Плоть и Кости

Вторник. Это было после обеда. Дерек вышел из ветеринарной клиники, дверь только успела закрыться за ним, как режущая боль внезапно заставила альфу остановиться и чуть ли не согнуться пополам. Сильная боль возникла так внезапно, что Дерек не успел даже задуматься о причинах ее появления или подумать о том, как странно, что у него что-то может заболеть само по себе. Необъяснимый приступ продолжался несколько минут, но по ощущениям шел словно дольше. Когда его внутренности из узла развязало обратно, и он смог нормально вдохнуть и дойти до своей машины, сев в нее, Дерек задумался о только что случившемся. Он прижался спиной и затылком к автомобильному креслу и, смотря на вывеску ветклиники впереди, попытался нырнуть в свои ощущения. Ничего не может произойти просто так. У него никогда в жизни не было болей из-за отравления, простуд и всего того, что часто бывает у обычных людей. Его быстрый метаболизм и хороший иммунитет убивал мгновенно все вирусы и болячки, предназначенные для людей. С того момента, как Луиза подарила ему свой заговоренный подарок в прошедшее воскресенье, Дерек стал ощущать что-то тонкое, еле осязаемое, что шло извне. Он старался не обращать на это внимания ранее, сбрасывая все лишние чувства и странные ощущения со счетов, но сейчас опять закрывать глаза на определенные изменения в своем теле — уже глупость, свойственная подросткам, но не взрослым. Рассуждая в своей машине, Дерек вспоминал слова Луизы в тот день, но все что вспоминалось было про то, как Луиза рассказала, как видела Стайлза в своем сне, как она намазала его руку соком агавы, как подарила сушеный перец. Это все не то. Это все обычное. Потом Дерек вытащил подаренную ему колбочку с перцем и, вертя ее в руках, все-таки вспомнил самое важное: это заговоренная вещь. — Я заговорила перец на прощение и на принятие. Это не черная магия, я не делала ничего против твоей воли, просто подтолкнула тебя к тому, что ты сам пытаешься сделать, но не получается. То, что он пытается сделать сам. Дерек крутил в руках колбу, в которую была запечатана некая магия и три вершины трискелиона, что вытатуирован у него на спине, и начинал осознавать истинное предназначение подарка друидки. Это не просто какая-то безделушка, чтобы он чувствовал себя лучше. Это благословение Луизы для него, разрешение дать себе волю связать себя со своей истинной парой, которой был Стайлз. Неужели те тонкие чувства из вне, что он начал ощущать — это чувства Стайлза, передаваемые ему через их общий канал? Это так пугает. Дерек не думает, что готов. Он не знает, нужно ли это самому Стайлзу. Они даже не понятно на каком уровне отношений сейчас. Друзья? Это вряд ли. И точно не любовники. Зачем молодому парню, что только-только перешел за порог совершеннолетия связывать себя кем-то нерушимой связью? Дерек не думает, что Стайлз будет рад тому, что уже начало происходить, поэтому немного паникует. Он знал от Талии, своей мамы, что такое пары и связь, как это работает, но он никогда не слышал от своей мамы, чтобы та говорила про разрыв связи, про неправильный выбор пары. Можно ли вообще как-то остановить это? Дерек не хочет никого привязывать к себе. Он боится, что черная полоса жизни все еще не закончилась, и, что если он позволит решить за Стайлза и укрепит их связь, невезучесть Дерека снова все разрушит, и Стайлз просто умрет. Так случалось каждый раз. Всегда, когда Дерек начинал отношения или чувствовал, как сильно любит кого-то и не хочет терять, этот человек или уходил, или умирал. Черная фортуна издевалась над ним. Но эта боль… Значит, она была болью Стайлза? Дерек знает, что сегодня в школе нет занятий, и что все школьники сегодня свободны. Сегодня траур для всех. Для