Мальчик из-под небес(ной)

Проснувшись утром нового дня, Антон чувствует, что что-то не так. И вроде всё как всегда — мать с отцом привычно пререкаются на кухне, за стенкой соседской квартиры заходится в приступе лая мелкое собакоподобное нечто, под окнами шумят прогреваемыми двигателями автомобили. И всё же что-то изменилось. Причём не в мелочах, глобально. Не то чтобы к нему в форточку залетел птеродактиль и теперь сидит на прикроватной тумбочке, докладывая прогноз погоды и курс евро на сегодня, но необычность, непривычность и неуместность вдруг накативших ощущений сравнимы по силе с гипотетическим ахуем от появления доисторической птички. Ещё не полностью проснувшийся Антон внезапно понимает, что не хочет больше тех вещей, которые обычно составляли его будни, соответствовали чертам характера и казались навеки вросшими в его существо. События вчерашнего и предыдущих дней проносятся перед глазами вихрем, но это не свежий морской бриз, а скорее суховей, несущий с собой сор и прошлогоднюю листву. Он дует в лицо, и Антон морщится от неприязни. Его едва не тошнит от того, насколько становится противно. Противно послевкусие секса с Юлей и её попытки разговоров после, все эти «Ты какой-то странный» и прочие доёбки. Антон с облегчением вспоминает, что вчера, по-быстренькому сплавив девушку, он принял душ в квартире у Макара и продезинфицировал рот и член раствором мирамистина от греха подальше. Противно понимать, что он не верит всем этим девчонкам, когда они говорят «ты самый лучший», не верит в искренние чувства и никому вообще, кроме себя, не верит. Разве что только корешам своим, хотя… Антон прислушивается к ощущениям внутри и понимает: ни хуя. Ну, то есть, как, он верит им, конечно, но вот идти в их логово и снова становиться частью (на минуточку — главой) происходящего там мракобесия ему тоже противно. Антон не имеет больше ни малейшего желания просиживать на кортанах дни напролёт, решать проблемы кулаками, вливать в себя копеечное пиво и запугивать других, и это очень странно. И это самого его пугает. Антон Шастун, который отродясь не помнит чувство страха — ни перед старшаками, ни перед ментами, ни перед любыми некомфортными условиями в жизни — вдруг понимает, что боится метаморфоз внутри себя. Он пытается остановить поток мыслей в своей голове, но те кружатся, словно дикие пчёлы, поймать которых нереально: их слишком много. Они не слушаются обладателя дупла, в которое внезапно залетели, и больно жалят острыми хоботками прямо в мозг. Идеи, что они впрыскивают вместе с ядом, новы и удивительны. Антону не верится, что нечто подобное вообще могло родиться внутри его черепной коробки, а не прийти извне посредством лечки в полицейском участке или при случайной встрече с бывшими учителями — уж слишком они правильны, заумны и несвойственны для него. Антону ни с того ни сего вдруг кажется, что ежедневные нападки всей толпой на ни в чём не виноватых граждан и разной степени тяжести способы отъёма денег и прочих ништяков у населения — это мерзко и отвратительно. С какого, сука, перепугу они считают, что все эти люди должны отдавать им кровно заработанное? По праву сильного? То есть, блять, сила есть — ума не надо? И кто же они в таком случае, если не тупые герои анекдота про голову, которая дана лишь для того, чтобы в неё кушать?.. И ощущать себя таким Антон больше не хочет. Он самому себе противен. В надежде успокоить нервы он по привычке тянется за сигаретой, чтоб покурить в открытое окно, но останавливает руку на полпути. Курить ему тоже противно. Возможно, сказывается никотиновый передоз последних дней, а может, нервы — опять же, бабы эти, да и дружки его достали, а может, дело вовсе и не в них, а… в ком-нибудь другом, ну или во всём сразу. Но так или иначе Антон отбрасывает сигарету в угол, так и не подкурив её. Прислушиваясь к звукам с кухни, он не улавливает больше шума — похоже, что родители уже ушли на работу. Антон