Персональный демон-хранитель

      Весна. Мучительные месяцы, казалось, бесконечного сна. Полная тьма, которую сопровождает лишь боль и невыносимый зуд.       Когда Рагга зимует один, так себя он и чувствует. Гон, столь яркое событие для охотников, что должен сопровождать наслаждение и радость, в полном одиночестве превратился в сущий кошмар и пытку. Сначала начинает пропадать аппетит, затем возникает ужасный зуд в нижней части тела, вместе с ним раздражительность. Сдерживание желаний отдается болью в кишках, мышцах, голове. Избавить от мучений могло все притупляющее боль, будь то алкоголь, лекарства или сильные отвары. Будучи один, охотник искал утешение в водке, потребляя в большом количестве и падая надолго в беспамятство. Но не здесь.       День и ночь определялись лишь по проникающему через щели свету на старой деревянной двери. Тусклый свет печи — основное освещение дома, а его верхняя часть — место, где Рагга проводил всю зиму. Тепло, сухо, спокойно, мучила только боль. Алкоголь тут редкое удовольствие. Поэтому охотник несколько бутылок брал с собой, но их не хватало на весь срок. Приходилось пить настойки, что гнал хозяин дома.       Сейчас из двери еле-еле проникал свет. И судя по тишине — раннее утро. Рагга крепко спал, нахлебавшись со вчера противной настойки и похрюкивая во сне. Дверь слегка приоткрылась, и в темный дом зашел человек лет сорока в очень старой шубе. Сняв потрепанную шапку и разгладив руками слегка влажные светлые волосы, небрежно подстриженные как и борода, он подошел к печке.       — Леший, вставай, — твердо произнес он, хлопнув спящего по плечу. Тот недовольно заворочался, бурча и стрекоча на своем. Человек захлопал его интенсивнее. — Встава-а-ай, нечисть! Хватит спать уже!       Рагга не двинулся с месте, сильнее вдавливая голову в огромную подушку, набитую пухом. Человек схватился за несколько дред и несильно стал дергать.       — Вставай, слышишь? Всю зиму не двигался, пора уже в себя приходить, — причитал тот. Рагга развернул к нему голову с закрытыми глазами и растопырил жвала, издав тихий рык. — Ну че ты рычишь, а? Вставай, говорю!       Охотник рыкнул громче, немного дернув головой, а затем резко отвернулся. Человек выпустил дреды из хватки и, отойдя, всплеснул руками.       — Ты посмотри на него, вставать он не хочет, — заворчал он, но в голосе совсем не слышалась какая-то злоба, скорее легкое недовольство да какая-то игривость. — Ты, нечисть, не забывай, что это я тебя сюда впустил.       Он залез на печку к бурчащему Рагге и снова хлопнул его, в этот раз по перепонке. Рагга дернул верхней жвалой и тихо зарычал.       — Давай, пошли, погуляем по лесу, на реку сходим попоем. Сейчас погода хоро-о-ошая, как раз тебя разбудит, слышишь?       Как бы он не старался, охотник не хотел двигаться. Уткнулся жвалами в подушку и ругался. Как дитё, не желающее вставать с утра. Думал, что уж лучше пролежит еще один день, встанет чуть позже. Хозяин дома не оставлял его просто так. Хотел по-хорошему. А раз не работают слова, значит придется использовать свой эффективный козырь.       Потянувшись и зевая, человек слез с печки и заговорил достаточно громко, чтобы его подопечный точно все услышал:       — Ох, что-то мне поиграть захотелось. Где лира моя? — и сделал вид, что присматривается к темноте, ищет.       Рагга мгновенно среагировал. Поднял сначала голову, поглядел на человека, дабы убедится, что он не шутит. А как заприметил сам музыкальный инструмент в паре шагов от его владельца, напрягся и кое-как поднял себя до сидячего состояния, свесив с печки ноги.       Влада Рагга не боялся, все-таки он просто уман. Но его громкую адскую машину он просто не выносил. Всякий раз вспоминал вечер, как он полз по снегу в бурю, замерзая и еле дыша. На подходе к лесу он услышал устрашающий вой, слившийся с гулом ветра в песню, будто исходящую из самой преисподней. Как бы страшно она не звучала, именно этот ужасный звук, который уман называл почему-то музыкой, и привел его к дому.       