Плоть и Кости

Суббота. Холодное осеннее солнце уже взошло над городом, покрытым скорбью, когда асоциальный утонченный вампир-одиночка привел себя в порядок, бросив кровавую рубашку в стирку и заменив ее на чистую выглаженную рубашку с французскими манжетами, почистил зубы, завязал волосы в небрежный хвост — потому что настроения зализывать волосы до макушки не было, и спустился по винтовой лестнице на первый этаж просторного лофта. Шерон все еще был в приподнятом настроении и слишком полон энергии от недавнего десерта, который выпил этим утром. Наверно, тело Эммы уже нашли, и пчелки из полиции уже вовсю жужжат, негодуя, как же они опять могли проморгать убийство. Шерону было смешно. Ему так легко все дается в этом городе, что он начинает задумываться, не остаться ли в БХ на подольше. Перед выходом на улицу Шерон надевает перчатки, больше по привычке, нежели от необходимости, и выходит на свет. Его кожа не светится на солнце, как это показывали в «Сумерках», но она действительно может обгореть под действием ультрафиолета, если с последнего пиршества прошло более трех дней. Может, он и неубиваемый в сравнении с людьми, но очень даже хрупкий в сравнении с другими вампирами. Шерону доводилось встречать других себе подобных однажды, и те от света не пеклись на солнце также активно и жестоко, как он. Во всем есть равновесие. Если ты где-то преуспеваешь, то где-то ты старая летучая мышь. Такие правила. Дверь со стороны водителя захлопнулась, и мужчина отправился в путь, по дороге решив заехать еще в одно место. Все равно ему нет смысла приезжать в больницу ровно к началу обеда, свой «обед» он уже съел. ****** Оборотни. Зайдя в кофейню, Шерон сразу почувствовал этот противный запах сырой шерсти и грязи. Какие же все-таки мерзкие создания. Шерон чувствовал, как кто-то просверливает в его спине дыру. Верно, волчица. Шерон был для нее как кусок сырого мяса в голодные времена. Ему не впервой быть объектом чьих-то фантазий, и обычно он не против потешить свое самолюбие, но внимание волчицы вызывало только рвотные позывы. И когда волчица встала из-за стола и пошла к кассе, маска Шерона была готова треснуть и пропустить сквозь безразличие истинные чувства. К счастью, юный и аппетитный мальчик-бариста послужил противовесом и не дал чаше весов опрокинуться на негативную сторону. — Спасибо, — самоуверенность волчицы разбилась об чужое самомнение, ранив при этом осколком саму девушку. Она махнула волосами, пустив за собой шлейф, и ушла обратно за столик к друзьям. Шерон не сдержался и закатил глаза перед тем, как маленький бариста закончил с копошением внизу и поднял на него свой взгляд. Только тогда он улыбнулся и на утверждение: «один эспрессо?» кивнул. Загудела кофеварка, бариста встал боком и погрузился в процесс создания вкуснейшего кофе, а Шерон смог несколько секунд понаслаждаться видом на открытую шею с тонкой кожей. Может быть, он еще зайдет в эту кофейню. Не только ради баристы, которого вряд ли удастся выпить, Шерон уже публично засветился в этом месте, но хотя бы ради вдохновения и приятного аромата… Шерон сделал вдох поглубже, но понял, что пряничный запах корицы исходил не от прилавка с булочками и круассанами, не от мальчика за этим прилавком, а от кого-то за его спиной — от посетителя. Забрав свой кофе, перед выходом из кафе Шерон посмотрел на подростка в красной, как артериальная кровь, толстовке, и который сидел к нему спиной, и вышел на улицу. Колокольчик на двери снова звякнул, и солнечные лучи легли на кожу лица и шеи Шерона. Единственные открытые участки кожи приятно обдало теплом, но пару секунд, и приятное стало навязчивым и раздражающим как ультразвук, и Шерон поспешил скрыться в тени своей машины. ****** — Это тебе, — Шерон подвинул картонный высокий стаканчик по столешнице стойки регистрации в сторону Мелиссы, которая сегодня была на месте дежурной. Женщина улыбнулась, но смущенно и весело сведя брови вместе, вроде принимая поблажку, но вроде не понимая ее мотива. Да и, может она все время говорит обратное, но голос в голове ей уже лет пять говорит, что она стара для всего подряд. Для романтики, отношений, путешествий, и