Плоть и Кости

Пятница. Стайлз вошел в дом и закрыл за собой дверь, прерывая ненавистный взгляд, буравящий в его спине дыры. Дерек остался там, снаружи. И Стайлз заставил себя перестать прокручивать в своей голове картинки, что были связаны с оборотнем прямым текстом. Сейчас его фантазийная реальность не имеет значения. Нужно подняться наверх и сказать отцу, что он дома. Неплохо было бы при этом еще придумать хорошее объяснение. С волос подростка стекает капля воды по шее, скатываясь за шиворот. Вот если бы он не отдал Дереку куртку — тот ее все равно не просил — то был бы сейчас не столь мокрым. Но он бы все равно не оставил куртку себе, даже если бы мог отмотать время назад. Стайлз стаскивает мокрую обувь. Надо забыть про Дерека, пусть альфа-самец прибережет свои милые подкаты для своей женщины, решает Стайлз и переключается на мысли об отце. Папа… Подросток невольно снова вдыхает, чтобы найти информацию в запахе. Это должно быть странным методом для человека, но если ты можешь анализировать запахи, что находятся даже вдалеке, то принимаешь это за должное и почти тут же забываешь, что, вообще-то, этот дар дан не всем людям, это скорее аномалия для человека. Но аномалия полезная… Концентрация отцовского запаха спускается по лестнице словно туман или лента. Сердце мужчины негромко размеренно бьется. Стайлз быстро поднимается по ступенькам и притормаживает на втором этаже, когда на улице снова гремит гром уже ближе, чем в больнице. Мимо Стайлза проносится незримый маленький он сам в темно-синей пижаме. Мальчик лет пяти выбегает из комнаты перед Стайлзом и забегает через закрытую дверь — как призрак — в родительскую спальню. На лице Стайлза появляется грустная улыбка от болезненной ностальгии. Он помнит, но так, словно это уже было и не с ним, как прятался в грозу под одеяло возле мамы, а она перекладывала его в центр кровати между ней и Джоном, и они втроем спали в ночи, когда над городом проходила гроза. Рядом с родителями было тепло и не страшно. Стайлз тихо приоткрывает дверь. Шериф лежит поверх одеяла в штанах и бежево-желтой рубашке. Свет из окна ложится на его тело, что отбрасывает на пустую часть кровати темную тень. В комнате слышится тихий храп. Еще так рано, думает Стайлз. Он не хочет тревожить уставшего родителя, по крайней мере, пока тот сам не проснется. Ну, или пока его не разбудят звонком из больницы. Смотря, что случится первым. — Ладно, пап. Отдыхай. — Стайлз закрывает дверь обратно. Он уходит к себе в комнату, забыв щелкнуть по выключателю, что висит возле дверного косяка. В комнате сумрачно, но предметы различить несложно. Все лежит там же, где и вчера. Кровать небрежно заправлена покрывалом, ноутбук на столе закрыт, дверца встроенного в стену шкафа приоткрыта из-за выглядывающего носка серого кроссовка. Стайлз идет к шкафу и открывает дверцу. Ему в руки падает какая-то одежда, и он, убрав две из трех футболок обратно, оставляет на сгибе локтя висеть одну вместе с пижамными штанами и уходит в ванную. В любимую ванную. В их доме их две, одна в коридоре на втором этаже, другая у него, и Стайлз всегда был горд тем, что имеет свой персональный унитаз и ванную, в которые только он может смывать свои микробы. В ванной, уже переодевшись в хлопковые штаны, Стайлз останавливается. Он смотрит на слой белой марли на нижней части своего живота, которая приклеена пластырями, и думает о том, что странно — почему это настолько безболезненно. Он понимает почему, но не принимает этого. И боится отклеить марлю, чтобы увидеть — есть ли там зияющая дыра. «Есть. Она там есть». Стайлз никогда не мог долго удерживать себя от чего-то, что было ему хоть каплю интересно, поэтому он отклеивает пластыри один за одним, медля на последнем, и убирает марлю. Она падает ему на ладонь, и он, смотря