Плоть и Кости

Пятница. Когда подростковый организм набрался сил и исцелил себя, затянув порезы на кровавой плоти, не оставив на месте и шрама под белым слоем марли, а через кожу вместе с потом вышла последняя часть обезболивающего, поступившего в организм через капельницу, Стайлз проснулся, лежа на правом боку. Его взгляд упирался в однотонную стену, в которой не было и грамма информации, отвечающей его вопросам в голове. Стайлз помнил только вспышки событий и был рад, что в этот раз, очнувшись не там, где засыпал, он хотя бы не словил повторной легкой формы амнезии. Школа, урок, Скотт и противная медсестра, от которой жутко пахло дешевыми сигаретами и мятной жвачкой. Интересно, Скотт заметил этот запах? Хотя… наверно, тогда ему было немного не до того. Стайлз моментом помнит этот щенячий испуганный взгляд, но вместо сочувствия или сожаления, что лучшему другу пришлось иметь с ним дело в такой чрезвычайной ситуации, вызывающей волну адреналина и волнения даже у него самого, подросток чувствует приятную, но вязкую тихую волну наслаждения. Тогда он не чувствовал ее, но сейчас, когда боли уже нет, а мозг работает в штатном режиме, Стайлзу очень не хочется, но он все же признает, что был бы не против, если Скотти еще раз застал его умирающим, может, тогда бы, он вспомнил бы о нем, а их дружба снова стала прежней — крепкой и тесной. Мысль про дружбу через секунду кажется столь детской и глупой, что хочется закатить глаза на самого себя. Верно, им уже не по тринадцать. Глупо думать, что с течением времени, все останется так же, как оно было в детстве и юности. Они уже не два ребенка, чтобы обижаться друг на друга за проигнорированные сообщения. О чем он только думает… По окну стучит дождь, а потом на миг мигает молния, освещая палату. Ветер, бушующий в долине города, залетает в вентиляционные шахты больницы и, летая по ним, негромко стонет, как маленькое привидение Каспер. Стайлз не торопится действовать, мир звуков, тихих, как стоны ветра или полного мужчины где-то за стенкой, и громких, как раскат неба, увлекают его. Он слышит многое… да, это необычно. На подкорке сознания, Стайлз понимает, почему он слышит все так четко, как не слышал раньше никогда. Но в своем обычном рутинном сознании он отталкивает все логичные объяснения своим изменениям, потому что они пугают его до мурашек. Он никогда этого не хотел. Он человек. И он будет человеком всю свою жизнь. Точка. Мужчина с проблемами дыхания — Стайлз понимает это по бесконечному кашлю и свисту в легких — скрипит, пытаясь перевернуться то на один, то на второй бок. Кроме этого активного умирающего мистера как-нибудь-его-там Стайлз не слышит больше пребывающих в сознании людей. На целом этаже тихо и темно. Прямо как на кладбище. Может, поэтому, слышен каждый шорох? Больше не вынося бесподвижности, благодаря которой надеялся снова заснуть и отключиться, быть может, хотя бы до семи утра, когда проснутся медсестры, Стайлз нервно садится. Тонкое одеяло падает с его груди, и он замечает, что не в своей одежде. На нем голубой медицинский халат, а любимая футболка и толстовка с джинсами и носками лежат ровной стопкой — Стайлз чувствует на них остатки цветочных духов Мелиссы — на тумбочке рядом. Чуть дальше стоит кресло (уже потрепанное) в котором обычно сидят гости больного; друзья или коллеги, либо родственники. На кресле тоже есть запах. Стайлз не может назвать точно то, что чувствует, потому что пахнет многим, смесь и пота, и пороха, и земли, и копченного, малость чего-то сладкого, похоже на духи мамы Скотта, но зато Стайлз сразу узнает того, кому принадлежит эта гремучая смесь. Его отцу. Наверное, он приезжал. Еще бы. Но уже так поздно, совсем темно, если не считать свет от молний и прожекторов на внешних стенах больницы. Стайлз понимает, что его отец уехал домой. Наверно, не так давно. Пахнет не ярко, но и не вовсе слабо. Как час или два назад он уехал. Становится интересно, сколько сейчас времени, и Стайлз по привычке тянется к карману, где всегда лежит сотовый, а потом понимает и лезет за своей одеждой, пытаясь дотянуться до нее со своего теплого — в переносном