даже для дружбы. Особенно дружбы с подростками. Но Шерон не подросток, все не могла запомнить медсестра. Подростки не заканчивают так рано одиннадцать лет учебы и не становятся первоклассными хирургами. — Спасибо, но не стоило, — все же забрала стаканчик к себе Мелисса, отодвинув журнал в сторону компьютера. — Да брось, на нашей работе кофе никогда не помешает, да и мне пора вливаться в коллектив, пока за моей спиной не начали пускать слухи, что мое самомнение также велико, как город, откуда я приехал. — Никто так не считает, — нахмурилась Мелисса, — на самом деле, ты очень вовремя перевелся. Еще немного и наше отсутствие опытного травматолога привело бы к плохим последствиям. Может, наш город песчинка, в сравнении с Лондоном, но люди у нас руки ломают точно чаще, чем у вас. — О, не напоминай мне о руках. После вчерашнего шахтера мне уже не хочется и слышать о переломах рук, — Шерон драматизировано потер виски. — Да, рабочие у нас отдельный пласт больных. С ними сложно, но возможно, — Мелисса сделала паузу, над чем-то задумавшись, после чего добавила, — знаешь, в следующий раз, как возникнут сложности с усмирением, позови меня. Я быстро нахожу общий язык с упрямыми пациентами. Шерон кивнул: — Идет. А за это я обещаю иногда угощать тебя кофе. Кстати, какой ты пьешь? Я не знал и взял на свой вкус… ****** Воскресенье, ночь. Во мраке, освещенным лишь луной и звездами, Шерон сидел на полу перед большим панорамным окном и смотрел на то, как дождь барабанит по стеклу, капли стекают вниз, оставляя за собой улиточные следы. На холодном стекле не оставалось запотевания от теплого дыхания, потому что, оставаясь в одиночестве, Шерон не видел смысла следить за дыханием и просто переставал дышать. Все равно в дыхании нет смысла, если ты наполовину мертв. Та живая часть, что все долгие годы все еще сохранялась в теле вампира, оставалась лишь потому, что еженедельно Шерон кого-то убивал. Он уже не помнил точное количество всех своих жертв, слишком оно было огромно, прямо как море. Море с воронкой. Пока он не умрет, он не перестанет убивать. Может, все человечество и привыкло скрываться под маской благородности, но с животными у них все равно одна цель — выживание. И даже если Шерону уже нет ради чего жить, он все равно будет выживать, человек он или животное, так в нем заложено. Как бы он не хотел умереть, он не может отказаться от бокала крови, который сейчас держит в руке. Не сможет и потом. То, что поддерживает его жизнь, слишком влечет. Это одурманивающее чувство, грешное наслаждение, убивающее мораль. Рука Шерона тянется к ноутбуку рядом. Он щелкает по кнопке, и старинная музыка в стерео формате начинает играть негромко, но достаточно для того, чтобы приглушить болезненные мысли. Еще один глоток из бокала, после которого Шерон ставит его рядом собой на холодный бетонный пол, и вампир ложится поперек окна, поворачивая голову в сторону ливня на улице. Он чувствует ритмы дождя и представляет, что это его сердце, которое бьется само по себе, а не по его желанию. Смотрит на стекающие капли воды по стеклу и представляет, что это его слезы, которые он не может пролить. Холодный свет луны ложится на его кожу, и Шерон представляет, что это лучи августовского солнца ласкают его. Лежа на промерзшем бетонном полу Шерон закрывает глаза и представляет, что те, кого он целовал, не были просто его жертвами, они были мимолетным доказательством его способности любить. ****** Остановившись на обочине в лесу, Шерон поворачивает голову вправо и смотрит на спящего мальчишку в его машине. Шерон слышит ровное биение сердца, слышит шум мчащей по рельсам вен и артерий крови, чувствует пряный аромат со смесью запаха корицы, что преследует его с кофейни. Подросток просто сопит, уткнувшись лбом в стекло, и Шерон пожалуй впервые делает это так. Он ставит машину на тормоз, а потом наклоняет кресло мальчика, осторожно, чтобы тот не проснулся. От подростка разит алкоголем, и этот запах опьяняет и вампира. Острые клыки уже коснулись нижней губы, а стриженные ногти превратились в когти Дракулы. Шерон не чувствует всей тяжести своего веса, поэтому он легко перемещается из