Была у него такая забава, играть на этом страшном инструменте из множества струн и колеса, об который они все терлись, в бурю, чтобы ветер разносил эту музыку по всей округе. Показавшийся силуэт вдали не слабо тогда напугал еще в то время молодого отшельника. По сей день считает, что своей игрой призвал Раггу к себе, а для чего — еще бы понять. И такое проявление ненависти к скрежету лиры отнес к страху перед еще одним «ритуалом», что изгонит его обратно туда, откуда явился. Если бы все так было просто…       Слушать такой ужас в состоянии, в котором пребывал Рагга, особо не хотелось. Проще заставить себя подняться и выносить боль в мышцах, чем насилование слуха. Осторожно спустившись на пол и держась руками за стены печки, охотник попытался натянуть на себя меховую накидку. Влад попытался помочь ему с этим, но охотник снова прирыкнул на того и отстранился. Не ребенок, чтобы самому одеться…       Погода, как уман и сказал, хорошая. По его меркам конечно. Снег таял долго, ходить по нему почти босиком то еще «удовольствие». Но температура вполне приемлемая, не сковывающая. А запах весеннего леса — отдельная радость. Запах грязи, мокрой сгнившей листвы и шерсти животных, что проходили здесь не столь давно.       Холодный воздух действительно хорошо бодрил, но в передвижении не помогал никак. Рагга с трудом шевелил ногами и все норовил свалиться. Человеку приходилось его придерживать и подталкивать, походу болтая без умолку. Он, конечно, не был слабым, но и удержать вес Рагги с возрастом становилось тяжелее.       — Вот станет еще теплее, схожу в деревню. Мы же с тобой шкуры еще перед зимой выделали? Выделали. Отнесу, там глядишь не только хлеба с овощами и сахаром выдатут, но и немного пригубить вечерком, — Влад хихикнул, пихнув Раггу в бок. — Для тебя, страдальца, стараюсь.       В ответ Рагга лишь заворчал, прижимая к морде жвала. В душе он выражал большую благодарность за то, что для него делал этот уман, но все никак гордыня не позволяла принимать его заботливость открыто. Благо тот не обижался.       — А ты, Леший, сколько еще у меня будешь? Как обычно, до середины мая? — поинтересовался человек. Охотник склонил голову набок, правда не до конца, и поднял плечи. — Ну, не знаешь, так не знаешь. Я же не выгоню. Просто я че боюсь. А если меня в деревне… ну… задержат, скажем, ты че будешь делать?       Рагга приложил ладонь к перепонке и навалился на ладонь головой. Так он показывал, что будет спать.       — Очень вряд ли, что задержусь там больше пары дней. Но, помнишь я тебе про Лену рассказывал? Я еще уже лет пятнадцать не видел, а тут узнал, что она как раз должна приехать к родителям в деревню. Из города, понимаешь, Леший? А раз она из города, значит будет в дорогом платье и серьгах, — человек каждый раз поднимал руку с вытянутым пальцев вверх.       Охотник слабо кивнул в знак согласия.       — Ну, она умная женщина, потому живет в городе. Но вдруг она уже с мужем, с детьми, — Влад покачал головой. — Хотя о чем я думаю, конечно у нее будут дети, уже как минимум лет семи. А знаешь почему, нечисть?       Рагга сонно поглядел на собеседника.       ­- Потому что женщина, родившая после тридцати — старородка. Мне еще матушка такое рассказывала, — заговорив об этом, мужчина как-то взгрустнул. — Все в деревне спрашивают: «Владислав Николаевич, чего же вы продолжаете в лесу один жить? Мы бы вам сарайчик под дом отдали с землей, остепенились бы, жену бы завели». А я им знаешь, что отвечаю, Леший? «Не надо мне ни вашего сарайчика, ни вашей земли, ни вашей всей этой непонятной советчины. Я человек… ну… не современный, так сказать. Мне многое непонятно. Ты вон, наверное, знаешь все лучше меня, че в мире происходит. Умел бы изъясняться по-человечески, да только захочешь ли рассказывать?       Рагга раскрыл пасть, то ли чтоб зевнуть, то ли побольше воздуха набрать, будто не слушая. Но затем затряс головой в согласии.       — А вот лес мне хорошо известен. Знаешь, как в деревне о лесе говорят? Плохим его называют, опасным. Да, если ты живешь среди тех, кто его не уважает. Лес не плохой и не хороший. Он мирный. Во всем есть… как же это называлось-то, подскажи мне, нечисть, — Влад ткнул Раггу в бок, когда они уже шли меж старых толстых деревьев в глубине леса. Охотник всякий раз удивлялся, почему, зная, что он не может ничего сказать, уман продолжает задавать ему эти вопросы. И удивлялся сам себе, почему же он позволяет тому себя тыкать, дергать за дреды, шлепать и всячески нарушать покой. Будь это кто-то другой, он бы ему уже давно оторвал голову и сожрал потроха, но только не Владу. Может, за все это долгое время, как они знакомы, просто привык к нему и совсем не видит в его маленьких докапываниях что-то плохое…       — А, вспомнил. Ба-ала-а-анс. О, какое слово, — радостно протянул человек, приостановив на мгновение Раггу, чтобы тот вслушался. Раздался где-то неподалеку скрежет снега. Влад резко обернулся и стал показывать куда-то в сторону, крича. — О! О-о! Видишь? Видишь там, да?       Охотник присмотрелся. На холодном снегу бегало теплое пятно. Заяц.       — Раз он тут бегает, значит вечером точно один в ловушку попадет, что я тут расставил! — улыбаясь, восторженно говорил Влад. — Сварим отличный супчик. Хотя… Нет! У нас крупы еще валом. Сделаем хорошую наваристую кашу. Тебе полезно будет, кстати.       Эта болтовня продолжалась еще очень долго, совсем охотника не раздражая. Он бы, правда, вместо этого прислушивался к лесу. Мало ли хищники ходят. Влад говорил так громко, что наверняка они все трухнули и держаться от них подальше.       Наконец-то они пришли к озеру, чей поверхностный лед начал стремительно таять и раскалываться на небольшие тонкие льдины. Рагге стало полегче, но живот ощущался как один огромный синяк. Любое прикосновение, сжатие, банально дыхание вызывали очень неприятные ощущения. Шипя и порыкивая, ему кое-как удалось сесть на огромное бревно, что они с Владом притащили перед зимой. Рот человека наконец-то закрылся. Оба наслаждались тишиной и хорошим видом. Может, пока уман не видит, Рагга поспит еще немного. Он закрыл глаза, слегка опустил голову и просто застыл.       Не ясно, сколько он так просидел в легком забвении. Казалось, прошла от силы минута. Как внезапно уман тихонько запел, разбудив охотника. Не на своем языке, ни на каком-либо другом. Он называл это языком души. Когда пел просто все, что хотело вырваться наружу. Не осознанные слова, а лишь их подобие. Однако получалось очень мелодично и приятно.       При всей хаотичности выговариваемых слов, различалась одинаковая длина пропеваемой строки на одном вдохе и разделение на куплеты с припевом. Один куплет занимал четыре предложения и пелись не радостно, не грустно, а скорее как-то спокойно, мечтательно. «Слова» состояли из пар гласных с согласными, выговариваемые друг за другом без растяжки, только конец и то не всегда. А припев — что-то более вдохновляющее, грозное. Уман растягивал гласные, поднимая голову и прикрывая глаза. И все время, пока он пел, водил руками по воздуху, словно пытаясь ощутить под пальцами водную гладь или прикосновение высокой травы в поле.       Перед припевом он немного приостанавливался и посматривал на Раггу. Тот прижимал жвала ко рту и бурчал, не желая присоединяться к тому, в чем смысла какого-то особого не видел. Но как и каждый раз до этого, рано или поздно надоедало молчать.       Охотник набрал воздуха в легкие и начал приглушенно мычать, повторяя интонацию человека. Через это мычание иногда прорывался стрекот или порыкивание, добавляя «другие звуки» в общую песню.       С припевом, оба подняли головы и закрыли глаза. Раскрыв пасть шире, Рагга издавал горловой гул, создавая тем самым эффект, будто вместе с Владом поют как минимум еще двое человек. Погрузившись в песню, Рагга не чувствовал боли. Тело становилось легче, бестелесным и, казалось, душа спокойно вылетит наружу, устремляясь вверх и вверх навстречу поднимающемуся солнцу, чтобы согреться под его лучами. Ощущение наслаждения и тепла, словно он снова дома, в объятьях своей самки, после долгой и изнурительной охоты. Они, будто два друида, отдающие свои души в лесу, чтобы соединиться с ним в одно целое и ощутить всю силу природы, что создала эти красоты, запахи, звуки…       Так они и пели, пока солнце поднималось над горизонтом, позабыв о холоде, тревогах и смутных мыслях. Хотя бы на время…