Плоть и Кости

Среда, 5 минут до полуночи. Дитон вошел в комнату со стопкой тетрадей в руках. Все пыльные и потрепанные они покоились в коробке на складе среди кошачьего и собачьего корма, пока, наконец, не пригодились. Хотя, на счет «пригодились» вопрос весьма спорный, Дитон не помнил точно, куда именно записывал рецепты по обнаружению вампиров, потому что это было так давно, когда у него еще были волосы на голове, и поэтому среди этих записей в тетрадях могло вообще не оказаться нужного им рецепта. Друид подошел к столу, за которым уснул альфа, и, положив стопку рядом, чтобы освободить руки и избавиться от ненужной тяжести, коснулся чужого твердого плеча. Дерек отключился недавно, и, не успев еще войти в более глубокую фазу сна, тут же проснулся и открыл глаза. — Иди домой, Дерек. Мы можем продолжить завтра. — Который час? — хрипло спросил Хейл. Дитон взглянул на наручные часы и ответил: — Полночь. Твои беты уже, наверно, вышли в патруль без тебя. Дерек вздохнул, потер глаза и сказал «ладно», после чего встал, захватил свою кожанку, висящую на стуле, где он сидел, и, попрощавшись и поблагодарив за помощь Алана, вышел из ветеринарной клиники. На улице было уже темно, и только почти полная луна и звезды освещали гнилую желтую траву под ногами и гальку, рассыпанную вокруг клиники для животных. Дерек пошел к своей машине, стоящей в паре метров от дверей, но не успел он сделать третьего шага, черный огромный ворон пролетел мимо его лица, почти задевая нос. — Черт! Дерек проснулся. На него словно вылили стакан холодной воды, добавив при этом «не спи!». Дымка ушла из его сонной пустой головы, и альфа, остановившись, посмотрел на наглого ворона. Птица, пролетевшая перед ним, приземлилась на землю прямо на мышь, и, схватив ту когтями за маленькое тельце, оторвала клювом ей часть головы резким движением. Раздался хлюпающий звук, а потом галька под тушкой мыши окрасилась в красный. Длинный хвост несколько секунд дергался, как оборванный электрический провод на воде, а потом замертво упал. Ворон безжалостно раздирал мышь на куски в тьме ночной, и казалось, что такая дикость естественное явление для этого городка. Зрелище было не самым приятным. Дерек нахмурился, а потом, оставив ворона и его обед в покое, продолжил путь к машине. Уже сидя за рулем, с включенным двигателем, альфа несколько секунд, словно уйдя в транс, просидел в одной позе. Словно через трубочку Дерек всасывал свои силы обратно, чтобы не растечься как лужа. Ему было нужно собраться и взять себя в руки, проверить бет, проверить Стайлза, позвонить подруге-друидке, чтобы узнать, не знает ли она действенный способ — как быстрее обнаружить труднообнаружимого вампира? И только потом, когда угроза бы миновала, а беты и собственная пара были бы в полной безопасности, Дерек мог бы выдохнуть и позволить себе снова рассыпаться на множество осколков. С момента пожара он все время чувствовал себя разбитым. Он словно был не собой настоящим, а куклой, собранной из пазла себя прошлого. Когда ты живешь в таком состоянии годами, то привыкаешь и забываешь — что может быть иначе. Принять другого себя потом сложно. Дерек решает перед тем, как ехать к стае, проехать мимо дома Стилински. Он знает — чувствует — что Стайлз в порядке, и думает, что глупо ехать к его дому без резких на то причин, но с другой стороны, думает Дерек, почему он не может этого сделать? Если это, что он действительно хочет, то почему он не может этого сделать? Разве люди обычно не поступают так? Делают то, что хотят. Кажется, это так просто и понятно. Но… Прошлое все-таки меняет. Когда несколько раз подряд тебя тыкают лицом в твою лужу, то на следующий раз ты уже ожидаешь, что, если