своего кресла на сторону мальчика. Колено Шерона интимно протискивается между ног подростка, когтистая белая рука упирается в обивку возле головы. Момент происходит совсем не так, как должен, но вместо раздражения Шерон чувствует наслаждение. Вампир медленно наклоняется ближе и скользит зубами по молочной шее Стайлза, словно играясь с ней. Стайлз хмурится во сне и пытается поднять руку, но Шерон захватывает ее и не дает делать лишних движений. Он здесь управляет процессом. Протыкая кожу на шее прямо возле того места, где расположилось пару родинок, Шерон слизывает каплю крови языком. Вкусовой набор крови каждого человека индивидуален, и этот набор ему определенно нравится. Он сносит крышу, дурманит, как алкоголь человека. Это словно альтернатива дозы гормона «наслаждение». Словно награда за многогодовые мучения. Шерон понимает, как хорошо, что наполовину он все еще жив и может довольствоваться тем, что дает ему жизнь. В тишине салона любое движение вызывало шорох, звук, который через толщу опьянения, все-таки доходил до ушей вампира. Его кожаные кресла скрипели, сердце подростка билось чаще. Стайлз был живой, теплый и рядом, и Шерон наслаждался этим так долго, как мог. Шерон закончил свои игры тогда, когда сдерживаться уже не было сил, и вонзил клыки глубоко в теплую плоть, наслаждаясь кровью, что текла прямо ему в рот как мед. Запах Стайлза остался в машине Шерона даже после того, как вампир вытащил бездыханное тело на улицу и оставил его в траве. Этот запах слился с одеждой Шерона, пропитал собой всё сидение, и еще танцевал в фантазиях вампира всю ночь. Терпким сладким вкусом отзывалось воспоминание об убийстве в ночь Хэллоуина еще несколько дней после. Но воспоминанием оно перестало существовать тогда, когда вампир Шерон Тейт понял, что впервые стал чьим-то альфой по случайности. В этом городе определенно придется задержаться на подольше. ****** Вторник. Это утро было первое столь сырое и промерзшее за осень. После проливного ночного дождя с субботы на воскресенье, понедельник был уже предвестником конца лета. Некая черта, определяющая завершение тепла и начало смертельного холода. И как символично, что погода стала умирать тогда, когда в городе объявили день траура и организовали похороны Эммы. Школьные занятия были отменены для всех, хоть и не все в школе были приятелями погибших. Эрика сидела на краю своей кровати на втором этаже дома, небольшое окно в ее спальне запотело. На своих коленях волчица положила телефон, на экране которого светилось сообщение трехлетней давности. Это сообщение пришло ей от Эммы, но осталось навсегда без ответа, потому что тогда, когда Эмма нуждалась в ней, Эрика обратилась и перестала нуждаться в Эмме, забыв обо всем, что было между ними. Став стервой после укуса, Эрика убила остатки себя-жалкой, вместе с тем убив дружбу с тем единственным человеком, кто не отвернулся от нее в ее дерьмовый период жизни. Подло. «Мертвая ложусь спать, погода дерьмо. Целую» и маленький значок поцелуя в конце. В носу защипало, и глаза Эрики наполнились слезами. Звук тикающих старых часов на столе возле стены стал тикать быстрее и громче, надсмехаясь и словно тыча носом в тот кошмар, что Эрика сама натворила. Да, она не убивала подругу, но она сделала что-то не менее жестокое, и от этого было ужасно больно, а ноги сводит так, что Эрика уже полчаса не может подняться с кровати, чтобы наконец-то спуститься и отправиться на панихиду, которая пройдет в доме Эммы. Как Эрика может придти туда и говорить слова сожаления матери, которая потеряла дочь из-за жесткости, которую олицетворяет в своем лице и Эрика в том числе. Слезы все же потекли из глаз Эрики, и злость на себя стала топливом для этих слез. Эрика сжала кулаки на своих коленях и опустила голову. Крики умирающих китов и бегущие часы играли оркестр в голове волчицы, который идеально бы подошел саундтреком к какому-нибудь депрессивному фильму с плохим концом. Раздался стук и в комнату вошел Айзек в черном костюме. — Эй, я просто хотел… Айзек остановился, недоговорив и растерявшись, как ученик младших классов на линейке. Волк никогда не видел, чтобы Эрика Рейес плакала, вот