всех, но не для убийцы. Дерек и ранее был обеспокоен тем, что сегодня может что-то произойти, но сейчас он обеспокоен еще больше. Он не следит за Стайлзом постоянно, и не говорил, чтобы кто-то из бет за ним следил, потому что не видел в этом настоящей необходимости. Стайлз всегда в порядке. С ним никогда не случается ничего серьезного. И поэтому Дерек забыл, что Стайлз не оборотень, и даже если он сам считает себя бессмертным, это чертовски не так. И того, что Стайлза не держат в курсе расследования — мало. Альфа заводит машину и едет к дому Стилински. Он не верит, что со Стайлзом что-то случилось, но не убедиться не может, потому что ничего не случается просто так. Боль не появляется из пустоты, как и все другое. Но стоит забыть про это и то, что мы боимся потерять — может запросто развеяться и стать частью пустоты. ****** Дерек не доезжает до самых дверей дома, останавливаясь чуть дальше. Он не чувствует, выходя на улицу, запаха крови или смерти, и выдыхает, но все равно напряженно идет к дому. Он должен убедиться. Просто ради своего успокоения. Хейл видит машину Стайлза и его отца, поэтому передумывает стучать в дверь и идет дальше, почти бесшумно взбираясь на крышу дома. Взбираться на крышу, чтобы потом залезть в окно Стайлза у Дерека получается виртуозно легко, потому что он делает это уже не в первый десяток раз. Окно Стайлза как всегда немного приоткрыто, а занавеска приглашающе отодвинута в сторону. Дерек чувствует тот аромат корицы и горьковатого меда, который связывает его руки, и понимает, что Стайлз в своей комнате. Подросток говорит и, особо не вслушиваясь, Дерек понимает, что по телефону. Пару раз проскальзывает «Лидия». Дерек стоит за стенкой перед окном и не решается прервать дружескую беседу. Очевидно, что ничего не произошло. Стайлз даже смеется, и это действует на беспокойство Дерека седативно. Он понимает, что ведет себя как сталкер, подслушивая чужой разговор, но ничего не может с собой поделать. Та нить, которая, наконец, пустила свое начало, тянется через стену из сердца волка к подростку, что лежит на своей кровати. Дерек буквально чувствует, как эта струна прорастает, и он не может не признаться себе, что это приятное чувство. Он связан. Он не одинок. Его замерзшее сердце расцветает от этого, словно Дереку снова шестнадцать, а не двадцать шесть. Он чувствует себя влюбленным подростком, готовым вечность сидеть перед окнами любимой. Любимого. Это немного странно. Но… все же, может это заговоренная трава, а может обычное самовнушение, Дерек начинает понимать свою природу. Он не волк-одиночка, и никогда им не был. И то, что происходит между ним и Стайлзом сейчас, возможно, просто лишь новое начало истории. Дерек вдыхает родной аромат на прощание и спрыгивает с крыши. Стайлз в порядке, а шериф дома, так что играть роль телохранителя не имеет смысла. Лучше вернуться за работу. Та небольшая информация, которую нашел и перевел из книги Луизы Алан, должна пригодиться им в их расследовании. И чем быстрее они приступят к поискам с новой информацией, тем лучше. Затягивать с поимкой вампира — дать ему волю убить еще кого-то. Нет, убито уже слишком много невинных. Размениваться на еще одного непозволительно. ****** Закончив говорить с Лидией, которая, как и он, осталась на целый день одна, Стайлз замечает, что уже заметно стемнело. Еще не совсем ночь, но время близится к шести вечера, и Солнце уже заходит за горизонт. Доклад по биологии, как и прочие уроки, все также лежит в планах на будущее, и Стайлз поднимается на ноги, чтобы подойти к столу и включить компьютер. Он сам, конечно, не глупый, но без интернета доклад на странную тему точно не напишет. Он мог бы написать сам доклад на любую тему, связанную с мифологией