the day the world went away

Здесь больше нет безопасных мест. Ни одного мало-мальского тёмного уголочка, куда можно сесть, когда жизнь катится под откос, и долго качаться из стороны в сторону, обняв больные колени. Ей было пять и прошло едва ли несколько месяцев со дня смерти отца, когда маленькая Самин нашла вход на захламленный чердак в их доме. Там было пыльно, пахло птичьим дерьмом и в углу жил устрашающего вида паук, но в целом это было идеальное место, чтобы остаться наедине со своей любимой фигуркой пластиковой лошади и бессмысленно играть с ней часами, пока мама не звала ужинать или спать. Наверное, было что-то странное в том, что маленький ребёнок предпочитал своей просторной детской с розовыми обоями вонючий чердак, однако мама всё ещё оплакивала покойного мужа и не слишком заботилась о состоянии собственной дочери, так что одинокая Самин находила тёмный чердак самым уютным местом в доме. Дом продали, когда ей исполнилось восемь, а новая квартира оказалась слишком холодной и «неправильной». Кажется, с того момента у Шоу ни разу не было своего «безопасного места». Чердак стал пристанищем для пятилетней девочки, только что потерявшей самого близкого человека, и она чувствовала себя в безопасности, такая маленькая и незаметная, в компании игрушечной лошади и длинноногого паука Фреда. Сейчас Шоу с горькой усмешкой оглядывает новые апартаменты. Она снова потеряла близкого человека, а в ванной живёт почти похожий паук, но эта квартира так не похожа на уют чердака, да и никакого чувства безопасности больше нет. Может, это просто была детская наивность и бурное воображение сыграло с Самин злую шутку. В любом случае, она глушит отвратительное дежавю и горькое жжение где-то в задней части горла, когда вновь натыкается на паутину и её длинноногого хозяина. Сколько бы дерьма не произошло в её прошлом, пришло время взять себя в руки и начать жизнь заново, даже если «прошлое» оказывается вполне реальным голосом в её наушнике. Наверное, следовало бы просто выбросить эту сумасшедшую, абсолютно ненормальную женщину из своей головы. Растоптать наушник, бросить команду, уехать куда-нибудь в Россию, начать жизнь одинокого волка и помогать злым знакомым из ФСБ убивать неугодных. Но Шоу всё ещё здесь, в этой огромной квартире с дурацкими панорамными окнами, лежит на пушистом ковре, закинув ноги на кровать, и слушает, как знакомый игривый шепот рассказывает о странных находках в Ист-Ривер и о половой жизни китов. Вернуть голос Рут было плохой идеей с самого начала. Шоу понимала это каждый раз, когда тишина в наушнике нарушалась игривым речитативом, поэтому запивала горькое жжение в горле ещё более горьким алкоголем. Она слушала пустой набор нулей и единиц, которые не имеют ничего общего с той былой непредсказуемой придурковатостью, и глушила мысль о том, что просто создаёт картинку. Шоу взрослая девочка, но смириться со смертью Рут оказалось сложнее, чем могло показаться на первый взгляд. Она всё ещё слушает запутанные разговоры о метафизике и псевдорелигиозном технологическом фанатизме, когда заваривает мерзкий кофе в кофемашине или пытается разобраться, как включается горячая вода в навороченной душевой кабине. Она всё ещё слышит эти кокетливые «сладкая», «милая», «дорогая», но вместо привычного раздражения они вызывают лишь злость. — Почему ты решила взять её голос? — Спрашивает Шоу, облокотившись на раковину и уставившись на себя в зеркало. Как только она вернулась от Самаритянина, с той стороны зеркала на неё смотрела тусклая истощенная женщина с впалыми глазами, которая сжимала рукоятку пистолета и нарочно не замечала обеспокоенного взгляда Рут. Самаритянин забрал у Шоу всё: уверенность, реальность, спокойную в извращённом понимании жизнь, оставив вместо себя сырую, жалкую тень с пустотой в глазах. Теперь, ко всему этому добавилась бутылка виски в руках. — Мой программный код не позволяет мне испытывать химические реакции, но на основе математических вычислений в 98,87% случаев выброс в человеческий мозг гормонов «дофамин», «эндорфин» и «адреналин» обусловлен проявлением чувства, которое называют «любовью». — Ты только что сказала, что любишь её? — Шоу закатывает глаза. Слова Машины так лаконично звучат голосом Рут, что женщина практически видит это долговязое тело напротив себя. — Я не запрограммирована на любовь в общепринятом смысле. Однако восполнить потерю Рут как аналогово интерфейса не представляется возможным. Я училась любить её. — Как агента или как человека с полным спектром эмоций? — Шоу снова чувствует, как начинает злиться. Разговаривать