так, сжавшись пополам как сухая ветка. Белокурые кудри закрывали лицо девушки, но Айзек все равно понимал, что Эрика плачет. В добром сердце оборотня всегда было место для чужой боли, живя с жестоким отцом, Айзек вырос его противоположностью, став, возможно, даже слишком чувствительной натурой. Он не умел управлять своими эмоциями, и не знал, как о них говорить, но видя Эрику такой, он не смог бы просто развернуться и уйти. Она была ему не пустым звуком, а семьей, возможно, не просто семьей. Айзек сел рядом, его лицо транслировало его внутреннюю обеспокоенность, панику, растерянность. Айзек медленно положил ладонь на спину Эрики, замер на пару секунд, а потом начал медленно гладить вверх-вниз. Вроде бы так успокаивают людей в фильмах. Честно, Айзек не знал, как это делается. Ему никогда не доводилось успокаивать кого-то кроме себя, когда он задыхался в маленьком холодильнике, в котором его любил запирать отец. — М-может я принесу воды? Какой ты хочешь — комнатной температуры или со льдом? Могу заварить ромашку, я видел ее в ящике над мойкой… Эрика покачала головой, шумно сглотнула те бесцветные сопли, что стекали по задней стенке ее горла, и ответила, не поднимая головы: — Обойдусь. Я заслужила. — В каком смысле ты… — Неважно, — отрезала Эрика, не потому, что забота Айзека была ей противна, а потому, что чувствовала, что не могла озвучить свою ошибку, сказать кому-то, почему она виновата и сейчас так убивается. Может раньше бы она выплакала все первому встречному, но сейчас она лучше переживет все плохое тихо внутри себя, а близким оставит только хорошее. Люди, что ее окружают, не заслуживают страданий от нее. Тушь потекла, и Эрика сделала еще хуже, вытерев глаза. На пальцах осталась черная краска, которая словно вытекала из Эрики через открытые краники. — У тебя сердце все еще бежит, ты не успокоилась. Эрика прыснула от смеха: — Да ты мистер очевидность, — сказала она с грустной улыбкой, осознавая, что рука Айзека все еще лежит на ее спине, тепло и приятно, а еще забавно не спускаясь ниже поясницы, оставаясь между лопатками. — Забудь о том, что сейчас видел, идет?.. Эрика посмотрела в глаза Айзека, и тот завис перед тем как кивнуть. — Я не хотел врываться к тебе, прости, если прервал что-то личное. — Ты ничего не прервал, все нормально. — Так… ты была знакома с кем-то из погибших? Я не знал. Бушующая воронка океанских смертельных вод замедлялась, превращаясь в просто утихающий шторм и бирюзовые волны. Эрика ответила, смотря на свое отражение в черном экране телефона: — Не знал, потому что я сама только недавно узнала о том, что знакома с кем-то из погибших, — Эрика вздохнула, — это так странно, что первая девушка, умершая из-за Греймена, стала самая безобидная девчонка школы. И эта девчонка была моей лучшей подругой несколько лет. У меня такое чувство, словно она умерла из-за меня, словно она должна была умереть, чтобы я о ней вспомнила. Понимаешь? Кому-то пришлось умереть, чтобы я о нем вспомнила… В глазах Эрики снова начали собираться слезы, и Айзек запаниковал. — Ты такая красивая, когда плачешь. — Что? — Эрика засмеялась, и слезы смешались с ее белоснежной улыбкой. — Что ты несешь? Я говорю, что виновата в смерти Эммы, а ты считаешь, что я красивая, когда плачу?.. Айзек, боже, ты такой странный. Как работают твои мозги? — Прости, я просто не умею утешать, — щеки волка покрылись красным. — Но я правда считаю тебя… красивой. Не только сейчас, а вообще. Я думаю… Айзек подсел ближе и поднял руку, нежно стирая черные соленые дорожки с щек девушки. Глаза волка смотрели на Эрику и не могли оторваться. Оборотень видел волчицу настоящей, хрупкой и уязвимой, искренней. Такой, какой она всегда была, но скрывала за маской. — Что ты думаешь? — тихо произнесла Эрика. Ее сердце гулко стучало в груди. — Думаю, что я… — Ребят, это не вечеринка, не обязательно так долго при… — Стайлз влетел в комнату, застав врасплох двух близко сидящих друзей. — О… я чему-то помешал, да? Простите, я подожду внизу, — Стайлз развернулся, добавляя в движении: — простите! Я ничего не видел. Понимаю, соринка в глазу, все дела… Дверь в комнату Эрики