смысле — местечка. К счастью, получается. Заряда немного на телефоне, и, узнавая, что сейчас четыре десять ночи, Стайлз смотрит на заметки о входящих. Пропущенный от Айзека и два от Эрики. Смс «ты меня напугал» и «перезвони как проснешься бро» от Скотта, присланное в семь вечера четверга. Стайлз смотрит на смс несколько секунд, а потом закрывает его. Экран гаснет, а в палате снова темнеет. Ощущения прямо настоящего кошмара в грозу, как в детстве, когда он был вынужден слушать завывания ветра и шелест веток в одиночку. Он мог бы убежать к маме, но тогда бы она не считала его больше таким смелым, а он очень хотел, чтобы представления мамы о нём — смелом не изменялось никогда. Он был ее маленьким защитником. Но все-таки не смог спасти. Черт. Стайлз спускает ноги к полу. В груди начинает сдавливать, а стены идти волной. Руки, сжимающие простынь, подрагивают. Больницы… он их не любит. Здесь душно и плохо, хочется уйти, но… Стайлз смотрит на закрытую дверь палаты. В коридоре тихо, никто не ходит, пациенты спят, да и медсестры, небось, тоже. Если он уйдет сейчас, тихо сбежит через какой-нибудь задний ход (он точно здесь есть), то его пропажи даже не заметят. По крайней мере, до утра, когда кто-нибудь к нему не придет. Но это будет потом, не сейчас. Сейчас… хорошее слово… сейчас (такое спокойное) он хочет уйти. Куда? Без разницы. Под ближайший козырек чужого дома, к Скотту, к Дереку, да даже в свой родной дом. Отец не будет рад ему, посчитает, что у сына снова поехала крыша, раз он сбегает из больницы сразу после того, как оказался на операционном столе. Но важно ли думать об этом сейчас? В груди давит, ребра сжимают легкие, такое чувство, что кислород ходит туда-сюда, но не усваивается. Стайлз дышит, чувствует, как ходит диафрагма по его желанию вверх-вниз, как сжимаются и разжимаются мышцы, но все это кажется натруженным и бесполезным. На секунду — фикцией. Нет, нет, нет. Все в порядке. Это просто панический приступ. Он через это уже проходил. Стайлз пытается убедить себя, что все в полном порядке, но его сила убеждения всегда плохо работала на нем самом. Он, может, неплохо убеждает других, если этого действительно хочет, но хреново справляется с этим в свою сторону. Если он уже почувствовал панику, то успокоиться от обычного самовнушения он уже не сможет. Его реакция — это серия следующих друг за другом фейерверков. Зажег — и все. Как домино. Задел — и процесс уже пошел. Быстро и нервно, Стайлз начинает переодеваться в свою одежду, натягивая темно-серую футболку через горло, а следом джинсы, толстовку, потом втискивает ноги в кеды. При процессе последнего он почти перестает соображать, дергаясь как наркоман при ломке и думая о воле — как о новой дозе. Уйти. Уйти. Уйти. Надо уйти. Кажется, что если не уйти, случится что-то плохое. В голове нет конкретных идей, что именно может произойти, но просто что-то точно случится. Такое чувство. Стайлз пытается убедить себя, что он адекватен. И что он бежит от кого-то, может, от себя… А может, от той, кого уже нет, но кто, как призрак Рождества, пугает его по ночам, показывая ему его грехи. И он не хочет впускать в свою голову темную змею догадки, что боится он не того, что может произойти, а того, что уже свершилось. Так… Стайлз останавливается перед дверью, прислушиваясь еще раз к звукам в коридоре. Там тихо. Лифт тоже. Но он не один на этаже. Здесь люди, и он чувствует каждого, от чего появляется чувство, что они также чувствуют его. Чувство толкучки в тесном школьном автобусе. Чувство, словно враги подкрадываются к тебе в окопе со всех сторон. Да, больница — самое безопасное место в городе, но, решает Стайлз, не сейчас. Он чувствует себя прекрасно физически, у него не болит живот или что-то еще, не течет кровь, не темнеет в глазах и не стискивает в висках. Ему всего лишь не хватает свежего воздуха… совсем малость личного пространства. Это же веская причина, чтобы уйти? Стайлз открывает дверь, бесшумно ступая в коридор и оглядываясь в обе стороны. Никто не идет, но он не может удержаться от того, чтобы не проверить. Убедившись, что человек в халате не прячется за