на голубые тонкие огрызки нити на этой белой ткани, понимает, что уже не может продолжать себе врать. Эта регенерация… пожалуй, это самый очевидный признак укуса. Но как. Как он, черт возьми, только умудрился. Уже второй раз за свою жизнь он невольно становится сосудом чужой сущности. Это омерзительно. Длинные пальцы скользят по гладкой коже, где должна была бы быть рана. На секунду Стайлз даже готов расцарапать сам себя на этом месте. Но он понимает, что это не изменит уже того, что произошло. Его укусили. И это было в Хэллоуин. Тот человек… он не может его вспомнить. Этот монстр его укусил. «Буду ли я таким же, как он?». Старая добрая паника возвращается к нему. Но в этот раз она не от теней прошлого, а от тьмы будущего. Стайлз не знает, что он будет делать с новой информацией. Что эта зажившая как на собаке рана означает для него? Для его будущего? Он не мог разобраться со своей жизнью будучи человеком, а теперь… теперь он точно не сможет справиться со всем сам. Но он не может не справиться с чем-то сам. Он ведь самостоятельный, хочет доказать, что способен сам решить что угодно. Стайлз идет к раковине и нервно включает воду. Ее шум приглушает его жалкие вдохи — или имитации вдохов, что эхом отпрыгивают от кафеля. Согнувшись над раковиной Стайлз ощущает всю тяжесть свалившуюся на его плечи тяжелой жизни подростка. Он должен был думать об уроках и вместо хождения по лесу по ночам и клубам ходить в библиотеку. Нужно было не гнаться за преступником, а бежать навстречу обычной жизни. Но разве он мог выбирать адекватные скучные решения? Он? Тот, чей лучший друг — оборотень, а предмет воздыхания — альфа стаи оборотней, да и отец шериф, что десяток лет расследует убийства. Стайлз был создан для мутного дерьма, тайн, проблем и загадок. Он хотел всего этого. Хотел? Так получай. Холодная вода в лицо только самую малость освежает и очищает мозги от мусора. В ванной становится слишком душно и Стайлз, быстро натянув футболку, выходит в комнату. На его заправленной кровати кто-то уже проминает матрац. Стайлз не сразу замечает гостью и вскрикивает: — А! Черт, Эрика, ты решила меня добить?! — Стайлз все еще немного испуганный неожиданностью садится на свое кресло на колесиках и откидывается на спинку. — Почему через окно? Неужели это тоже передается через укус. Блондинка хмуро молчит. Ее темно-карие глаза в ночи кажутся двумя угольками. Почти демонические глаза. Стайлзу страшно в них вглядываться. Эрика кажется обозленной, и Стайлз частично понимает чем. Должно быть, Дерек не спец в держании языка за зубами. Отлично. Первым, кто промоет ему мозги, будет не отец или Мелисса, а Эрика. Только не это. — Почему ты здесь, Стайлз? — она не отрывает от него взгляда. Ее тонкие брови дугой поднимаются вверх, а на лбу образуется почти невидимая морщинка. Взъерошенные влажные волосы лежат на плечах волчицы не так идеально, как всегда. В них нет обычного созданного объема, они облепили ее плечи волнистыми нитями как длинные макаронины. — А где мне еще быть? Это мой дом… — Стайлз пытается говорить непринужденно, словно он ученик коррекционного класса и не понимает смысла происходящего. — Нет, придурок. Почему ты не в чертовой больнице. Эрика щурит глаза и теперь точно смахивает на демона. Стайлз опасается, что этот маленький чертенок может его отжарить за непослушание. Он знает, что молчать с Эрикой не имеет смысла, они слишком сдружились за последнее время и друг от друга просто так не отвяжутся. Особенно тогда, когда чувствуют подвох. У всех есть эта чуйка на неладное. У Эрики тоже она есть, хоть и не столь развитая, как у Стайлза. — Ну я… — Стайлз качается вправо-влево на стуле все еще тупя взгляд в пол, — не могу точно объяснить. Мне просто захотелось уйти домой, понимаешь? Он смотрит на нее, и