или мистикой, но учитель вряд ли это оценит. Стайлз знает это на горьком опыте с докладом по экономике, где он писал про мужское обрезание. Только сейчас он в полной мере понимает, как это было глупо. Тогда ему казалось, что его выбор неподходящей темы — это креатив, и что креатив должен цениться в школе. Но… о чем он думал? Возможно, он тогда еще принимал другую дозу «Аддерола» и поэтому был таким слегка неадекватным. Вспоминая о таблетках, Стайлз берет их со своего стола. Он точно пил две сегодня утром, точно пил две вчера. Но почему-то ему кажется, словно он их вытащил, может даже собирался проглотить, но забыл сделать это. Такое уже случалось. Но он помнит, как проглатывал таблетки, запивая их глотком воды. Он запомнил это точно, потому что даже от воды ему тогда стало немного плохо. Его неожиданное несварение пугает его. Стайлз никогда не слышал, чтобы после похмелья у кого-то желудок переставал нормально работать. Это, конечно, интересно своей необычностью, но уже перестает быть пустяковым. Если он будет питаться только энергией солнца, то даже за неделю скинет вес, который так тщательно пытается набрать. Он и так уже тощий, а на его теле не так много мышц. Куда становиться еще меньше?.. Стайлз чувствует путаницу в голове. Он уверен, что пил таблетки. Он, блин, знает, что пил их. Но он совсем не чувствует эффекта от них. Может быть, они не действуют на голодный желудок? Или дозировка устарела и теперь ему нужно пить еще больше «Аддерола»? Может у него появилось привыкание? Хотя он никогда не слышал, чтобы от этих таблеток исчезал эффект из-за привыкания или прочего другого. Опасаясь, что без нужного эффекта от таблеток он не сможет написать хороший доклад, Стайлз вытаскивает еще две таблетки и кладет их в рот. Он проглатывает таблетки без воды, боясь, что если попьет, боль в животе может вернуться. Умирать на полу от рези в кишках как-то не хочется больше. Сегодня он еще побудет анорексичным мальчиком, а завтра точно начнет есть, даже если его желудок будет иметь что-то против. Серьезно, Стайлз не собирается становиться праноедом из-за какой-то ночи активной выпивки. Может его тело и здоровье не самые лучшие ребята, но не настолько же. В крайнем случае, решает Стайлз, можно разок сходить в больницу и попросить маму Скотта что-нибудь прописать. Решив, что таблетки вскоре начнут действовать, Стайлз садится за домашнее задание. Он возится с ним долго, часто отвлекается и пишет одну и ту же строчку в докладе по два раза, замечая это при очередном перечитывание. Таблетки точно перестали действовать как раньше. Стайлз чувствует, как его нога начинает дергаться все быстрее и сильнее, руки дрожат, а внимание расплываться по комнате. Он не может закончить ебаный доклад уже несколько часов. И в тот момент, когда Стайлз готов взорваться от раздражения на собственное дефектное тело, в его комнату стучится отец и заходит со словами: — Я на смену. Будь дома, никуда не ходи больше сегодня. Не открывай дверь незнакомым. Стайлз не сдержал своего порыва и борзо ответил, повернувшись к отцу в кресле: — Пап, как думаешь, сколько мне лет? Шесть или восемь? Боже, я ведь не ребенок, может, хватит обращаться со мной как с недоразвитым. Губы Шерифа сомкнулись от тона сына. Взгляд отца Стайлза упал вниз, словно нырнув в какие-то воспоминания, а потом вынырнув обратно. Отец посмотрел на Стайлза и вполне спокойно ответил: — Я просто волнуюсь, сынок. Детей убивают, это опасно. И я не хочу, чтобы ты этого касался. Лучше отсидись дома. Стайлз понизил голос: — Скотту и другим ты не говоришь, что им лучше бы отсидеться дома. Шериф тяжело вздохнул и сурово ответил: — Потому что Скотт и другие могут за себя постоять, а ты нет! Маленькая струнка