держать свой возраст в тайне. Дата рождения слишком многое может рассказать о человеке. — Ты что, один из тех, кто верит в астрологию? — такого поворота композитор не ожидал. Антонио казался чересчур серьёзным и собранным для того, кто мог бы так легко довериться чему-то сомнительному, как все эти гороскопы, которые размещали в интернете всякие «знатоки» человеческой души.       Снова тишина. — Можно сказать, у меня есть свои причины не называть дату, и они совершенно не связаны с астрологией. А вы, похоже, звёздам не очень доверяете? — Сальери заинтересованно взглянул на Моцарта.       Казалось, не только Вольфганг сейчас пытался разгадать загадку. — Считаю всё это глупостями, которые никак не соответствуют правде. Человека определяет воспитание и круг общения, а ещё он сам, но никак не положение небесных тел в момент рождения, — композитор решил, что обязательно будет честным с хозяином квартиры. Им вместе жить, так зачем скрывать что-либо? Конечно, сразу же рассказывать историю всей своей жизни он не собирался, но был готов ответить на любой вопрос.       Антонио довольно улыбнулся, обнажая зубы. Парень напрягся от того, что отметил необычную длину и размер клыков. Неужели именно из-за этого все его и боялись?       Нет, было что-то ещё. Что-то очевидное, что вызывало иррациональную панику всего при одном взгляде. — В таком случае назовёте свою дату рождения? — попросил мужчина, пряча зубы, так как заметил внимательный и слегка испуганный взгляд своего нового соседа. — Семнадцатое января тысяча девятьсот девяносто шестого года, — с улыбкой ответил Моцарт. Сам он понимал, что хозяин квартиры родился в тысяча девятьсот девяностом, но числа пока не выяснил. Что же, ещё успеет, ведь им придётся жить вместе.       Отложив книгу на небольшой журнальный столик перед диваном, Сальери оглядел своего нового соседа внимательным взглядом. — Вам всего двадцать четыре? — даже не пытаясь скрыть своё удивление, спросил он и поднялся.       Это немного смутило Вольфганга. Он подумал, что разонравился мужчине, а потому поспешил начать оправдываться. — Да, но я совершеннолетний и вполне платёжеспособный, так что можешь не переживать, проблем не будет. Если, конечно, ты не против того, чтобы я приводил гостей и чтобы те оставались у меня на ночь.       Какое-то время Антонио стоял, возвышаясь над композитором так, что тому стало неуютно. Мужчина казался самой настоящей статуей, которая почему-то приобрела способность двигаться, мыслить и говорить. — Не против, — медленно ответил он. — Но, пожалуйста, постарайтесь предупредить меня о гостях хотя бы сообщением. А теперь... Вы, наверное, голодны?       До вопроса Моцарт даже и не подозревал то, насколько ему хотелось перекусить, но сразу после живот предательски заурчал, и парень поднялся на ноги, оказываясь как-то слишком близко к Сальери. Настолько близко, что мог ощущать, насколько тот был холоден. И, конечно, видел, что тот смутился.       Антонио сделал шаг назад, увеличивая расстояние между ними и отвернулся, в пару шагов оказываясь в зоне кухни. Он поставил чайник греться, а после повернулся к холодильнику и открыл дверь, смотря на имеющиеся ингредиенты. — Что вы хотите? Не хочу хвастаться, но я хороший повар, поэтому можете просто назвать блюдо, и я постараюсь приготовить его для вас. — Как это гостеприимно, — усмехнулся Вольфганг и устроился за круглым столом, нагло закидывая ноги на стул напротив и откидываясь спиной на спинку своего стула. — Правда, боюсь, что пока не хочу ничего тяжёлого. Можно фруктовый салат? — он сверлил взглядом Сальери со спины, но смотрел чуть ниже, отмечая, что композитор и органист был хорош со всех сторон, и всё сильнее желая познакомиться с ним поближе. Можно было бы отпустить пошлую шутку, однако не хотелось вылететь из квартиры в первый же день, а потому пока что Моцарт держался, просто нагло рассматривая мужчину и решая, что позже развлечётся сам, подключив все возможные фантазии. — Конечно, — Антонио, будто поняв его мысли, резко выпрямился и, взяв всё необходимое, стал быстро нарезать салат для своего соседа.       Но сделал он только одну порцию. — А ты? — удивился Вольфганг, беря в руки ложку и смотря на салат, украшенный мороженым так, словно это было какой-то картиной современного художника. — Я... Не голоден, — мягким и чарующим голосом ответил Сальери. Он медленно отодвинул стул, соседний с тем, на который Моцарт закинул свои ноги, и сел, наблюдая. — Спасибо. — Ты же в курсе, что есть, когда на тебя кто-то смотрит, как-то не по себе? — композитор немного нервно усмехнулся и приступил к поеданию салата.       