снова сходишь мимо лотка, то хозяин повторит урок. Даже если ты еще не оплошал, даже если хозяин сменился, ты все равно ожидаешь «урока». В своей жизни Дерек пережил не один такой урок. Из-за них он перестал доверять другим и себе. Он все еще помнит, словно это было недавно, а не много лет назад, как ему пришлось убить Пейдж. И как потом, наивно полагая, что все будет иначе, он влюбился в Кейт, а та спалила его дом и семью. Да, Дерек знает, что Стайлз — другая история. Красная Шапка его пара, а пары ассоциируется у Дерека с чем-то чистым и даже магическим, как в сказках, это теплое и родное. И Дерек уверен, что Стайлз не предаст, тот доказывал это множество раз. Но… кто знает, не получится ли так, что тот, кто предаст — будет сам Дерек? Он не уверен в себе. Смерть семьи, предательства и другие испытания судьбы показали ему, что он сам не так чист на руку. Он может сорваться, может быть слишком холоден. Заслуживает ли Стайлз такого отношения? Нет. Должен ли Дерек ломать чью-то судьбу потому, что так будет проще ему самому? Нет. Будет ли тогда лучше просто продолжать держаться стороной?.. Но Дерек, как конченный придурок, все равно проезжает мимо дома Стайлза, ощущая нить, что тянется из его сердца куда-то вперед. Она затягивает его как веретено туда, куда ему не следует даже смотреть. А он смотрит и повинуется, завлеченный голосом пары словно чарами нимфы. Свет все еще горит в открытом окне Стайлза. На секунду в голове альфы проскальзывает мысль выйти на улицу и пойти к окну… но Дерек вовремя пресекает идею и, нажав на педаль газа сильнее, уводит себя от дома Стайлза. Не в этот раз. И, надеется Дерек, не в следующий. Дерек уезжает в лес к бетам, гуляющим на патруле, решая, что лучше он так принесет пользу кому-то, чем отпустит прошлое и даст себе принести в чужую жизнь страдания. ****** Четверг, утро. Начался еще один серый день. Осень расцветала, убивая лето. Стайлз проснулся от будильника телефона и почувствовал запах гнилых листьев, который приносил ветерок в его комнату через открытое окно. Он снова забыл его закрыть. Это стало уже вредной привычкой. В комнате было холодно, как в морге. С подъездной дорожки донесся звук отъезжающей машины, и Стайлз сразу понял, что это отец поехал на работу. В сердце кольнула обида за то, что он даже не разбудил его или не зашел сказать «пока», а просто уехал, оставив одного в их большом пустом доме. Стайлз переворачивается на бок. Плед накрывает его до ушей, и он думает, может ли он остаться сегодня дома? Апатия накрывает его, остужая как кубик льда мозг после вчерашнего дня бодрости и активности сознания. Стайлз надеется, что таблетки начали снова работать, поэтому в его голове пусто, а на душе тоскливо, но подсознательно он понимает, что дело далеко не в работающих или нет таблетках. Дело в той ночи, которую он начал вспоминать, а еще в отце, который начал забывать о том, что он еще и отец, а не только шериф. В такие дни как этот, когда отец забывал о своей роли, Стайлзу становилось грустно. Он вспоминал дни, когда мама только умерла, и когда отец пил, чтобы заглушить боль, и ничего, кроме алкоголя, не видел и не хотел. Стайлз был тогда ребенком, но уже ощущал себя взрослым. В те дни он следил, чтобы отец, перепив, не упал по пути до кровати, или чтобы тот не убил себя выпивкой. Стайлз в свои девять лет был родителем для своего родителя. Он как взрослый сам справился с потерей матери, но потерял из-за этого детство и детские радости, а, может, еще и важную часть себя. Мироощущение Стайлза сдвинулось в тот момент, и теперь, когда мама уже годами как покоится под землей, а отец уже не пьет и работает, Стайлз все еще прибывает в шкуре