подмечает, как темно-карий взгляд волчицы смягчается. Она начинает остывать, чувствуя, что ей не собираются глупо лгать вроде «да я просто забыл кое-что дома…», пытаясь от нее отмахаться. Стайлз пытается сказать ей правду. И ему неудобно об этом говорить, она видит это в его взгляде и интонации. Конечно, она не настолько внимательна, чтобы понять, что за правдой Стайлз укромно спрятал небольшую тайну. Он не хочет рассказывать всего. Он сам еще не все понял. Может быть позже… он ей скажет. — Это из-за того, что было в прошлом году? — голос Эрики звучит уже иначе. Тише и неуверенней. — Флешбеки от той лисы? Стайлз… — она вздыхает, и в этом вздохе понятно, что Стайлз выиграл раунд до того, как он начался, — ты не мог, не знаю, позвать кого-нибудь, чтобы тебе дали какое-нибудь снотворное? Нельзя же просто сбегать из больницы. — Снотворное? — улыбается Стайлз. После Ногицунэ такого средства как снотворное для него больше не существует. Он слишком боится, что может вновь вернуться в прошлое — где спать было нельзя, но где его заставили это сделать. Огромное болото дерьмового прошлого. В него Стайлз не хочет возвращаться уж точно. — Окей. Прости. Не снотворного. Но ты мог… — начинает она, и Стайлз решает прервать колесо всевозможных вариантов того, что он мог бы сделать. Он уже сделал, что теперь думать о других вариантах? Он чувствует себя прекрасно, и то, что он ушел из больницы, не главная его забота на данный момент. Ему не хочется думать о чем-то столь пустяковом. — Да, да, Эр. Я много чего мог. Но, прости, я плохо соображал тогда и единственное, чего хотел, это уйти из гребаной больницы. Спасибо, что Дерек согласился мне помочь. Не пришлось хотя бы гулять по городу в грозу. Последнюю часть Стайлз говорит тише. Не планировал вспоминать Дерека, но получилось само. Мысли вслух. Но эта часть про Дерека, кажется, интересует Эрику из сказанного больше всего, потому что она продолжает говорить о нем: — О чем этот бивень думал? — она перекидывает ногу на ногу с раздражением, упираясь теперь рукой в матрац. — Ладно, у тебя с головой проблемы, но Хейл. До того, как стал возиться с тобой, он был более рассудительным. Вы плохо влияете друг на друга. Стайлз тихо усмехается: — Может быть. Эрика смолкает, успокоившись полученными хоть какими-то ответами, и встает. Оказавшись рядом, она обнимает сидящего Стайлза за шею. Ее волосы щекочут подростка, прямо как слабый запах щекочет ему нос. От Эрики вкусно пахнет, как от вкусного ягодного шампуня, немного химозно и очень сладко. Мило. И ее дружеский жест — тоже довольно мило, хоть Эрика и делает вид, что на девяносто процентов состоит из абсолютно не милых вещей. Стайлз уверен, что все девушки прелестные. Еще бы они были более спокойными, как парни. Как Дерек. Стайлз, в отличие от Эрики, не так уж сильно был удивлен соглашением Дерека отвезти его домой. Чуваку, кажется, непринципиально, с чем помогать, если это не вопрос жизни и смерти. Дерек помогает всегда, если может, но и всегда рассудительно, без лишнего пафоса и возни, просто берет и делает. Этим он нравится Стайлзу. Дерек хороший парень, выглядящий при этом по-бандитски круто. — Как ты себя чувствуешь? — спрашивает она ему в ухо. Из ее рта пахнет ежевичной жвачкой. Стайлз на секунду задумывается. Как он себя чувствует? Он ввязался в какое-то дерьмо, но не знает, что ему с этим делать. Его сознание словно раскололось на до и после. Перед глазами стоит все самое худшее, а в носу яркий запах крови из единственного воспоминания о той ночи тридцать первого числа. Как он себя чувствует?.. Эрике лучше не знать. — Хорошо. Наверно, мне вкололи обезболивающего, совсем не больно. Она мычит и отпускает его, присаживаясь на стол возле Стайлза. На Эрике короткие джинсовые шорты и, если бы уже не был абсолютным