закрылась, окончательно разрушив момент и создав неловкость между двумя подростками. Айзек кашлянул первым. Он встал и протянул Эрике руку: — Я лучше продолжу это потом. Идем, пока Стайлз не позвонил Скотту. — Он может, — улыбнулась Рейес и, положив ладонь поверх протянутой руки, поднялась с кровати. ****** Стайлз сидел на диване перед потухшим камином, правда, без телефона в руке, но честно, желание обсудить увиденное с кем-то, уже зудело в мыслях. К счастью или сожалению, в доме были только они трое и завязать разговор и все выпалить было некому. Поэтому Стайлз просто дергал ногой и считал секунды до времени, когда будет ровно «10:30» на часах. Неплохое время для позднего завтрака. Но почему-то Стайлз не смог заставить утром себя что-то съесть. Это начинало его беспокоить, если вчера он смог обойтись без еды весь день и не думать об этом, потому что, ну, разгрузочный день тоже неплохо. То сейчас… второй день без еды и воды это нормально? Или с ним снова начинает происходить что-то из разряда захвата злым духом? Было бы «прекрасно», в такое то время. — Стайлз, — раздался голос Эрики, — ну, идем? Стайлз быстро пробежал взглядом по друзьям, кивнул и поднялся с дивана, выходя на улицу. Сегодня они едут на его машине. Хотя, понимая, что Айзек всегда ездит на заднем, как и Эрика, Стайлз задумался, не соврать ли, что сзади прогнулись пружины с одной стороны — и Эрике или Айзеку лучше поехать впереди возле него?.. Но пока Стайлз думал, Айзек уже сел на заднее, а Эрика пролезла к нему. — Ладно, — сказал вслух сын шерифа, а потом не удержался, потому что эта мысль стала раздуваться в его голове, и добавил, — надеюсь приятель Бойд не вскипит. А, ну, неважно, на самом деле. Кстати, может вы мне расскажите, что было на собрании стаи? Скотт просто засранец, я вчера целый день у него спрашивал про это, но он… Джип поехал по загородной дороге к дому Эммы. Стайлз все болтал, а Айзек держал свою ладонь поверх ладони Эрики, молчаливо и скромно давая ту поддержку, которая была необходима сейчас волчице. ****** Прохладный ветер гнул и колыхал желтое море вокруг дома, когда джип Стайлза остановился возле одной из четырех припаркованных в ряд машин. Дверь двухэтажного дома уже была открыта, и с улицы можно было заметить внутри проходящие по коридору из кухни в гостиную черные тени. В городе редко случались события, как это, и даже траурное собрание ощущалось возможностью сплотиться, собраться всем в одном месте и почувствовать себя менее одинокими в свете чужих софитов. Все ведь чувствуют себя менее одинокими на панихидах, да?.. Трое друзей вышли из джипа и вошли в дом. Стайлз шел сзади и видел ту невидимую ниточку, которая тянулась от Эрики к Айзеку. Эта нить буквально заставляла кучерявого оборотня следовать за девушкой, словно она его мама-утка. Стайлз не замечал этого раньше, но сейчас, задумавшись, он понимает, что Айзек уже давно был словно привязан к Эрике. Он всегда шел за ней, если она просила, был рядом, в какой-то момент Айзек стал фантомной и неотделимой частью Эрики. Вот это да. Интересно, как Бойд отреагирует на такое, все-таки они с Эрикой почти встречаются. Пара никогда не называла себя парой, но все в стае словно понимали это и без слов. Бойд и Эрика вместе пришли в новую семью, вместе в ней развивались и… может быть, поэтому все считают их парой, в чем заблуждаются? Стайлз прошел дальше в дом. Было довольно много людей, не только из школы, но и взрослые. Кто-то из больницы и участка, кто-то, кто плохо знаком. Общество в доме разбилось, как и в мире, на группки. Пару дам в шляпках стояли возле окна, они были теми, кто говорил громче всех и явно скорбели меньше всех. На диване сидели мужчины из патруля. На кухне тусили подростки, хотя «тусили» громко сказано, просто пытались допить весь пунш и рассказывали друг другу новости, вспоминали погибших. Проходя через гостиную и направляясь на кухню, Стайлз успел заметить, как Айзек поднялся по лестнице, видимо, за Эрикой. Вряд ли второй этаж тоже был открыт для гостей, но почему-то это совсем не волновало Стайлза, и он пошел дальше на кухню. Может быть стоит попробовать выбить клин клином — напитаться