взрослого, лишенного детства. Стайлз чувствует ответственность за отца. И за мир в целом. Но это не та ответственность, которую он сам решил положить на свои плечи, это та ответственность, что упала на него, и он этого не заметил, приняв за должное. Наверно, все дети должны быть ответственны за родителей? Наверно, все нормально?.. Когда машина шерифа уезжает достаточно далеко от дома, чтобы Стайлз ее не слышал, подросток выбирается из покрывала и идет в ванную. Сегодня четверг, первый лакросс, а это значит, что Скотт, возможно, придет к нему, чтобы они вместе поехали в школу. Раньше лучший друг часто приходил к нему перед школой для этого, но после того, как у Скотта появилась Эллисон, имевшая собственную машину, Скотт перестал приходить к Стайлзу по утрам. Но то, что Скотт перестал приходить, не отбирает у Стайлза его права верить, верно? Спускаясь по лестнице, Стайлз почувствовал необычный аромат. Пахло так ненавязчиво и вкусно, что мысли в голове сменились и сосредоточились на запахе. С приближением к двери запах усиливался, и, почти дойдя до двери и вдыхая аромат, дарящий надежду, состоящий из грейпфрута и бергамота, Стайлз предвидел то, что в дверь кто-то постучит за секунду до настоящего стука. Тук-тук. Еще до того, как открыл дверь и впустил свежесть внутрь, в голове Стайлза высветилось имя «Айзек» неоновой вывеской. — Привет, Айзек, — улыбается Стайлз. Он не может сказать точно почему, но рад Айзеку не меньше, чем Скотту. Вчера волк пробыл у него в гостях часа четыре, и они успели посмотреть одну часть «Звездных Войн». Это было как-то… по-домашнему? Приятно. И Айзек ни разу не сказал вчера, что ему пора идти или что ему скучно, он, кажется, действительно был рад провести с ним вечер. — Ого, ты знал, что это я? — Айзек тоже улыбается. Кажется, что Стайлз его ждал, хотя они не созванивались и не договаривались поехать в школу вместе. — У меня хорошая интуиция, — говорит Стайлз, а потом смотрит сквозь возвышающегося оборотня на синюю машину на дороге. — Ты решил за мной заехать? Мило. А Эрика ревновать не будет? Оборотень усмехается, но ничего не говорит. Стайлз захватывает ключи, висящие у двери на гвоздике, и выходит на улицу. Перед закрытием двери Стайлз окидывает взглядом пустой дом, и улыбка сходит с лица. По дороге в школу Айзек спрашивает его: — Что-то случилось? И Стайлз отводит взгляд от окна, через которое смотрел: — Нет. А почему ты спрашиваешь? Айзек неуверенно жмет плечами. — Просто вчера ты был такой разговорчивый, а сейчас ни слова не сказал, пока мы ехали. Стайлз вспоминает, сколько сотен слов сказал Айзеку вчера, потому что не мог заставить себя замолчать, и думает, что сейчас у него в голове нет и пары предложений, только воспоминания, и он догадывается, почему, но не хочет в это полностью верить и заставлять верить других, поэтому отвечает что-то, что могло бы сойти за правду: — С отцом вечером поссорились. Еще и тестовая неделя в школе. Наверно, я просто немного устал. — Уверен? — Да, все в порядке. Не переживай, чувак. ****** На тренировке лакросса, которая проходила под открытым небом, Стайлз понял — какого это не бежать самым последним, задыхаясь и умирая. Он не был среди первых бежавших, но, черт, какая разница? Он был не худшим. Это было настолько классное ощущение, что Стайлз даже не стал задумываться, почему он бежит быстрее, чем бегал всегда раньше. Его мозг не давал ему об этом думать и шептал только о том, что он крут. Тренер Финсток тоже был впечатлен и одарил его парой хороших комментариев. — Билински! Молодец. Если будешь продолжать в том же духе, то дам выйти на поле в следующей игре. Учувствовать в следующей игре — круто. С этим никто бы не поспорил