порвалась внутри Стайлза и он отвернулся, потому что боялся, что отец увидит его изменившиеся лицо, его поражение. Да, у него, правда, нет клыков или когтей. Он не бегает быстрее автомобиля. Он не видит в темноте. Но он здоровый, дееспособный подросток, который много чего умеет и без суперсилы. Стайлз всегда считал, что отец знает, что его сын не беспомощный. Но… оказывается, нет. Все наоборот. Его папа тоже считает его слабым. Ауч. Шериф увидел, что его резкий тон и необдуманные слова задели сына и поспешил исправить ситуацию: — Стайлз… я не имею в виду, что ты какой-то слабый. Просто есть вещи, в которые лучше не лезть, потому что они не для нас. Я люблю тебя и не хочу потерять, ты же знаешь это. Стайлз мрачно ответил: — Конечно. Подросток знал, что отец его любит. Он тоже его любил. Но сейчас, из всего, что сказал отец, в голове засело лишь «ты не можешь за себя постоять». И сколько бы раз отец сейчас не сказал, что любит его, колючие слова все равно остались бы надолго на первом месте, потому что задели самомнение, стали ударом стрелы в сердце ребенка. Родители не должны видеть в детях недостатки, верно? Может и не верно, но Стайлзу было плевать. Сейчас он словно услышал: я тебя люблю, но ты же сам знаешь, что слабый. Все, что идет перед «но» не считается. Шериф чувствует себя плохо после этой короткой беседы и виноватым из-за того, что неправильно выразился, но он не знает, как все исправить, потому что никогда не умел владеть словом также умело как жена, да и времени уже нет, поэтому он говорит: — Ладно, я вернусь утром, будь дома, ребенок. Шериф уходит, а Стайлз остается один в своей комнате, один в доме. И он не может даже заесть свою грусть. Ему остается сидеть и пытаться написать доклад в том не лучшем состоянии, в котором он находится. Плюнуть бы на все это. Но, хотя бы ради доказательства себе, что он что-то может, Стайлз пишет доклад с потом и кровью. Он обязан дописать это и получить отлично. ****** Стайлз пишет доклад почти до утра. Он не дописывает его до конца, потому что отключается около четырех тридцати утра, засыпая в кресле, уткнувшись лицом в стол. Он довольно устал и погрузился в достаточно крепкий сон для того, чтобы не услышать, как окно в его спальне открылось. Кто-то поднял его и тихо запрыгнул внутрь комнаты. Обычно Стайлз просыпается, если на него смотрят, но в этот раз он был слишком уставшим для такой чуткости. Дерек слышал тихое сопение. Он подошел к столу, на экране ноутбука был открыт «word», где на белом компьютерном листе было несколько страниц текста. Бегло пробежавшись по последнему абзацу, альфа понял, что это что-то школьное, исследование или доклад. Но последнее предложение доклада прерывалось на запятой, оно было логически незаконченным. Должно быть Стайлз не успел дописать. Боясь, что если будет брать Стайлза на руки, он проснется и все запалит, начав снова истерить, Дерек берет с кровати плед и накрывает им спину и плечи Стайлза. Потом Дерек вытаскивает ноутбук из сети, убедившись, что тот полностью заряжен, и вместе с ним идет к чужой кровати, устраивавшись в ней так, чтобы было удобно печатать по клавиатуре. Дерек отлистывает к началу доклада и начинает его читать, пытаясь в полной мере вникнуть в тему. Он находит кучу открытых вкладок в браузере по этой же теме и, сопоставив то, что уже было написано, и что еще не упоминалось, начинает дописывать доклад по биологии. В тихой темной комнате до шести двадцати утра раздается тихое посапывание Стайлза и такое же тихое клацанье клавиш его ноутбука. В шесть тридцать машина шерифа останавливается у дома, и Джон идет будить Стайлза в школу, открывая дверь в его комнату и находя сына спящим перед закрытым ноутбуком. Картина уснувшего