пуншем, чтобы исправить отсутствие аппетита после пьянки. ****** Эрика уже знала, куда идти. На втором этаже она зашла сразу в ту дверь, за которой была комната покойницы. Все в розовом стиле, на стенах видны стыки обоев, плакаты парней над кроватью, море подушек. Эрика посмотрела на Айзека, а потом ступила в комнату. Почти та самая комната, в которой они с Эммой лежали поперек кровати, свесив руки к полу, и разговаривали, разговаривали, разговаривали. Их бесконечный треп прекращался только тогда, когда младший брат Эммы врывался в ее комнату, либо когда мать Эммы высказывала недовольство в сторону гостьи дочери. Словно Эрика объедала их или таскала украшения… Эрика садится на высокую и слишком мягкую кровать Эммы, а взгляд упирается в туалетный столик с зеркалом, по периметру которого приклеены на скотч разные фотографии и вырезки из журналов. Эрика замечает на одной из фотографий себя, в сером спортивном костюме, с грязными волосами, завязанными в хвост, повисшей на шее Эммы. Кажется, это был поход, за который обещали оценку по физкультуре. Противная физкультура. Так часто вызывала эпилептические припадки. — Давно вы с Эммой были подругами? — Айзек сел рядом и матрац качнулся, как желе, а брюки оборотня сморщились под коленками. Эрика разрывалась между желанием включить цинизм и начать снова вести себя как сучка, либо быть собой и поговорить по душам. Она давно не делала последнего, уже и забыла, какого это. Боль, скорбь, злость и любовь смешивались и взрывались в груди Эрики. Волчица упала на спину, ее локоны, как сырная пена, растекались по одеялу. Скрестив руки на животе, Эрика решила ответить честно, все равно ей нечего больше терять: — Всю среднюю школу. В классе шестом я не смогла пропрыгать на скакалке и десяти раз, не запнувшись, расплакалась и убежала прятаться в женский туалет. Эмма пошла за мной, села в другую кабинку и разговаривала, пока я не успокоилась. Она тогда стала первой, кто захотел со мной дружить, а не надсмехаться надо мной. В голове Эрики всплывали старые воспоминания по ходу ее рассказа. Айзек спросил: — И почему вы перестали общаться? Эрика смотрела в трещинку на потолке, видя в ней свой безобразный изъян. Глаза снова намокли, но волчица закусила щеку изнутри, не давая себе разреветься. Не она жертва, и плакать не ей. — Я не знаю, — голос надломился, а Эрика развернулась на бок. Слезы копились в ограниченных резервуарах, и сдерживать их было все сложнее. Сбитое дыхание тоже не помогало. Тогда раздался скрип кровати, снова желейное качание, и тело Айзека обволокло ее. Руки Айзека обняли ее за талию и не давали упасть в одинокую пропасть. — Раньше мы с ней обо всем разговаривали, — отчаянно продолжила Эрика, скомкивая одеяло в руке, — о месячных, школе, парнях, любимых актерах, самоубийстве… — Она хотела умереть? Эрика мотнула головой, как промерзший на морозе птенчик и ответила: — Нет. Этого хотела я. Она не дала мне этого сделать, была рядом, пока меня не укусили, и я не забыла про нее. Она была такая добрая, легкомысленная, всегда говорила, чтобы я не плакала, убеждала, что все пройдет. Она была права, все правда прошло, но что стало с ней? Она так хотела жить, так ждала последнего выпускного, чтобы… точно. Она еще хотела на выпускной пригласить кого-то, от кого сохла с начальной школы. Я даже не знаю, кто был этот парень… Вдруг это Стайлз? Или ты? Барьер сломался, и Эрика, уже намочив чужую простынь солью, повернулась к Айзеку, делая момент еще более эмоциональнее. — Айзек, у тебя когда-нибудь были друзья, которым ты дал отставку? У тебя когда-нибудь умирали бывшие лучшие друзья? Они смотрели друг другу в глаза. Айзек тихо ответил: — Вы мои первые друзья. Но если бы вы умерли, мне было бы очень больно. Эрика уткнулась мокрым носом в грудь волка, задев при этом пуговицу на его рубашке. Женские руки обхватили теплое тело, которому никто никогда не дарил свое тепло. — Айзек… ****** После панихиды Стайлз вернулся домой полностью выжатым. Он словно столкнулся с настоящим дементором в том доме, не зря же развернутая плитка шоколада лежала на подоконнике на кухне, и кто-то уже отломил от нее кусочек