геем, Стайлз мог бы позариться на ноги и бедра подруги. У Эрики довольно хорошая фигура. Она худая и подтянутая, у нее есть грудь и накаченная попа. Неудивительно, что после укуса все парни в школе обратили на нее внимание. Это случилось не из-за становления оборотнем, Эрике просто нужно было переодеться и начать краситься. Знала бы она это раньше. — А что это вообще было вчера? У тебя раньше такого вроде не случалось. Стайлз мутно вспоминает, зачем его вообще утащили на операционный стол. Он подписывал бумаги о диагностике… чего? Точно! Некая порфирия. Стайлзу кажется, что он уже читал об этом. И он будет не удивлен, если это как-то связанно с вампирами. Один — а теперь и два — вампира в городе уже есть. Чудесно. Когда-нибудь в Бейкон Хиллс совсем не останется обычных людей. — Ну, кажется, у моей бабушки или дедушки по маминой линии была порфирия. И это, видимо, передалось мне. Ничего страшного на самом деле, просто теперь придется добавить еще одно лекарство к списку таблеток, что мне нужно принимать ежедневно. — Это пиздец. — Терпимо. — А это точно? Может диагноз не подтвердится. — Эрика дружески пытается его поддержать, и Стайлз благодарен ей за попытку. Но вряд ли с укусами, если ты выжил после одного, так работает. — Не-ет, думаю, уже все можно считать точным. Толика гнева загорается после этих слов внутри Стайлза, но из-за Эрики рядом он держит себя в руках. Эрика как спасательный круг. Не дает утонуть в размышлениях, держа его на плаву, где видны только верхушки проблем. И не все верхушки даже выглядывают из глубины. — Знаешь, если бы не этот вампир… — Эрика затыкает себя. Но поздно. Она понимает, что сказала того, что лучше было отложить на потом, и смотрит на Стайлза в ожидании его реакции. Он должен не знать, да. Но вот чудо, он знает, а все благодаря тому самому вампиру, о котором идет речь. Он все еще не может поверить в то, что столкнулся с Грей Меном и даже не помнит этого. Если бы он только вспомнил лицо — мог бы распознать убийцу, а потом и прекратить череду смертей в городе. Хоть что-то хорошее. — Так Грей Мен — вампир? — вяло спрашивает подросток. — Ты не удивлен? — Ну, я догадывался. Когда у нас последний раз убивал обычный смертный? Эрика тоже не помнит. Давно. Очень давно. Точно раньше того, как они перешли в старшую школу, а то есть, давнее лет трех назад. — Не помню даже. Слушай, — она опускает на Стайлза взгляд, снова хмурясь, но теперь без демонского огонька в глазах, где горело переживания за члена стаи, теперь она скорее больше переживает за себя, — не говори Дереку и другим, что я тебе рассказала о вампире. Я не против, чтобы ты знал, но другие меня загнобят за длинный язык. Дерек одержим тем, чтобы ты не был в курсе событий. — Да, — кивает Стайлз, — я понимаю. Волчья иерархия, слово альфы — закон и все такое. Считай, что я могила. Но… раз уж ты уже проболталась, может, ты мне расскажешь и остальное? Обещаю, что не применю эти знания для самоубийства. Мне просто интересно, чем вы так увлечены последнюю неделю, что мы даже практически не видимся вне школы. Эрика закусывает губу. Нет, нет, нет, ей нельзя — альфа ей запретил. Да, да, да, это Стайлз — он часть стаи и имеет право знать. Стайлз понимает, что то, что Эрика пришла — прекрасно. Она всё ему расскажет. По крайней мере, то, что они успели узнать о Грей Мене. И с этой информацией Стайлзу будет проще найти способ, благодаря которому он сможет вычислить своего «убийцу». Он хочет поговорить с этим монстром. А потом засадить за решетку, где тот сгниет. — Ладно. Но не слова Дереку. Он, правда, меня убьет, если узнает. Стайлз ведет пальцами по губам и выкидывает воображаемый ключик куда-то в сторону. Комнату озаряет голубоватый свет от молнии, и после этого Эрика начинает свой рассказ о том, что все они