выходит из комнаты и включает ещё не до конца остывший чайник. Под его размеренный свист думы в неспокойной молодой голове продолжают набирать обороты. Родители-то ушли на работу, а сам он, здоровый во всех смыслах лоб, работу даже и не ищет. Скандалов с матерью и — в основном — с отцом на эту тему он избегает чисто физическим путём, стараясь лишний раз не появляться дома или появляться в таком виде, что в голову бы не пришло вести с ним разговоры о серьёзном. Антону кажется, что это всё неправильно. Что болтаться без дела в свои девятнадцать лет — школа закончена больше года назад — нелепо, нерационально и бесперспективно. Что мама, которая устала сокрушаться, что зря он не пошёл учиться хотя бы в тот же техникум — об университете речи нет — возможно, что не так уж неправа. Антон роняет голову на руки, беззвучно стонет. Какое же он всё-таки говно! Никто не ожидает от него ничего хорошего, его боятся, а ведь это — впервые это становится ясно — не то же самое, что уважают. У него нет ничего святого за душой, вообще ничего кроме шайки дружбанов, которые, стоит ему чуть-чуть ослабить хватку, не факт что останутся верны и не воткнут нож в спину, и не факт, что только в фигуральном смысле. Ведь кто из них хотя бы в своих мечтах не метит на тёпленькое место вожака. И тёпленькое ли? Чай в его кружке уже почти остыл, и аппетита нет совсем. Антон печально думает: а дальше что?.. Продолжать болтаться по подворотням, нагоняя жути на окружающих, прожигая время и здоровье, деградируя до уровня обезьяны, или… всё-таки взять свои яйца в руки и попытаться — хотя бы попытаться! — найти нормальную работу? Антон встаёт, со скрипом отодвигая табуретку, начинает мерить шагами маленькую кухню. Шаг, второй — вот и стена, два шага обратно — и уже окно. За его створками кипит жизнь и все спешат по своим делам. Антону тесно в ограниченном пространстве, но и оказаться по ту сторону он пока не готов. Ведь кто, в конце концов, его возьмёт, кому он нахрен нужен?.. Образования, кроме одиннадцати классов, нет. Умений никаких особых нет. С другой стороны, руки-то у него не из жопы, и можно было бы чинить машины, например. Антон вспоминает, как отец нередко брал его маленького с собой в гараж, показывал, как менять свечи, втулки, перебирать движок. Лицо на секунду озаряется приятными воспоминаниями и тут же снова гаснет. Он неблагонадёжный от макушки до пальцев на ногах, и ни один адекватный хозяин не доверит ему своё авто! И никакое другое имущество или серьёзное дело вообще. Антон привык, что нормальные люди видят в нём только источник, но никак не решение проблем. В любом приличном обществе он вызывает только неприязнь, желание отгородиться и отойти, чтобы не испачкаться. Никто из них не видел никогда в Антоне человека, личность, ни у кого не возникало вопроса, что пошло не так и почему он стал таким. Никто… Е-е-ебать. Антона прошивает осознанием, что всё-таки один такой человек есть. Он вспоминает, как смотрел Арсений, как в голубых глазах светилось нечто, отличное от неприязни и элементарного страха. И только сейчас он понимает, что было во взгляде Арсения кроме. Тот смотрел на него с восхищением. С восхищением, блять, и это — на него!.. Арсений — выходец из общества, что выше, образованнее и умней Антона, и вместе с тем он не такой, как все они. Арсений никогда не будет кичиться своим неоспоримым превосходством! В его глазах играет жизнь — переливается всевозможными красками, и ясно, что этот человек не станет вешать ярлыки, ведь не в его привычках делить мир и людей на чёрное и белое. Арсений никогда — Антон почему-то уверен в этом на все сто — не будет строить из себя кого-то, кем не является. Ему это просто не нужно, ведь он такой… такой… — Антон слов подобрать не может, чтоб описать его. Он настоящий. Не подделка из Китая. Он внимательный и проницательный. Бесстрашный — если раньше этот факт казался Антону проявлением глупости и упрямства, сейчас