в школе. Потому что, если ты играешь, даже если не забиваешь за игру и одного мяча, то становишься автоматически объектом наблюдения девушек. Тебя, как парня, начинают обсуждать красавицы, и ты из пустоты образуешься в видимую для всех фигуру. Не то, чтобы Стайлзу хотелось женского внимания, но ему хотелось просто внимания. А еще, может, на игру пришел бы отец. Если бы это было так, то они могли бы наконец найти одну общую тему для разговора, приятную им обоим. Спорт это всегда хорошо. Из-за него сложно поссориться, если вы за одну команду. — Ты энергетиков перепил? — спрашивает его Скотт, когда они идут через поле к входу в мужскую раздевалку. Другие парни плетутся позади, потные и вонючие как грязные носки. Они со Скоттом тоже слегка покрыты испариной, но это ничто, в сравнении с другими. На самом деле, будь Скотт хотя бы чуточку внимательным и дотошным, то обратил бы внимание на изменения лучшего друга, попытавшись разобраться лучше в их причинах. Но это был Скотт настоящий, и этот Скотт предпочитал девиз «живи беззаботно и не думай ни о чем, если это не угрожает тебе смертью». — Нет, просто хорошее настроение, — говорит Стайлз, не забывая, что утром говорил про свое настроение другому человеку противоположное. Без разницы, Айзек их все равно не услышит. — Круто, бро. Слышал, что сказал тренер? Если будешь и дальше стараться, то мы сыграем вместе. Скотт ударяет его в плечо кулаком по-дружески и ускоряется, исчезая за дверьми. Стайлз смотрит ему вслед и думает над словами «если будешь дальше стараться». Стайлз вдруг понимает, что лучший друг считает, что раньше он не старался на тренировках. Действительно? Он каждый раз выкладывался насколько мог, а окружающие думали — что он недостаточно старается? С учетом, что сегодня, на самом деле, он старался не сильнее обычного, если не меньше, слышать такое немного больно. Но кому есть дело до его чувств? Стайлз пинает камень на траве, тот отлетает куда-то в сторону, а подросток идет в раздевалку. Айзек, который возле трибун говорил с одноклассником из параллели, обращает внимание на Стайлза, ощущая, как пнутый камень Стайлзом, посылает в нем самом маленькую волну волнения. ****** Это случилось на уроке биологии. Стайлз сидел на своем обычном месте за партой, возле Скотта. Сначала все было обычно, но потом в его ушах начало звенеть, а перед глазами становиться темнее, словно солнце вдруг спряталось за тучами. Хотя оно светило прямо в окна. Руки у Стайлза задрожали, и он положил ручку, позабыв о лекции, которую у доски читала мать Лидии. Стайлз ощущал то, как ему становится все хуже. Струйка боли ползла по его телу снизу-вверх как змея. От растерянности, Стайлз ничего не делал и продолжал сидеть, он просто бы и сидел дальше, пока, быть может, не свалился бы со стула в обмороке, если бы Натали Мартин не заметила его бледное и умирающее выражение лица. Она отвлеклась от того, что читала, молча секунды три смотрела на него, раз позвала, а потом, поняв, что друг ее дочери ее не слышит, попросила Скотта помочь Стайлзу дойти до кабинета медсестры. Скотт, кажется, до этого момента не замечал ничего плохого. Он щелкнул головой вверх, нахмурился, повернул голову к Стайлзу, и только потом начал делать то, о чем его попросили. Скотт под руку повел Стайлза к медсестре, все время спрашивая, что случилось? Стайлз, конечно, ни разу не ответил на вопрос. К счастью, и кабинет биологии, и кабинет медсестры, были на одном этаже, и Стайлзу не пришлось преодолевать препятствие в виде лестницы. — Боже, что случилось? Положи его на кушетку, — говорит женщина с завязанными в пучок волосами, вставая из-за своего стола и сразу идя к ним навстречу. Она скоро собиралась