пытались от Стайлза спрятать. Ничего особенного, но Стайлз рад послушать, чтобы взглянуть потом на все уже как на цельную картину, где точно есть монстр и одна убегающая от него Красная Шапка. Стайлз знает, что история, которую Эрика сама не осознает до конца, в их мире не закончится «жили долго и счастливо». Но, быть может, они еще смогут выиграть «жили» и какое-нибудь «неплохо»… ****** Когда в районе шести утра Эрика ушла (Стайлз уговорил ее уйти, повторяя, что с ним все прекрасно), уже светлело и Джон проснулся в своей комнате. Стайлз услышал пробуждение отца со своего места через две закрытые двери и нервно закрыл вкладку на ноутбуке, где читал про вампиров. Подросток опустил взгляд в стол и вслушался в шорохи. Внутри зарождалось волнение от крутящихся мыслей, говорящих, что отец не захочет слушать его и утащит насильно обратно в больницу, а может, сразу следом и в психушку, потому что за старшую школу Стайлз сделал слишком много странного и пугающего, его отец когда-нибудь просто обязан отказаться от него. Стайлз бы от себя давно отказался. Джон выходит в коридор, но не замечает того, что дверь в комнату сына теперь закрыта, чего не было ночью, когда он сам только приехал домой. Шериф уже идет к лестнице и кладет руку на перило, тяжело ступая на первую ступеньку, как Стайлз решает выйти. Он не хочет пугать отца, но не знает, как начать говорить, чтобы это не было неожиданностью. Отец совсем его не чувствует, словно Стайлз все еще в больнице, а не стоит позади, как призрак. Морщась в ожидании испуга, Стайлз говорит: — Пап, только не пугайся… Прости. Джон вздрагивает и его дыхание на миг прерывается. Он просыпается, и его мутная пленка сходит с глаз, когда он резко оборачивается. На темном лице мужчины застывает выражение «только не это, опять?». И Стайлз закусывает щеку изнутри, стараясь не смотреть в уставшие блеклые глаза отца, которые пугают его. Под глазами отца залегли темные круги с мешками, которые в тени выглядят устрашающе взросло. Напоминают о том, сколько его отцу лет. — Стайлз? — Джон словно ждет, что сын растворится, как просто галлюцинация от недосыпа. Но этого не происходит. Этот Стайлз материальный на все сто, и Джон узнает эти карие глаза, что так похожи на глаза Клаудии, даже в кладбищенском мраке, когда будет на том свете, и Стайлз придет навестить его могилу. Эта жуткая сценка, когда Стайлз все же останется один, не один раз мелькала в голове Шерифа. И он ничего не может сделать с этим. Только надеется, что сценка не пророчество, а обычная фобия. — Если ты хочешь сказать что-то скверное, то я не против. Можешь даже меня наказать, хотя я не очень этого хочу, но если ты хочешь… — подростку неловко стоять там, и он начинает переступать с ноги на ногу. Да, это точно его сын. Джон уже не так уж удивлен. Он словно предчувствовал что-то такое, уезжая из больницы. Это в духе Стайлза — просто уйти домой следом, словно ничего не было. Джону кажется, что Стайлз и просто так мог бы в другую страну слетать на выходные, сказав ему об поездке уже после возращения. А, может, такое уже и было. Джон осматривает сына на наличие повреждений, вроде, синяков на лице или руках, крови или чего-то, что вызвало бы волнение, но Стайлз кажется в порядке. Более-менее. Он стоит на своих ногах крепче, чем сам Джон. И язык у сына повязан как всегда. Джон идет к Стайлзу и прерывает его. Подросток оказывается в крепких объятиях отца. Они длятся не дольше мгновения, но от них Стайлзу становится так тепло и спокойно — он словно сам ощущает все то, что пришлось пережить из-за него отцу. Как тот волновался, не спал, и как сейчас просто рад обнять сына и быть рядом. Стайлзу кажется, что сейчас он тот, кто опора для другого в их семье. Джон держится за него, чтобы не упасть. И это одновременно приятно