Это было так вкусно, что он не удержался от довольного стона, закрыв глаза.       Антонио не солгал. Он на самом деле был прекрасным поваром, а потому Вольфганг был готов мыть посуду до конца жизни, только бы мужчина готовил для него снова и снова. — Судя по всему, ты вполне доволен, — хозяин квартиры замер, нахмурившись. Похоже, он и сам не ожидал того, что всё-таки сможет назвать своего нового соседа на «ты» так быстро. Однако у него получилось, и это стало первой небольшой победой парня.       Моцарт надеялся, что сможет сблизиться с этим манящим к себе и одновременно пугающим человеком. Сальери был слишком красив и загадочен, а также находился чересчур близко, и было большим соблазном стать ему кем-то более близким, нежели соседом по квартире. — Ещё спрашиваешь! Да ты теперь всегда готовишь! А я мою посуду. За нас обоих! — пообещал Вольфганг и больше не отвлекался, предпочтя полностью сосредоточиться на сладко-кислом вкусе салата, состоящего из всех возможных фруктов.       Остаток ужина прошёл в тишине.       А после Моцарт честно вымыл за собой посуду, чувствуя, что мужчина следил за ним, хотя тот пересел на диван и теперь старательно делал вид, что читал Шекспира в оригинале.       Не было никакого желания уходить спать. Но на композиторе сказывались все события, пережитые за день, а потому глаза закрывались против его воли. Однако покидать Антонио казалось каким-то неправильным поступком, всё внутри кричало, что его нужно разговорить...       К сожалению, усталость была сильнее, а потому, как только с посудой было покончено, Вольфганг зевнул и повернулся к хозяину квартиры, устало улыбаясь. — Простишь мне, если я пойду спать? Поболтать безумно хочется, но это можно устроить завтра вечером. Заодно можем выпить чего-нибудь, расслабиться, чтоб проще было общаться, — предложил он и отложил кухонное полотенце в сторону.       Сальери же отложил в сторону книгу таким спокойным жестом, будто вовсе не собирался отпускать никого спать. Он посмотрел на выражавшего всем своим видом усталость парня и улыбнулся, согласно кивнув. — Отдыхай. И я согласен. Но, прошу прощения, пить я не буду. Я стараюсь не употреблять алкоголь, — Антонио поднялся. — Да и мне самому пора заняться делами. Не волнуйся, я тебе не помешаю, — пообещал он и, поклонившись, зашёл в спальню, закрыв дверь так тихо, что если бы Вольфганг не видел этого собственными глазами, то точно бы потерял мужчину.       Неопределённо пожав плечами, Вольфганг выключил свет и с фонариком прошёл в свою комнату, так как ещё не очень-то хорошо ориентировался в квартире. Там он отодвинул неразобранные вещи в сторону, решая оставить столь ответственное дело на следующий день, и лёг на кровать.       Мягко. Удобно. Интересно, много ли людей спали здесь до него?       Подумать не получилось. Моцарт уснул почти сразу же, так и не успев ни поразвлечься, ни подумать о том, с кем теперь жил.       А Сальери в соседней спальне лежал на кровати, размышляя.       Он продумывал то, как будет скрывать тот факт, что не питался человеческой пищей. Можно, конечно, вставать раньше и пачкать тарелки, пока он будет готовить для соседа. Это сойдёт за завтрак. Обедать вместе у них не получится, так как оба будут заняты работой. А ужин... Всегда можно списать на то, что Антонио не голоден. Или заявить, что он вообще не ужинает.       Но это было самым простым. Более сложной задачей было то, что теперь придётся тщательнее скрывать следы крови на одежде, а также контролировать скорость, с которой мужчина перемещался по квартире.       Ведь на самом деле Сальери был вампиром, а не человеком. Но за то столетие, что он прожил в одиночестве после смерти любимого, мужчина совсем разучился находиться в обществе и понимал, что никто ему просто не поверит, если он признается. А показывать клыки или пытаться выпить Моцарта... Нет, это плохая идея. Он ведь не остановится. Никогда не умел.       Оставалось надеяться, что Антонио сойдёт за человека, так как сил оставаться одному больше не было. Когда-то давно идея стать бессмертным существом и провести вечность с любимым казалась прекрасной. Но после потери обратившего его... Что же, нужно быть честным, вечность стала невыносимой. Все вокруг, с кем бы он ни сближался, старели и умирали, а предложить им бессмертие мужчина никогда не пытался, опасаясь, что те тут же его бросят.       Глупо ли было надеяться, что Вольфганг поступит по-другому?