углом, чтобы поймать его и утащить обратно в палату, где тесно и дурно, как в крохотных палатах дома Айкена, Стайлз Стилински начинает свой побег в сторону лестницы, что в конце коридора. Подошва кед тихо скрепит «вж-вж», словно подпевая многочисленным стонам и скрипам в больнице. Лифт… Глупая идея. Стайлз останавливается у лифта, уже собираясь нажать кнопку вызова, но потом отказываясь от этого решения. Если он поедет на лифте, может встретиться на первом этаже с кем-то из персонала лицом к лицу. Да, сейчас глубокая ночь, но кто знает. Стайлз не хочет объяснятся перед кем-то — и конечно, он точно не хочет делать этого перед Мелиссой — за то, что собрался уходить. У него и нет идей на этот счет. Пациенты уходят ночью из больниц? По ночам кто-то вообще ходит по больнице и катается на лифте? Кроме призраков умерших. «Лестница». Надпись над деревянной дверью с металлической ручкой загорается как маяк перед его лицом. Это не магический портал, который забросит его сразу домой, но наиболее подходящая альтернатива шумному неожиданному лифту. Так он хотя бы сможет проверить первый этаж на наличие бодрствующих людей до того, как будет уже поздно. Сворачивая на пару градусов вбок к двери, Стайлз вдыхает и его обоняние улавливает тонкий шлейф уже выветренного сквозняком, гулящим по коридорам, аромата. Ненавязчивый свежий и холодный аромат настораживает его, но в то же время пленит и тянет к себе. Ближе. Еще. Стайлз шагает, пока его рука не ложится на дверь и не толкает ее. Через щелку проскальзывает букет из моря и хвойного густого леса, из терпкого можжевельника и блеклой и сухой, выжженной на солнце, травы. Он знает кого увидит до того, как увидит. И он бежал от встреч с людьми, потому что хотел сбежать от себя, но сейчас — хорошее слово, спокойное, — он видит его и не хочет больше убегать. Он словно бы, наконец, встретился с охотником, который может спасти его от бешеного лиса, что кусает за пятки. — Дерек? — Стайлз заходит на лестничную площадку. Здесь не светит свет и темно, а еще намного холоднее, чем в коридоре или палате, потому что нет отопления, и на стене присутствуют прямоугольные окна, в которые барабанит осенний ливень. Дерек сидит на лестнице спиной к нему. Он дышит размеренно, а с каждым выдохом из его рта выходит небольшое облачко пара. Стайлз тоже дышит, и, вроде, какой-то пар появляется от его выдохов, но столь прозрачный, что его почти нет. Стайлз делает еще один шаг навстречу и тянет руку, касаясь чужого мускулистого плеча, спрятанного под черной кожанкой. Раньше бы Дерек уже предупредительно взглянул на него и зарычал, он не позволял прикасаться к себе даже на эмоциях во время разговора, а сейчас… Дерек пробуждается только от прикосновения и резко вскидывает голову, уставляясь туманным взглядом в лицо подростка, черты которого в темноте более остры. Этот неожиданный «визит» сбивает Дерека с толку, и он поднимается, рукой держась за стенку. Подросток отступает на шаг назад и жмется, словно видит впервые. Обычно, думает Дерек вскользь, так делают испуганные беты… или чужие зашуганные омеги. Но Стайлз человек, поэтому мысль про волчью иерархию тут же растворяется как сигаретный дым на ветру, позволяя более важным на момент образам осесть в голове. Они смотрят друг на друга, и Стайлз видит, как дергается грудная клетка Дерека в глубоком вдохе в предзнаменовании вопроса, готового сорваться с губ, и Стайлз решает, не успевая подумать, что тактика «задавай вопросы первым» самая лучшая тактика. Не давая застать себя врасплох, подросток спрашивает: — Что ты здесь делаешь? — И это хороший вопрос, потому что Стайлз не знает на него ответа. — Мой папа снова озадачил тебя просьбой? Дерек закрывает слегка приоткрытые челюсти обратно. На самом деле, он бы хотел знать, что Стайлз делает на этой лестничной площадке. И как он, Дерек, мог его не услышать, ведь Стайлз не такой тихий и прозрачный, как пылинка, чтобы подкрадываться к альфе незаметно. Дождь заглушил его шаги? Может быть. Судя по звукам, на улице еще не стихло. Черные брови, что служат Стайлзу вечным поводом для насмешек над волком, плавно дергаются вверх