и жутко. Отец всегда был сильным, готовым ко всему… — И когда ты пришел домой? Как ты вообще ушел из больницы? Отец ничего не говорит про Дерека, и Стайлзу не хочется подставлять оборотня правдой о том, что это он его подвез до дома, а не привязал к кровати в палате вместо этого. Стайлз пожимает плечами: — Я пришел часа два назад. Это… прости, я просто не хотел там оставаться. Проснулся в темноте, все вокруг спали, словно мертвые, еще эта гроза. Я просто запаниковал, а понял, что лучше было остаться там, когда уже было поздно возвращаться. Я не чокнутый, правда. Джон усмехается и взлохмачивает ему волосы на голове: — Конечно, нет, ребенок. Я никогда не считал тебя сумасшедшим, Стайлз. Если ты захотел вернуться домой после того, как проснулся в больнице после операции… что ж, это странно, но у тебя были на то веские причины. Надеюсь, что когда-нибудь ты мне о них расскажешь. Джон улыбается слабой, тяжелой и грустной улыбкой, и Стайлзу становится вязко внутри. Он не лучший сын, но у него прекрасный отец. Стайлз рад, что у него такой отец, и он обожает его. Раньше Джон не всегда верил ему и не хотел слушать даже тогда, когда Стайлз кричал ему правду, но сейчас… наверно, Джон или понял свои ошибки, или принял сына со всеми его недочетами, решив верить и следовать Стайлзу даже тогда, когда это может быть ошибочным путем. После Ногицунэ Джон готов принять и любить Стайлза любым, если тот просто будет оставаться рядом и в порядке. Джон понял, что ему большего от жизни и не нужно. Стайлз кивает. «Расскажу, пап». — Полагаю, с Мелиссой ты не встречался. Она бы тебя не отпустила… — Джон опускает взгляд и смотрит куда-то вдаль сквозь сына. Рука мужчины лежит на стене, придерживая тело, вес которого Шериф ощущает сильнее обычного. Что-то давит его вниз, хочется присесть. Его грудь вздымается чуть быстрее нормального, и Стайлзу хочется предложить отцу прилечь. — Нет, я пробрался к выходу незамеченным. — Надо предупредить, что ты ушел. Я позвоню Мелиссе и скажу, что сам тебя забрал. Надо только вспомнить, куда я положил телефон… — Он в твоей куртке, в комнате. Я принесу. Знаешь, еще рано, вряд ли делали обход, можно позвонить и позже, — Стайлз улыбается и берет отца под руку, — давай лучше спустимся вниз, включим телевизор. Я сделаю тебе чего-нибудь… когда ты ел в последний раз нормальную еду? Джон позволяет сыну утащить себя вниз на первый этаж и усадить на диван. Стайлз включает телевизор, на случайном канале идет какая-то утренняя программа новостей, где ведущая лет тридцати за голубым столом размеренно читает свой текст. Свет от проснувшегося солнца пробивается сквозь тонкую занавеску, освещая стену за телевизором. Притяжение тянет Джона вниз, и через минуту он ложится на диван, прикрыв глаза. Стайлз на кухне смотрит на отца, что скрылся за спинкой дивана, и, слышав это настораживающее сердцебиение, возвращается к анализу продуктов в холодильнике. Почти ничего нет. Они с отцом не ходили в магазин уже неделю-полторы. Стайлз делает пометку, что ему нужно купить еды. Если не для себя, так для отца. И нужно не забывать следить за тем, что тот ест на работе. И ест ли вообще… Его отец вполне может забыть о таких банальных вещах, как еда и сон, когда чем-то увлечен. В этом они схожи. Шериф погружается в дремоту на диване, и Стайлз тихонько начинает готовить еду на кухне. Он заканчивает около шести сорока, когда гроза почти заканчивается, а потом поднимается наверх за телефоном отца и спускается обратно вниз. Стайлз думает разбудить отца и дать ему сотовый в руки, чтобы тот сделал то, что хотел, но изнеможенный вид родителя пугает Стайлза, и он решает, что сможет решить свою проблему сам. До больницы не так далеко, и он не собирается там оставаться. Если он не будет медлить, то успеет даже вернуться