за работой сына вызывает в шерифе как родительское умиление, так и вину. Все-таки ему нужно быть со Стайлзом осторожнее в выражениях. Некоторые слова Стайлз понимает как вызов. И не всегда это хорошо. Среда. — Стайлз, просыпайся, — чуть трясся его за плечо, говорит Шериф. Он все еще в своей светло-коричневой форме, а на его груди блестит значок, который в детстве Стайлз любил натирать на удачу отцу. Солнце уже поднялось, хотя и не до зенита, и светило в окно, создавая тень там, где спал Стайлз за столом и оранжевый пересвет там, где была кровать. Просыпаясь, Стайлз приоткрывает глаза. Он ужасно не выспался и совсем не готов куда-то бежать. Его глаза как две маленькие пустыни, а мозг совсем не соображает. Стайлз тянет руку по столу к глазам, задевая край своего ноутбука и тут же вспоминая. Доклад! Стайлз открывает глаза, все еще немного щурясь. — Который час?! — спрашивает он, судорожно открывая ноутбук. Подросток не обращает внимания, что не закрывал гаджет, просто потому, что не помнит этого. Он заснул внезапно, словно предчувствуя, что уже скоро встанет солнце. — Полседьмого, — говорит Джон, смотря на сына, — еще есть время, так что я могу сделать завтрак. Правда, не обещаю, что выйдет вкусно, — усмехается отец, пытаясь сгладить те неровные углы, что создал вчера перед своим уходом на работу. Но Стайлз больше увлечен проверкой доклада и отмахивается: — Не надо. Кстати, спасибо, что разбудил пораньше, может быть, я еще успею дописать… Документ с докладом открывается и Стайлз видит, что в нем законченные десять страниц текста. Это удивляет, потому что последние страницы Стайлз вообще не помнил, как писал, и читая их, он все равно не может вспомнить. Наверно, он писал их в уже совсем полукоматозном состоянии. — Что такое? — Джон наклоняется, косо заглядывая в экран, но ничего, что шокировало сына, не видит. Стайлз качает головой и трет глаза. — Просто я думал, что не дописал, но дописал. Знаешь, все же я не против завтрака. Пожаришь лазанью? Только на оливковом масле, а не подсолнечном, оно не такое вредное. Джон улыбается и взъерошивает отросшие волосы сына на его макушке. — Как скажешь, сынок. Только не забудь сначала почистить зубы. ****** На завтрак Стайлз спускается уже с рюкзаком. Он щурится от солнечного света, который режет глаза, и отворачиваясь от окна, садится к нему спиной за стол. На кухне немного влажно и дымно, а запах подгоревшего масла ощущался еще с второго этажа. Но Стайлз все равно не отказывается от еды, потому что он не может не есть три дня подряд, а еще отец бы мог обидеться. Да, они оба знают, что готовит он ниже среднего, но зачем лишний раз об этом напоминать? Джон ставит перед сыном тарелку с едой, и Стайлз, как сонная взъерошенная сова, смотрит на нее, пока Джон его не подталкивает: — Давай, а то опоздаешь в школу. Стайлз кивает и берет вилку. Он отправляет кусочек еды в рот, и пугается того, насколько это неприятно. Он никогда не ел жаренных насекомых и не пробовал спаленную резину на вкус, но сейчас, чувствуя каким-то образом через рот этот дымный запах, при этом совсем не ощущая вкуса самой еды, ему кажется, что он ест что-то не то. Отец поставил перед ним стакан сока и отвернулся к раковине. Стайлз воспользовался этим моментом, чтобы выплюнуть еду из рта в стакан. Он успел сделать это до того, как Джон повернулся к нему. Стайлз боялся отказываться тогда, когда уже начал есть. Его отец может неправильно все понять. Да, может он пережарил яйца на сковороде, но не столько же, чтобы еда не имела вкуса и настолько ужасно пахла. Стайлз понимает, что, скорее всего, проблема в нем, и продолжает «есть», подцепляя еду вилкой и отправляя ее себе в рот, но после этого выплевывая ее в стакан, когда