на секунду (нужно что-то ответить) и опускаются на свою прямую линию обратно. Дерек кивает и негромко отвечает хрипло-рычащим голосом: — Да. Твой отец переживал, что с тобой что-то может случиться за ночь и попросил побыть твоим сторожем. Я у него в долгу, так что не смог отказать. Дерек не понимает, зачем оправдывается и лжет. Ему просто не хватает… нет, не смелости, а, может, наоборот, слабости дать себе сказать все как есть. Альфа чувствует тот стержень внутри себя, который всегда держит его на ногах, и сейчас он колит его, больно и неприятно, словно стержень уже не просто часть характера, а что-то материальное, что сидит внутри и контролирует, не позволяя сказать того, что не соответствует прежнему образу. Образу, что уже не родной. Но Дерек продолжает его виртуозно играть, как актер, который отснялся в последнем фильме и теперь не может свыкнуться с мыслью, что больше не нужно жить в шкуре другого персонажа. — Мило с твоей стороны, — чувствуя некое разочарование от ответа, говорит Стайлз. — Ну, знаешь, я уже проснулся и все хорошо. Ты можешь идти домой, если хочешь. Стайлз словно отпускает его. Это на самом деле не так, но у Дерека появляется желание сказать, что он не хочет уходить, что он не против сидеть здесь до самого рассвета или заката, если Стайлз попросит об этом, но, скажи он так этому подростку, то поступил бы подло. Просто бы вылил на него все как есть, заставив самому решать, как быть им обоим дальше. Дерек засовывает руки в карманы и говорит естественно (сейчас это кажется игрой) нейтрально: — Нет, я обещал твоему отцу, что не уйду. Теперь моя очередь. Куда ты собрался? — Дерек проходится по нему взгляду, отчего подросток начинает нервничать. — В одежде. Там ночь и дождь, вдруг ты не заметил. Дерек смотрит на окно, на котором появляется один серый развод за другим. Вдали видно, как вяло колышутся ветви полуголых деревьев. — Я… — Стайлз вспоминает, зачем он хотел уйти, и его снова начинает накрывать волна панических неприятных чувств. В горле встает ком, становится снова сложно дышать. Ночь, когда кто-то делал с ним все, что хотел. Ночь, когда мамы не стало. Ночь, когда он спал без своей любимой подушки в том противном дурдоме. Нет, нет, нет. Нет повода для паники… это всего лишь прошлое. Но почему-то, слово «прошлое» болезненно душит в настоящем. Дерек видит, как бегает взгляд Стайлза. Как он начинает метаться внутри себя, словно загнанный в угол зверь, а в карих глазах вырисовываются картины прошлого, что можно посмотреть практически как мелькающие кадры рекламы по телевизору. Видеть кого-то в таком шатком состоянии удручающе. Дерек словно смотрит на себя со стороны во времена, когда переживал смерть Пейдж, смерть семьи после пожара. Был ли он таким же запуганным своим прошлым комком страданий для Питера? Невидимая ниточка дергает, и Дерек делает шаг вперед. Он успокоительно кладет руку подростку на плечо и мягко зовет: — Стайлз? Если, — Дереку уже плевать, он чувствует панику и боль, прошлые и настоящие страдания его пары, и ему самому становится мерзко в светлых стенах этого здания, — ты хочешь, я могу отвезти тебя домой. — Правда? — подросток вскидывает голову. В его голове возникает вопрос о том, что скажет отец и доктор, и мама Скотта, когда обнаружат, что он сбежал из больницы. Но этот вопрос уходит на второй план. Уйти. Он хочет уйти. И какая разница, что скажут потом, если, останься он здесь, сойдет с ума, и потом спрашивать — почему? — у него будет просто бессмысленно. Дерек кивает. Он готов согласиться на что угодно, если это как-то поможет Стайлзу. — Да. Пошли. ****** Спустившись по лестнице на первый этаж и пройдя друг за другом по коридору до угла, Стайлз останавливается. Дерек стоит прямо позади него и дышит ему в затылок. Его дыхание горячее. Прямо как сам Дерек, думает Стайлз, закусив губу и выглядывая из-за угла. За стойкой видно уснувшую на сгибе своей руки женщину. Ее включенный рядом компьютер тихо гудит, но Стайлз слышит размеренное сердцебиение и невольно думает о том, что медсестра в глубокой фазе сна. Если они не будут шуметь, она вряд ли проснется. — Она спит. — Шепчет