из гостей. Стайлз был бы не против съесть чего-то сладкого… Чашка кофе или горячего шоколада звучит так хорошо. В воображении подростка уже вырисовывалась чашка, из которой идет пар, от которой исходит сладкий запах. О, и об нее можно погреть руки… С понедельника Стайлз все время мерзнет, и даже бесформенная мешковатая одежда, в которой он чувствует себя всегда защищенным, не спасает. В любимых толстовках у него все равно мерзнут руки, а кожа как у Белоснежки. Машина отца стоит возле дома, поэтому, заходя, Стайлз сразу кричит: — Пап, я дома! Стайлз стаскивает кроссовки, а из кухни слышится ответ: — Хорошо, я как раз разогрел обед! Стайлз влетает на кухню, подходит к отцу, что сидит за столом с вилкой в руке, обнимает его, а после стаскивает один кусочек помидора с тарелки отца прямо грязными руками. Шериф ничего не говорит на этот счет. — Ты только со школы? — Сегодня нет школы, — отвечает Стайлз, вертясь перед плитой. Он почти не улавливает того, что накладывает в тарелку и в каких количествах, он полностью увлечен — и рад тому, что отец дома. Хочется поговорить с ним обо всем подряд, что Стайлз и делает, пока стоит с тарелкой в руке, не замечая, что помидор, который он положил себе в рот, был абсолютно безвкусен, как кусок резины. Ничего, просто слишком быстро проглотил — думает подсознательно Стайлз и садится напротив папы. — А когда ты вернулся? Когда уедешь? Есть какие-то новости? О, знаешь, что я сегодня видел… Кажется Айзек… хотя, наверно, про это лучше не говорить. Так, когда ты вернулся? — Совсем недавно, — устало отвечает шериф только на последний вопрос, а потом заботливо спрашивает, — ты сегодня пил свои таблетки? Стайлз глотает что-то, запивает водой — хотя на самом деле это содовая, и отвечает: — Ну да, утром, часов в шесть, я тогда как раз проснулся и сразу выпил, чтобы не забыть. О, а еще я почти прошел все темы по химии на этот год, — хвастается подросток, оставляя вне сцены то, что вчерашний тест по математике он все же завалил. Придется упрашивать дать переписать после занятий. Почти нереальная задача. — В шесть утра? Не рано для тебя? — Не знаю, просто мне не хотелось особо спать. Шериф хмурится, и Стайлз опускает взгляд в тарелку, замечая в ней крошки приправы. Странно. Должно быть остро. Отцу нельзя острое. Но, видимо, эта приправа не особенно острая, если не ощущается во рту. — И почему тебе не хотелось спать? Ты же был дома ночью? — А где мне еще быть, — раздраженно вздыхает подросток, эта пластинка уже заела, пора бы ее сменить. Становится еще и грустно от того, что отец дома, они вместе обедают, как нормальная семья, а вместо того, что похвалить за химию или спросить — как дела, сынок, его отец снова пытается его поймать на лжи, чтобы потом отчитать. Нет, эта пластинка определенно уже затрахала повторятся. Стайлз встает из-за стола, стараясь сохранить прежнее лицо, и ставит тарелку в раковину. — Надо начать делать доклад по биологии, его скоро сдавать. Если что, доклад я собираюсь писать в своей комнате, часов до пяти, а потом буду смотреть на своем компьютере какую-нибудь документалку… детскую. — Стайлз… — тон отца разбивает подростку сердце. Сдерживаясь с ответом, Стайлз поднимается по лестнице. Почти наверху у него колит в животе как тогда, когда он хотел съесть яблоко, только в раза три больнее. Стайлз даже издает звук, схватившись рукой за живот. Но сжимает челюсти, чтобы не привлекать внимание папы, и продолжает подниматься. В маленьком коридоре — по пути к своей спальне, что-то в организме Стайлза идет не так, и он бежит в комнату, чудом успев толкнуть по пути дверь, чтобы та захлопнулась, сгибается над туалетом, и та еда, что он только что съел — омлет с приправой и помидором, выходит наружу, в том виде, что поступила в желудок. Еда просто пережеванная, смешенная как в плохом блендере, но без желчи или противного запаха недр организма человека. Становится крайне больно, и Стайлз опускается на колени, сжимаясь в шарик у стены. Боль в животе пульсирует и единственные мысли, что выживают в этой агонии — пусть это прекратится, успокойся, дыши. Руки Стайлза, которыми он обхватывает колени, начинают