с Искусственным интеллектом о чувствах — не её конёк, да и однозначно сказать, у кого из них двоих наиболее широкий этический кругозор довольно трудно. — Рут была особенной, — говорит Машина и женщина непроизвольно сглатывает, наблюдая в отражении, как её горло судорожно дёргается. — Я хочу сохранить о ней память. Я хочу сделать для неё что-то особенное. — Как насчёт делать это до того, как в неё попала пуля? — Я пыталась. — Как? — Я дала её номер. Шоу шумно вдыхает через нос. Это… Она такого не ожидала. Она даже ни разу не думала об этом. Это просто как-то проскользнуло мимо неё, и мысли хаотично метались от причин к следствию, но ни разу, ни разу Шоу даже не вспомнила о Машине и о том, что номер Рут должен был выпасть в системе. — Что? — Тихим, убийственным голосом спрашивает она. — Я дала номер Аналогового интерфейса, как только Самаритянин приказал убить её. — Она знала об этом? — Да, — Шоу тут же сжимает челюсти. — И Гарольд? Пауза. — Да. Пальцы Шоу так сильно сжимают раковину, что суставы начинают болеть. Первый раз она чувствовала предательство, когда девочка, с которой они вместе ходили в начальную школу, назвала её «фриком» и весь класс начал смеяться. Не то чтобы маленькую Самин это особо задело, но доверие к людям тогда потерялось окончательно. Затем, главврач в ординатуре, который всегда хвалил её за идеально проделанные операции и считал своим лучшим студентом, абсолютно бесстрастно выставил её вон из-за одной ошибки. Да, возможно, не стоило выходить с батончиком во рту к отчаявшимся людям, которые ждали своего родственника с операции уже десятый час, и спокойно говорить, что он умер, но Шоу была великолепна. Ей не было равных в хирургии, её стальные руки и холодная голова творили волшебство. Ей просто никто не объяснил, что быть доктором не равно «чинить людей». Иногда нужно было проявить сочувствие или хотя бы сделать вид, иногда дать надежду или утешить человека. Шоу этого не умела. После главврача было Правительство, которое решило, что Шоу задаёт слишком много вопросов и её следует устранить. Тяжело забыть, как люди, с которыми ты стреляла спина об спину, пытаются тебя убить. Машина не предала её. У Шоу есть личные претензии к Искусственному интеллекту, но доверие — та неприкосновенная граница, которую Машина никогда не пересекала. Если номер Рут действительно выпал, то только один человек виноват в её смерти. Шоу плескает ледяной водой в лицо, закрепляет пистолет за пояс и уезжает в метро. *** Почему-то ей снова кажется, что вокруг пахнет бензином и жженым железом. Только сейчас дядя-пожарный не принесёт ей сэндвич. Зато Гарольд открывает перед ней коробку с пончиками, и, помоги ему Господь, Шоу отказывается. Где-то далеко в голове проносится мысль, что она не помнит, когда ела в последний раз, а изжога от алкоголя только подогревает её сомнения, но аппетита нет. Она смотрит на Гарольда ясным, жёстким взглядом, игнорируя его вопросительно поднятую бровь. — Мисс Шоу, вы в порядке? — Осторожно спрашивает он и неловко отодвигает коробку с пончиками. Ответ «да». — Почему во времена Самаритянина мы редко занимались номерами? — Спрашивает Шоу вместо этого. Она наблюдает, как плечи Финча немного опускаются, а очки чуть падают на нос. Замечает, как на его лице сменяется несколько эмоций, от недопонимания до удивления, будто он действительно не знает, куда ведёт этот диалог. Шоу наблюдает. В конце концов, у неё всегда получалось знать о людях больше, чем они готовы были рассказать. — Я не понимаю, к чему вы клоните, — Гарольд неуверенно качает головой. — Номера приходят каждый день, — Шоу не спрашивает, но все равно ждёт ответного кивка. — Почему мы не занимались ими, когда появился Самаритянин? — Мисс Шоу, поймите меня правильно, мы пытались предотвратить апокалипсис. Глубокий вдох. Она ловит своё отражение в окне вагона за спиной Финча и сжимает в кармане толстовки кулак. — Ты не ответил на вопрос. — Не всегда есть возможность спасти всех. Иногда приходится выбирать, — Гарольд смущённо отводит взгляд в сторону, а его плечи снова опускаются. — И те люди, которых ты посчитал неважными, мертвы? «Ты стал тем, кого презирал.» Он молчит. — Финч. — Да. — Ты решаешь, чья жизнь достойна спасения, а чья нет? — Шоу удивительно спокойна. — Мисс Шоу, я не понимаю… — Мы все здесь только потому, — перебивает его женщина, — что ты хотел спасать людей, на жизни которых было наплевать государству. Теперь выбираешь, кто достоин жить, а кто нет? — На кону стояли жизни миллионов, — Финч криво поправляет очки. — Выбор стоял между сотней и сотней тысяч. — Я