Злоключения Элроса

От холодов орки спасались в пещере, но она, душная и полутемная, годилась преимущественно для ночёвок — днём всё выбирались наружу за дровами, хворостом, на охоту, да и просто проветриться после долгой ночи. Элрос привыкал к орочьему быту и осваивался там, где это было, казалось, невозможно, там, где другой эльф бы уже давно погиб от насилия, ежедневных унижений и дурной еды. Проклятие, которое наложил на него владыка эльфов, хранило его и не давало расстаться с жизнью раньше, чем он искупит свою вину. Цепи, в которых можно было едва ли медленно бродить, с него не сняли, и он годился разве что на то, чтобы собирать сухостой в лесу или чинить, присев на колоду у входа, одежду другим; чаще его оставляли в пещере поддерживать огонь или помогать готовить похлёбку или жаркое. Его ежедневно выворачивало от запаха полутухлых звериных внутренностей, кислого пота, которым пропиталась одежда других орков, и положение, на котором его держали, было невыносимо тем, что о нем нельзя было забыть никак. Разве что в редкие минуты, выбираясь в рощицу у предгорий и любуясь заснеженными зарослями, он отдыхал душой — а необходимость возвращаться лежала на душе камнем. Вожак орков немилосердно овладевал им всю ночь, так что собственная промежность причиняла Элросу сплошное мучение. Она превратилась в незаживающую рану, и кровь сочилась по каплям даже днём, пропитывая одежду и все, на чем ему случалось посидеть. Остальные орки часто поднимали на него руку и презирали его, но по крайней мере не покушались воспользоваться им, иначе он истек бы кровью давно. Ночи становились все морознее, заставляя Элроса поневоле чаще прятаться в пещере и искать живого тепла под боком у Шаграта. Эльф мечтал бы не пережить эту зиму, но проклятие и мучило его, и хранило, и он засыпал, умоляя валар не дать ему проснуться, но новый день приносил новую порцию унижений. И хуже всего было даже не это, а то, что вожак орков пообещал ему. Можно было перенести многое, но произвести на свет полуорка, запятнать не только свое имя, но и сами, как казалось Элросу, основы мироустройства? Никогда ни один эльф не ложился добровольно под орка и чаще погибал от унижения, но он не мог — и выбора у него не было. Первые несколько месяцев еще можно было отгонять от себя эту мысль и делать вид что забыл страшное обещание, но ближе к концу декабря Элрос понял, что оно свершилось, и он понес от него; как же это было мерзко! Скорее как плотная тяжелая опухоль, чем как пульсирующая в тебе новая жизнь, но от правды было не скрыться: эльф чувствовал зарождение чужого фэар. Так он понял, что и орки обладают ею, хотя и искаженной. Как это было больно осознавать! Элрос лежал, сжавшись в комочек в углу пещеры на обрывках шкур, прижимал руки к низу живота и уговаривал собственное дитя не появляться на свет — естественно, уговоры были тщетны. В конце концов, с ним настолько дурно обращались, что немудрено было лишиться ребенка, но и выкидыша не происходило. Шаграт возвращался с охоты затемно, торопливо ел, отпивал самодельного кислого вина или пива, долго орал на остальных, раздавая тумаки и ценные указания, а потом ложился спать, притягивая свою живую игрушку, своего красивого эльфика к себе. Он поглаживал кожу — она была бархатистой, а затем неожиданно и совсем неприятно положил руку ему на живот, заставляя эльфа напрячься. Орк куснул его за плечо. — Полуорки самые смелые воины. И выносливые. Легко переносят солнце... не как мы. Может, успеешь родить мне таких двух или трех, пока не сдохнешь. Это неожиданное откровение заставило Элроса негромко вскрикнуть от ужаса и отвращения. Правда, вскрик легко было отнести и на счет укуса. Эльф надеялся, что по случаю орк хотя бы не станет его терзать в этот раз, но он снова подмял его под себя, грубо и быстро потерся горячим стоящим членом о ложбинку между бедер, после чего навалился всем телом, заставляя раздвинуть ноги шире и застонать от бессилия. — Прошу, нет, нет, нет... Больно! На самом деле эльф прекрасно все понимал и никогда не верил, что его отпустят. Собственные умоляющие стоны казались тем унизительнее, что орк молчал, не прерывая сосредоточенного сопения, и вбивался в него в непрерывном ритме. Каждый раз внутри словно что-то рвалось, и Элрос снова ненавидел себя за то,что не истек кровью; а потом и эти раны зажили, словно тело привыкло даже к такому издевательству. Все еще хотелось вздрагивать от касаний и противных ласк орка, а задний проход растянулся, и кровь почти перестала подтекать, и саднящая боль уже казалась приятной, как и ощущение растянутости. Он привык вставать, выгибаясь в спине, так, чтобы впустить его в себя и не сделать себе больно, понимая, что делает это к его же удовольствию, а не только ради безболезненности. Но все же дать жизнь (очевидно, тоже полную страданий) еще одному существу, пусть и полуорку — этого Элрос допустить