делает вид, что просто запивает. В апельсиновом — Стайлз понимает по цвету — соке плавает все больше лазаньи. Джон заканчивает отмывать сковородку и садиться напротив него. Стайлз ставит стакан на стол и накрывает его сверху ладонью. Он поднимается из-за стола и второй свободной рукой берет пустую тарелку и идет к раковине рядом. — Я помою, — начинает шериф. — Нет! Нет, зачем, я сам могу, правда, одну тарелку и стакан не долго сполоснуть водой. А ты, наверное, устал со смены. Иди отдохни, поспи. Правда, пап, иди, отдыхай. Спасибо за завтрак, дальше я сам… Когда Шериф ушел с кухни, Стайлз вылил содержимое стакана в раковину, быстро все сполоснул водой и, убедившись, что вся еда смылась в трубы и не застряла, подхватил рюкзак и вышел из дома. На улице солнечный утренний свет резал глаза еще больше, и Стайлз даже пожалел, что не взял какие-нибудь солнцезащитные очки. ****** Больница БХ. Шерон сидел в своем приемном кабинете. От него только что вышла женщина с кистой, снимки которой он держал в руках и рассматривал минут десять вместо пяти секунд, потому что больная оказалась той еще сплетницей. Она сказала, что часто ходит в больницу из-за своего плохого здоровья (на самом деле ипохондрии), и что уже знает всех врачей и все слухи, которые про них говорят. Шерону стало интересно, что про него сплетничают в больнице и в городе, поэтому он слушал пациентку, пока той больше не нашлось, что ему сказать. Стоит отметить, что кардинально нового Шерон ничего не узнал. Он лишь убедился, что все верят ему и его образу, и считают либо хорошим мальчиком, либо пафосным доктором из большого города, который ставит себя выше другого персонала. Второе мнение, возможно, появилось из-за нелюбви Шерона к лишним контактам. Он признает, что лучше, когда тебя любят все, но в тоже время понимает, что заставить любить себя кардинально всех — это выше сил любого. Да и он не за фанатами сюда приехал, так что плевать. Когда пациентка ушла, закрыв за собой дверь, Шерон отложил ее снимки в стол и достал антисептик из ящика. Он не терпел микробы и грязь, которую оставляли после себя все эти люди. Пускай стулья и воздух, но собственные руки и тело он всегда должен был держать в чистоте. Он не выносил чужой запах на своей коже, поэтому в кармане пальто, в ящике и в бардачке у него всегда был антисептик, который вонял спиртом. Что-то в резких запахах было, потому что Шерону они нравились. Что медный дурманящий запах крови, что разящий запах спирта. Оба они были яркими и красочными, живыми и игристыми как вино. Втирая гель в свою кожу рук, Шерон склонил голову немного набок и погрузился в легкий транс. Вдыхая запах антисептика, он вспоминал, как протирал салон своей теслы после того мальчика. Он не знал имени ребенка, и не узнал его до сих пор, потому что его видимо еще не нашла полиция, нужно было оставить тело ближе к дороге… Но Шерон помнит ту ночь все еще ярко и свежо. Эти неотложенные подальше воспоминания играются с ним, и ему становится смешно от того, как какой-то подросток смог влезть так глубоко в его голову. Это всего лишь человек, кусок плоти с костями. Но такой влекущий. Если бы Шерон умел отмотать время назад, он точно бы снова выпил того медового ребенка. Гель впитывается в его руки, и Шерон отпускает их на стол. Слабая улыбка и туманный черный взгляд с красным обрамлением еще долго не сходят с его лица. Это впервые, когда кто-то из еды запал ему в голову на столь продолжительное время. Обычно, игристость от вкуса крови и восхищение от убийства проходили уже через пару часов. А сейчас… сейчас этот медовый мальчик не исчезал из его головы уже третий день, напротив, все больше и больше въедаясь в мозги. Как бы это не привело к нехорошим последствиям.