не собираюсь спорить об этом, — рявкает Шоу и чувствует удовлетворение, когда Гарольд вздрагивает. — Эти люди мертвы. — Всё в порядке? Женщина благодарна своему телу за стоическое спокойствие, когда голос Джона раздаётся где-то совсем рядом. — Ты знал? — Она говорит тихо, почти побеждёно, игнорируя Риза около себя. — О Рут? Тишина. Теперь слышно, как капает подтекающая труба за вагоном, и рычит Беар, гоняющий крысу где-то в дальнем углу станции. Гарольд отводит взгляд в пол и едва заметно кивает. *** Вакуум. Шоу нужна бутылка чего-нибудь сорокаградусного. С неё достаточно. Самаритянин уничтожен, Машина вернулась в строй, а парни снова работают над номерами. Рут стала причиной, по которой Шоу пришла в команду, она же стала причиной, по которой Шоу уходит. Как иронично. Джон ловит её уже на улице. Грубо хватает за рукав и сжимает до тех пор, пока Шоу не остановится. Позволить кому-то схватить себя за руку и не иметь сил на то, чтобы вырваться? Ну, Самин, это разочаровывает. — Я не хочу тебя слушать, — устало говорит она, даже не взглянув на радостного Беара около своей ноги. — Не слушай. Мне просто нужно отдать тебе кое-что. И если Шоу соглашается с ним идти, то только из-за собаки. Отдать Джону должное, они действительно идут в тишине примерно три квартала. В Нью-Йорке наконец солнце и Шоу постоянно щурится то ли от этого, то ли с непривычки; в конце концов, она потеряла счёт дней с тех пор, как перестала выходить из дома. В горле сухо, в глазах песок, в голове вакуум. Это такое странное, сумбурное желание сбежать и сжечь за собой мосты. Никогда в жизни Шоу не чувствовала что-то подобное. Даже когда её планы шли под откос, всегда был запасной: она вышла из больницы с собственными документами в руках и на следующий день подала их для службы в Военных Силах США. Её мозг сломан и заедает, как старая радиоигрушка, и кажется, настало время взглянуть правде в глаза. А затем ей в руки приземляется какой-то странный кусок кожи. — Морг вернул её вещи. Шоу на секунду закрывает глаза. *** Наверное, есть что-то нездоровое в том, чтобы испытывать гнев, когда тебе в руки падает то последнее, что осталось от самого близкого человека. В кармане кожанки оказывается ключ от её байка, а сам байк припаркованным в гараже Джона. Самин стоит около мотоцикла, с которым столько связано, и чувствует гнев в своих венах. Держит в руках кожаную куртку, которая до сих пор кажется тёплой, и слышит стук собственного сердца в барабанных перепонках. Едва ли может дотронуться до окровавленной футболки, которая, кажется, всё ещё пахнет Рут, и глаза застилает животная ярость. Если бы Рут была жива, Шоу бы её убила. — Ты в порядке? — Джон покровительски стоит около неё, словно пытаясь защитить от всего происходящего хаоса. — Почему все продолжают спрашивать это, — отстранённо бубнит женщина, стуча подушечками пальцев по чёрной коже. — Потому что ты не единственная, кто терял дорогих людей. Самин молчит, смотря на идеально начищенный чёрный байк. — По-крайней мере, у тебя остался её голос. — Я не хочу её ебаный голос, — тихо отвечает Шоу, впиваясь ногтями в собственную ладонь и не отрывая взгляд от мотоцикла. "Я хочу её", — остаётся невысказанным. Всё будто встаёт на свои места. Шоу может быть и не знает, что такое привязанность и как это происходит, но она определённо учится. Все эти нелепые намёки и самые глупые флиртующие реплики, щенячьи глаза и шершавое прикосновение тёплой руки в конспиративной квартире. Шоу готова ещё раз пройти полный круг у Самаритянина, если бы это помогло вернуть Рут из мертвых. Ей всегда казалось, что Рут слишком много в её жизни. Что она слишком навязчивая, слишком громкая и эмоциональная. В первую их встречу Шоу сказала, что пытки почти никогда не работают, потому что их главная цель — залезть кому-то в голову. И сейчас она слышит отдалённый гул жидкого спокойствия где-то в затылке, потому что Рут оказалась первым человеком, который не пытался залезть ей в голову. И будем честными — она единственная имела шанс. Не то чтобы дым в голове Шоу рассеялся от такого личного признания, но ей определённо стало легче дышать. — Ты скучаешь по ней, — тихо говорит Джон и протягивает пакет яблочного сока. Видимо, женщина настолько сильно погрузилась в свои мысли, что не заметила, как он вышел из гаража. — У тебя закончилось пиво? — Не хочу быть причастным к твоему алкоголизму, — буднично хмыкает Риз. — Неужели я настолько плохо выгляжу, — в тон ему отвечает Шоу. Джон предпочитает промолчать. Женщина кусает пластиковую трубочку и затягивается этим дурацким яблочным соком.