это вызывает какой-то необъяснимый трепет и непременное желание понять, что привлекательного нашёл студент в прогулках мимо местных маргиналов. Антон задумывается о том, что он хотел бы встретиться с Арсением, но не с позиции «гопник — ботаник», а просто как два знакомых человека, как… друзья? Это звучит так странно, у Антона кроме местных гопарей друзей-то никогда и не было, но всё бывает в первый раз, попробовать ведь стоит? Скорей всего, сначала ему придётся извиниться за былую грубость, но Антон чувствует: он к этому готов. В конце концов, он виноват перед Арсением, и это же нормально, когда люди признают свои ошибки перед лицом тех, кого обидели? Уже мерещатся улыбка и огонёк в глазах напротив, с которыми ему сообщают, что он прощён. И от этого становится так тепло на душе. Потом можно пройтись по улице рядом, поговорить… о том о сём. Если Арсений сам захочет этого, конечно, но что-то в глубине души даёт Антону знать, что да. Он задал бы тысячу вопросов! О его жизни, о семье. Антону интересно всё. Где живёт и на кого учится? Чем занимается в свободные часы? Что за музон играет у него в тех самых вкладышах-наушниках, которых чудом не лишился благодаря Антоновым друзьям? Какие книжки он читает, ведь наверняка читает много, в отличие от некоторых — Антон иронично кривится с мыслью о себе. В сознание неприятно скребётся догадка, что этот разговор, если ему вообще суждено произойти, не будет монологом Арсения о себе. Тот наверняка задаст ему вопросы в свою очередь, и что Антон ответит?.. Кроме невнятного блеяния и вариаций на тему «ну я тут, это» в голову ничего не лезет, и это плохо, потому что Антону — впервые в жизни — не пофиг, что человек подумает о его уровне интеллекта и важности занятий. Идти на встречу с Арсением в статусе одумавшегося балбеса тире безработного полудурка не хочется. Он хочет если не гордиться собой — до этого пока как до Китая пешком — то хотя бы не краснеть ушами, едва заслышав в голосе студента вопросительные нотки. Ему нужно найти работу, причём срочно, желательно сегодня! Но сначала он как хороший сын (аж самому смешно) должен помыть посуду за собой. Приободрившись новым мыслям, навеянным на этот раз тем самым ветром перемен из песни Scorpions, Антон выливает в раковину остывший чай, споласкивает кружку и моет заодно оставленную родителями сковороду, которую те не успели помыть в утренней спешке. Старательно оттирая жёсткой стороной губки пригоревший к бокам жир, Антон внезапно озаряется идеей: ну конечно! Автомойка. Туда всегда ведь требуются работники, и с такой задачей справится даже он. Там главное выносливость: больше машин помоешь, больше заработаешь, а силой, как он рассуждал уже сегодня, Антон не обделён. Домыв скорей посуду, он открывает газету с объявлениями, находит адрес ближайшей к его дому автомойки — она оказывается в соседнем районе — звонит, и, боже, ему говорят прийти! Не веря своему счастью, он наспех одевается, приглаживает перед заляпанным зеркалом волосы окольцованной пятернёй, хватает телефон и мчит на улицу, захлопнув дверь. Дойдя до поворота, он видит пожилую женщину с тяжёлой сумкой. Поколебавшись всего несколько секунд, он предлагает помощь севшим от волнения голосом — а ну как щас она пошлёт его, ещё и сумкой вмажет для пущей верности? Но нет, ответом служат тёплая улыбка и искреннее: — Вот спасибо, сынок, дай бог тебе здоровья! Спасибо… Антон не слышал этого слова много лет. Заволновавшись, он по привычке тянется в карман за пачкой сигарет и вспоминает, что оставил её дома. Вот незадача, блин, а может быть, оно и к лучшему. А может, он теперь вообще бросит курить и будет как Арсений. Антон находит автомойку без труда: бывал уже в этом районе, хоть и не самые приятные воспоминания, но это ладно. — Пацан, кто главный здесь у вас? — спрашивает он щуплого парнишку в робе, курящего возле входной двери. — Да в боксе он, машины моет! Не справляемся, пиздец, — бросает