мелко дрожать. Стайлз не знает, сколько времени проходит, прежде чем его начинает отпускать. Боль уже не такая смертельная, но Стайлз продолжает сидеть неподвижно, боясь, что если он шевельнется, резь в желудке вернется. Стайлз сидит на кафеле и спустя десяток минут, если не больше, позволяет себе поднять медленно голову и уставится в белую стену. В ушах стоит помеха, шум или давление, в котором не хочется даже начинать думать. Не сразу, но Стайлз начинает развивать мысль — что это точно уже не нормально. Его не тошнило, его вырвало только сейчас, когда он поел, и даже не алкоголем, который, быть может, что-то не смог в нем перевариться и мстит. Так почему?.. В комнате звонит его телефон. Кажется, он выпал, когда Стайлз вбегал в свою комнату. На свой риск, Стайлз поднимается с пола, сдергивает еду в унитазе и выходит из ванной. Он поднимает телефон, который, к счастью, не поцарапался благодаря мягкому ковролину, и отвечает на звонок Лидии, которая не звонила ему целую вечность: — Лидс? — Ты цел? — сразу кидается она словами, как перчаткой, в лицо. Стайлз не может не замяться после фиаско в туалете. — Вроде, да. А почему ты спрашиваешь? Знаешь, обычно друзья начинают разговор с приветствия, потом уже спрашивают, как дела, да и это они делают не таким образом, тебе ли не знать. Рыжеволосая красавица вздыхает: — Я чувствую ваши убийства даже на этом расстоянии. В субботу было два новых убийства, и я почему-то испугалась, что ты мог… Неважно, просто я слишком устала и перебрала с вином, мысли не те в голову полезли. Стайлз сел на кровать. Лидия в это время расслабилась на диване. — Джексон дает тебе пить одной? — Он… у него там возникли важные дела, в общем, мы здесь вдвоем. — Вдвоем? Лидия крутанула бокалом. — Я и «Изабелла», красное полусухое. Она неплоха. Мы развлекаемся с ней иногда… хотя не важно. Знаешь, ты точно в порядке? Просто скажи, что все прекрасно, чтобы я успокоилась и перестала видеть в том втором тебя. Стайлз нахмурился: — В каком втором?.. — Убийства в субботу, Стайлз. Одно утром, а одно поздно вечером. Я же тебе в самом начале еще сказала, что чувствую ваши убийства, ты меня слушаешь? — Да, прости, я просто забыл выпить свои таблетки, — врет Стайлз, поближе прижимая телефон к уху, — ты говоришь — два убийства? Но в субботу и до сих пор нашли только одно тело. — Вы до сих пор не нашли вторую жертву? — Лидия поставила бокал и положила руку себе на шею, массируя пальцами позвонки. — Нет, второй жертвы нет. Никто не пропадал больше, — беспокойство начинало расти. Интересно, отец уже снова уехал, или еще не поздно спуститься и спросить — есть ли пропажи после Эммы? — Невозможно, — уверенно парировала Лидия, — когда случилось второе убийство, я заваривала себе кофе на кухне, впала в транс, закричала, и от крика разбилась ваза. Ты представляешь, сколько стоит эта ваза? Лучше не представляй. — Может у тебя случился баг, ну или ты предчувствовала чье-то другое убийство? В Лондоне должно быть каждый день кто-то умирает. У вас никого из соседей ногами вперед не выносили недавно?.. — Очень смешно. Нет. У меня ни разу не сбивался радар с тех пор как я стала банши. — Все случается впервые, — Стайлз лег на спину, положив руку на живот, который казалось, может в любую секунду снова заболеть. — Это странно, — после паузы подытожила Лидия. — Я почувствовала чью-то смерть тогда. В субботу в Бейкон Хиллс точно умерло двое людей, и если вскоре окажется, что вы просто не обратили на это сразу внимания, я заставлю тебя просить у меня прощение в письменном виде. — Отправлю тебе письмо совой, как в «Гарри Поттере». Сойдет? Губы Стайлза растянулись в улыбке. Было приятно снова услышать голос Лидии, насладиться ее шутками и милыми злостными комментариями, в которых скрывался подтекст ненависти и любви к различным вещам. Лидия, кажется, тоже скучала по его голосу, потому что не спешила прощаться. Стайлз проговорил с Лидией все время, которое обещал отцу писать доклад по биологии. Но это был необходимый разговор. Что-то ностальгическое, теплое и родное. Как глоток свежего воздуха тому, кто живет в водовороте событий БХ и пытается не свихнуться.