не мог. Не настолько он пал. Никто не упрекнет его в том, что он стал подстилкой целой орочьей стаи и позволил их крови слиться с его. И потом, дитя... Нет, нет. Он должен был от него избавиться. Чтобы не смотреть в лицо еще одному страдающему существу, которое будет терпеть лишения их походной жизни и ненавидеть себя за то, что он не орк и не эльф. На следующее утро тело ныло, разбитое после ночных истязаний, но Элрос все-таки поднялся и кое-как, таща за собой обрывок цепи, потащился наружу. Белый свет и снег, покрывший все плотным слоем, ослепили его. Слезы навернулись на глаза, и обтирать их не было смысла — на место одних тут же приходили новые, текли и текли, обжигая щеки. Он спустился вниз, к роще, уходя вглубь и сказав что отправился за хворостом, сам же тайком захватил кремень и чашку, собираясь насобирать немного коры осины, лишайника и кое-какой еще сухой почерневшей травки, чтобы сварить себе зелья, которое отравит его — а вместе с ним и орочье дитя. По убеждениям эльфов вот так травить себя ради того, чтобы лишиться плода — был величайший грех, но Элроса это не слишком волновало. Проклятый один раз не будет проклят второй. Эльфу было жаль будущего ребенка, но он искренне не хотел ему страданий и еще большего позора для себя — поэтому, падая лицом в снег и хватая его бессознательно губами, он был уверен, что поступает правильно. — Милый мой, — он схватился руками за живот. Его выворачивало, — прости. На снегу и на серой шкуре растекались капли желчи, которой его тошнило, а ближе к вечеру, когда другие орки его нашли и затащили наверх, потекла кровь. Он стонал в горячем бреду, а когда очнулся от хлесткого, раздирающего кожу удара по щеке, то понял что все кончено. — Как ты мог! Ты, эльфийский выродок! — Я не хотел давать жизнь тому, кто будет принужден страдать, — простонал Элрос. Он уже уверен был, что все зря. Шаграт бесновался, орал, что не ему решать, и что эльфы подлее орков, и что он жесток, и что поступил он мерзко — это и правда было так, как казалось Элросу. У него хватало сил только скулить, сжавшись, и выть от боли. Потом приступ прошел, давая измучившемуся эльфу недолго поспать — но вожак орков был иного мнения. — Раз ты не хотел быть моим — будешь общим. Ясно тебе, остроухий? Эльф судорожно вдохнул и прерывисто простонал. Больно, как же больно... А его теперь не собирались отпускать. — Сегодня вечером на десерт эльфийская шлюха, — слышался голос вожака, и остальные отвечали довольным визгом и ревом. Пока один из ближних друзей Шаграта раздвигал бедра эльфу, с хлюпающим звуком погружаясь в окровавленную промежность, Шаграт рывком поднял Элроса, уткнувшегося лицом в пол, наматывая на руку длинный хвост волос и заставляя поднять лицо к себе. — Сам я об тебя мараться больше не стану, — пообещал он, но тут же передумал, довольно смеясь: — Пожалуй что рот твой лучше заткнуть покрепче, чтоб не мешал своими визгами. Элрос зажмурился и помотал головой. — Что морду кривишь? — От тебя мочой несет, — Элрос, побледневший, отвернул лицо с выражением брезгливости на нем, что взбесило орка еще сильнее. — Да? Сейчас от тебя будет вонять не меньше! — пообещал он. Через секунду Элрос ощутил, как по затылку, шее и лицу бежит его моча, разъедающая глаза, кожу и язык. Он закашлялся, попытался обтереть лицо, но вместо этого его снова ткнули в орочий член, приказав вылизывать — и даже здесь из-за отпиленных зубов противиться не получалось. Он боялся даже думать, что еще выдумает Шаграт, если он куснет его может, отрежет ему нос, или руки, или ноги, чтобы заставить всю жизнь ползать перед ним на коленях... Это он и обещал, нехорошо скалясь, пока Элрос послушно орудовал языком. И Элрос, давясь, вылизывал всю его промежность, и налившийся кровью член, и мошонку, чуть не задыхаясь. Его трясло от боли и ритмичных движений второго орка, который трахал его, расцарапывая бока, и бедра, и спину. Потом в него втолкнулось впридачу к первому члену что-то еще совершенно огромное, так что он закричал во весь голос, не прерываясь, пока не сорвал его и не осип, так что крик стал походить на хрип пополам с шипением. — Ты же боялся, что из тебя все внутренности вывалятся? — Орки захохотали снова. Элрос под их ногами валялся, сжимая живот. От боли хотелось биться головой об стену, но и прохладная влажность камня не спасала от страданий. Вожак склонился над ним: — Я тебя вытащить отсюда хотел, от своих тебя спас (ты ведь у них не в чести?) —а ты не захотел, — речь орка была чередой ругательств, но общий смысл был именно таким, — теперь сдохнешь тут. А мы завтра снимаемся с места и уезжаем. Потом его снова били, стегали кнутом, наблюдая, как он корчится, расцарапывали зачем-то кожу до кровавых ран — он уже не смотрел, а лежал, прикрыв глаза, но даже эта темнота имела оттенок крови. А потом Эру сжалился над своим творением, и Элрос наконец потерял сознание.