собеседник. — А если не справляетесь, какого хрена перекур устроил? — мгновенно включает лидера Антон. — Так это, я без выходных пашу третью неделю, — непонятно почему оправдывается парень. — И без обеда иногда… На пять минут имею право выйти? — А мамка знает, что ты куришь? — сердито сдвигает брови Антон и звонко смеётся, увидев, как вытягивается лицо мальчишки от смеси удивления и ужаса. — Не ссы, братан, — он покровительственно хлопает по худому плечу. — Разрулим щас вашу проблему. Уйти Антону не дают. Хозяин мойки, Паша, едва завидев свободные руки и желание трудиться, перекидывается с ним буквально парой слов и заявляет, что он принят. Работы действительно невпроворот: машины заезжают в боксы одна за другой практически без перерыва, и Антон сначала суетится на подхвате, помогая пацанам, но быстро схватывает, что к чему, разбирается с оборудованием и через два часа уже намывает тачки, как будто он потомственный мойщик от бога. Антон старается, делает всё быстро, но без потери качества — клиенты им довольны. Некоторые — аж настолько, что оставляют больше требуемого и уезжают, не дожидаясь сдачи. И это так приятно, чёрт возьми. Даже несмотря на то, что за весь день во рту у него не было маковой росинки, Антон очень доволен — собой, работой, новыми знакомыми. Паша оказывается неожиданно очень простым, не ставит себя выше других, хотя и не даёт лентяям спуску: Антон замечает пару раз, как некоторые пытаются халтурить. Ему нравится новый начальник. С ума сойти, у него теперь есть начальник! Настоящий, как у взрослых. Он сам себя не узнаёт. Когда поздним вечером автомойка закрывается, Паша отсчитывает ему три мятые зелёные купюры, и это только за день! Антон ощущает себя настоящим богачом, и он впервые за долгое время счастлив. Он не ленивый, не тупой, не конченый! Сейчас начнёт нормально зарабатывать, а дальше можно и о профобразовании подумать, и вообще… Антон слишком уставший, чтобы думать дальше. Его конечности гудят с непривычки, но он идёт домой с лёгким сердцем и уже предвкушает, как расскажет родителям о первом заработке за нормальную работу, а не продажу детям сигарет. Желая скоротать путь к дому, Антон сворачивает с основной дороги туда, где нет фонарей. В конце концов, ему не привыкать, ведь улица — его стихия. Он не чувствует опасности, ведь это его должны бояться. Хотя… не интересно ему больше никого пугать. Ведь он нашёл работу! Он бросит свои грязные дела, помирится с родителями, станет уважаемым членом общества. Сможет общаться с интересными людьми, а для начала — человеком… Антон идёт с улыбкой на лице и светится так ярко, что освещает темноту вокруг. На улице действительно темно, но не настолько, чтобы глаза не выхватили несколько силуэтов, идущих справа ему наперерез. Антону не нравится походка, не нравится что-то зловещее в их образе. — Кто к нам пожаловал! — слышится злой, но вместе с тем довольный голос. И это ему тоже категорически не нравится. — Антон Шастун собственной персоной! — тянет второй. Они его что, узнали? И это, без сомнения, тоже. — Какие люди, и без охраны! — А это зря, конечно, зря… Пиздец. Их четверо, они неслабого телосложения и ростом, хоть и не сравнятся с ним самим, немаленького тоже. Антон внимательно присматривается к лицам и чуть не стонет вслух: это одна из шаек особо беспринципных отморозков, против которых он дрался пару раз с парнями. Люлей тогда все выхватили знатно — и эти четверо балбесов, и его. Но в данный момент рядом нет друзей и никого, кто может помочь, и очевидно, что не деньги им нужны, хоть он и не отдал бы всё равно. Антон весь собирается, как тигр. Бороться — значит до конца. До полной победы или до полного поражения: он никогда не давал себя в обиду и не уступит в этот раз. Даже если он будет последним. Даже если превосходство четыре против одного. Вот, блять, и начал новую жизнь, — успевает подумать Антон, прежде чем крепкий кулак летит ему в челюсть.