ему в затылок альфа. Стайлз почти говорит «я слышу», но одергивает себя и, взяв секундную передышку, кивает и бросает Хейлу, махнув рукой: — Тогда уходим, волчок. Дерек идет по следам Стайлза, и они, чуть замедлившись перед стойкой, проходят пункт регистрации и потом быстро ретируются на улицу. Холодный влажный ветер ударяет Стайлзу в лицо, а несколько капель с козырька по диагонали слетают на его красную толстовку, впечатываясь в нее и образуя три маленьких пятна. Не так уж холодно, как казалось на первый взгляд по ту сторону окна. Но осенний ветер легко продувает даже плотную хлопковую ткань. В отличие от кожи. Через нее он еще не в состоянии проникнуть. Стайлз уже собирается шагнуть вперед, ведомый счастьем и азартом от побега домой, где его ждет любимый отец (который, конечно, не будет рад его неожиданному появлению), но тут что-то средней тяжести падает на его плечи, заставляя замереть. Густой запах можжевельника и бескрайнего соленого моря окутывают Стайлза как самый теплый плед. Этот запах — такой приятный и несносимый как дом — согревает его холодное полуживое тело, заставляя фальшивое сердце пропустить настоящий удар. Это что, подкат, Дерек Хейл? — Да не стоило, — бубнит Дереку Стайлз. — Мне не нужно, чтобы ты заработал осложнения из-за какого-то дождя. Пошли, я припарковался там, — говорит Дерек и идет к машине, не оставляя подростку права на последнее слово. Уже вдогонку Стайлз плетется следом. В куртке Дерека никакой ветер ему больше не страшен. Дерек на ходу достает ключи и, пикнув, открывает дверь с водительской стороны. Дождавшись, когда Стилински сделает то же самое, они одновременно садятся в «Камаро» черного цвета, что теперь блестит от дождевой воды как черная змеиная чешуя, и захлопывают двери. Стайлз делает это чуточку сильнее, так как привык, что двери его джипа закрываются не так легко, а иногда и то только с применением силы. Но он все равно любит свою детку. Заводя машину, Дерек думает о том, куда все это пошло. Он планировал совсем другое, а вышло так. Глупо и… Он как подросток. Как Стайлз. Такой же несуразный и делает не пойми что. Где логика? Где здравый смысл? Дерек кидает взгляд на Стайлза, что в его куртке кажется миниатюрной копией себя, и коротко вздыхает. Свет фар освещает перед ними мокрый асфальт. Нужно было оставить его в больнице и вызвать медсестру, чтобы та вколола Стайлзу тройную дозу успокоительного. Но было бы так лучше для кого?.. Ладно, возможно, доля разумного смысла притаилась в его решении где-то на дне. Они уезжают с парковки, где почти нет машин, и в тишине — на самом деле в машине есть радио и можно было включить его, но никто этого не стал предлагать, уйдя в свои мысли — едут в сторону дома Шерифа. Дерек надеется, что не столкнется лицом к лицу с отцом Стайлза. Он не сможет ему ничего объяснить. Стайлз же надеется, что они доедут до его дома быстро, потому что, находясь в замкнутом пространстве вместе с Дереком так рядом, он не знает, долго ли сможет контролировать свою фантазию. Паника ушла, когда они оказались на свежем воздухе, но вместо нее пришел сладкий, липкий соблазн. Не просто так же Дерек отдал ему свою куртку. Так делают только парни для своих девчонок в мелодрамах для школьниц. А Стайлз смотрел эти мелодрамы. Он много чего смотрел и читал. И может быть от этого сейчас ему кажется, что Дерек проявляет к нему симпатию?.. Нет. Просто какой-то бред. Зачем он сдался мужчине номер один? Стайлз откидывает голову на автомобильный подголовник и его взгляд падает на отражение Дерека в зеркальце. На его лицо, обросшее черной щетиной, которая, как нельзя лучше подчеркивает мужественность оборотня. Густые брови и глаза цветом зеленого леса, в которых так легко заблудиться. Черт. Еще немного и он заново влюбится в этого грозного монстра. Влюбится, а потом что? Будет страдать заново по этому секс-символу с горой мышц? Стайлз много раз видел Дерека без футболки, успел разглядеть все его кубики пресса, и он знает, каких трудов стоит их накачать и не дать им уйти с годами. Знает, ибо пробовал накачаться. Но так и не смог этого добиться. А Дерек смог и… и