идти домой, а тут такое. Медсестра бегает взглядом и не знает, что ей сделать, чем помочь. Обычно к ней приходят максимум с разбитым носом или без ничего, подлизники, не любящие ходить на физкультуру. Женщина кладет руку на лоб Стайлза, который сжался на кушетке как эмбрион, но вместо горячего лба чувствует очень холодный. Холодный пот — признак чего?.. — Ну? — спрашивает она, смотря на бедного Скотта, который последний, кто может что-то знать. Тот в шоке качает головой. Он не знает. Но он волнуется. Его другу больно, и Скотт чувствует это не только как человек визуально, но и как оборотень через запах. Негативные чувства, такие как боль, пахнут в разы ярче остальных. И куда неприятнее. А если больно твоей стаи?.. — Понятно. Я звоню в скорую, — ворчит женщина и достает сотовый, звоня и не сводя взгляда с подростка. Мысленно она молится, чтобы ее смена не закончилась потом судебными разборками. Лучше бы она вместо химии в детстве полюбила рисование… ****** Скорая приезжает быстро, и его забирают на носилках два медика, оставляя медсестру и Скотта в растерянности в школе. Уже внутри белой машины, Стайлз открывает глаза, но перед ним все настолько нечеткое и то яркое, то темное, отчего начинает еще и тошнить, что он решает закрыть их обратно. С закрытыми глазами он четко чувствует боль в животе, которая выворачивает его. Стайлз не знает — насколько больно рожающим женщинам, но ему почему-то кажется, что сейчас он почти роженица. Что-то словно хочет вырваться из него, но не через таз, а разорвав ему желудок и кишки, как Чужой. Его спрашивают и спрашивают о чем-то. Но сосредоточиться на вопросе, когда тебе адски больно, не является реальным. Единожды только Стайлз качает головой «нет», когда различает вопрос «болит ли у него справа в низу живота?». Нет, у него болит везде. Хочется сдохнуть. Его также на носилках вкатывают в больницу, увозят куда-то, что-то кричат. Стайлз чувствует канитель вокруг, запах спирта и таблеток — которые ненавидит с того момента, как мама умерла в больнице. Он понимает, что сейчас вообще не время думать о том, что для тебя болезненней всего, но воспоминания сами лезут ему в голову. Похоже на то, как жизнь проносится перед твоими глазами, когда ты умираешь. У Стайлза проносится жизнь, но не его, а его матери. Стайлз вспоминает, как, когда ему было лет шесть, он очень хотел шоколадного печенья, которое мама поставила на кухне в банке, но скоро был обед, и ему не разрешали есть печенье перед едой. И он тогда подумал, что когда люди закрывают глаза — они же исчезают? Вот он есть, а вот его нет. Он думал, что если закроет глаза, то станет для всех невидимым, и тогда он сможет пробраться на кухню и взять печенье. Но сложность заключалась в том, что с закрытыми глазами дойти до кухонного стола, взять печенье из банки, а потом вернуться обратно — довольно сложно. Конечно, в итоге он уронил банку с печеньем, рассыпав его по столу, а его мама обернулась на звук, но… тогда она ничего не сказала и продолжила готовить, улыбаясь. Сейчас, лежа под ярким ослепляющим светом флуоресцентных ламп, Стайлз понимает, что мама была самым добрым и прекрасным человеком, позволяющим ему тогда съесть печенья перед обедом, и при этом, дав ему верить в то — что закрыв глаза, ты исчезаешь — и дальше. Повернув на бок голову, слеза скатывается по скуле Стайлза и падает на тонкую белую ткань простыни. В его палату входит человек в халате с завязанными в хвост рыжими волосами, и Стайлз перестает думать о маме. Он не хочет разрыдаться перед хирургом, который, возможно, сейчас заберет его на операцию, если подтвердит воспаление у него аппендицита. Но, к счастью, Шерон знает, что это не аппендицит.