теперь не дает другим спокойно жить без собственного образа в чужих головах. «Мне хватает мыслей в голове и без тебя». Стайлз отрывает взгляд от Дерека и замечает яркое желтое пятно на заднем сидении. Маленькая сумка с длинным ремешком лежит там и наблюдает за происходящим как шпионка. Стайлз даже не заметил ее сразу, не увидел и не почувствовал. Настолько был увлечен другим объектом. Чья эта сумка? Стайлз смотрит вперед на дорогу и не может не продолжить развивать мысль о сумке. Лучше уж о ней. Чья она? Эрики? Нет, волчица в жизни не носила что-то желтого цвета. Только черный и красный. Эллисон? Тоже вряд ли. Подружка Скотта складно уживается только с сумкой для своего лука, да с сумкой через плечо, которой лет пять, не меньше. Больше девушек в их скромной стае нет. Может — Стайлз не хочет, чтобы это было так, но не может не допустить этого — Дерек обзавелся подружкой?.. Какой-нибудь сладкой, вкусной и фигуристой женщиной, которая была бы подстать Дереку? Стайлз украдкой вдыхает поглубже, вместе с тем вдыхая и микроскопические молекулы запаха в себя, чтобы тут же проанализировать их и понять, чем пахнет эта сумка. Кисло. Ярко. Будто бутон цветка с нотками апельсина и перца. Сразу представляется что-то солнечное и жаркое, как Мексика. Как пустыня. Как лето. Этот запах совсем не знаком Стайлзу. Он словно пришел откуда-то издалека. Стайлз хочет спросить у грозного волка, чья эта сумка, лежащая у него на заднем сидении, но подросток решает про себя, что вопрос будет звучать так, словно он ревнует. А Стайлз не может ревновать Дерека. У него нет на это права. Они не более, как знакомые, если отбросить причастность Стайлза к стае Дерека из-за дружбы со Скоттом. Нет. Он не спросит. Они приезжают. Стайлз видит в сумерках патрульную машину отца, криво припаркованную на дорожке у дома. Свет не горит в окнах дома, и Стайлз чувствует интуитивно или нет, что папа спит. Вот и все. Повисает пауза. Они оба словно ждут чего-то, жаждут спросить друг у друга волнующих обоих вопрос, но оба ждут, что кто-то из них решится на это первым. Дереку не хватает слабости, а Стайлзу смелости. Они не решаются, и Стайлз, тихо прокашлявшись, отводит тему к чему-то конкретному и сухому, бесчувственному и неинтересному, как речной песок. — Спасибо, что помог. И за это, — Стайлз вскидывает плечами, отчего скрипит черная кожа, — тоже спасибо. Ну, я пойду… Последнее звучит как вопрос. Риторический, конечно. Или нет? Стайлз надеялся, что Дерек скажет ему «постой», а потом сгребет в поцелуй? Глупость. Ты глупый, Стилински. — Да, иди… Стайлз снимает куртку, оставляя ее на своем сидении, и выходит под дождь. Когда подросток заходит в дом, Дерек отпускает веревку, держащую его на месте, и сжимает руль. Раздражение на самого себя появляется в его крепкой груди. Придурок. Он все-таки придурок. Нужно было хоть что-то сказать. Сказать… но что? Люблю тебя? Погоди, но ты не мог бы сказать, перед тем как уйдешь, что тоже чувствуешь нашу связь, а не только я ее ощущаю? Да, отношения — это так сложно. Дерек никогда не умел делать шаг первым, все ждал, когда девушка подаст яркий зеленый свет. Но и Стайлз не девушка, чтобы ждать от него валентинки, будто они в пятом классе. Любовь… приятная, но сложная вещица. Дерек уезжает в дом в лесу, а на улице начинает совсем светать. Когда он поднимается на второй этаж, его встречает Эрика, секундой ранее вышедшая из комнаты спящего Айзека. Она выглядит злой, встревоженной и заинтересованной. — Где ты был всю ночь? — ей всегда недоставало манер. Будь ее альфой Питер, давно бы разбил ей нос или убил однажды. — У Стайлза? Он в порядке? Альфа проходит мимо нее в сторону конца коридора, где находится его одинокая комната с двуспальной кроватью, перевезенной из лофта. Мысль о мягкой теплой постели кажется слишком соблазнительной после почти бессонной ночи, проведенной на холодной лестнице. — Да. Я отвез его домой. — Ты его что? Дерек?.. — но дверь в спальню закрывается за Дереком, а следом щелкает замок, и Эрика, одетая в черную короткую пижаму с бахромой, остается в коридоре со своим вопросом одна. Какого черта? Думает она.