до того, как отец проснется. Стайлз пишет папе записку, оставляя ее на кофейном столике стоять домиком, забирает ключи от своего джипа, и едет в больницу, из которой недавно так хотел убежать далеко-далеко. Ему все еще не хочется быть внутри больницы, но ради спокойствия отца и Мелиссы, и тех, кто еще может переживать за него, он едет в госпиталь. В это неприятное по воспоминаниям место. ****** Стайлз заходит в больницу и девушка на вахте, что уже не спит, останавливает его. Она не знает его, а он ее. Стайлз подходит к стойке. — Врачи еще не принимают, по какому вы вопросу? — Ну я не… на самом деле… — Стайлз не может найти четкой, красивой формулировки, после которой не последовал бы взгляд «вы точно адекватны?». Его спасает подошедшая Мелисса. Она переодета в свою обычную одежду, в старую, но красивую водолазку, горло которой виднеется из-под застегнутой бледно-фиолетовой куртки, и в старые джинсы. Она тоже выглядит уставшей, но Стайлз слышит, как ее сердце размеренно и уверенно убьется, не вызывая поводов для беспокойства за ее здоровье, как вызвал отец. Мелисса медсестра с крепкими нервами и здоровьем, которая научилась принимать все немного легче после обращения Скотта. Весь этот мистический замес в жизни ее сына и ее самой сделали ее еще закаленнее и крепче медицинской стали. Мелисса спокойно подходит к ним, чуть хмуря брови. Она не знает, что Стайлз уходил, потому что тогда, когда она заглядывала к нему, тот спал как котенок. — Что происходит? — Она смотрит сначала на нее, а потом на него. — Ты собираешься уйти? Стайлз, ты в своем уме? Ну-ка возвращайся в палату, пока я не позвонила твоему отцу… — Нет, я не хочу уйти, я уже ушел. Ну, уходил. Ночью я ушел домой, и да, мой папа знает, поэтому вы можете ему не звонить. Я просто вернулся, чтобы сказать, что я ушел. В моей голове это звучало не так нелепо… Молодая женщина за стойкой просто смотрит на Мелиссу, давая ей решить проблему. Мама Скотта поднимает руку, пальцами разглаживая лоб, мышцы на котором сжались от стресса. Ей нужен массаж. Надо взять денек отгула и сходить в spa. — Ладно, Стайлз. Если твой отец в курсе… Но ты все равно должен вернуться в палату. Врач еще должен осмотреть тебя, а ты должен сдать анализы, чтобы мы потом могли точно поставить тебе диагноз и проследить за твоим состоянием. Обычно после диагностических операций мы отпускаем людей на третий день, если у них нет осложнений. Ты понимаешь, да? — Но я чувствую себя прекрасно! И мне есть уже восемнадцать, разве я сам не могу решить, когда мне уйти? Я хочу уйти. Мелисса вздыхает и сжимает губы после. Она смотрит на подростка сначала как мать, а потом как доктор. Выходки. Снова эти непонятные подростковые выходки. Ей хочется разозлиться и крикнуть «хватит», но она сдерживает себя и говорит девушке за стойкой: — Рози, дай ему бланк «№3». — О самовольном уходе? Да, сейчас, — девушка перебирает бумажке в столе и быстро находит нужную, протягивая ее Стайлзу вместе с ручкой. Стайлз опускает на листок взгляд, лишь бы не смотреть в глаза маме Скотта. Когда она захочет, может выглядеть устрашающе строго. Почти их химик, только в юбке. — Ты понимаешь, что если нарушишь больничный режим, то больничный тебе не дадут? Придется идти в школу, Стайлз. Стайлз касается кончиком ручки бумаги и чертит свою размашистую подпись. — Ага, ладно. — Он отдает девушке подписанный бланк, уже готовый попрощаться с Мелиссой и сбежать в безопасный дом, где не нужно сталкиваться с головной болью его неудачной жизни. — Ну, до сви… — не успевает сказать он, как Мелисса крепко хватается за его руку чуть выше кисти и тянет в коридор в сторону процедурного кабинета. Начищенный до блеска пол скрипит от подошвы кед Стайлза. — Сначала я возьму у тебя анализы, расскажу, как обращаться с повязкой, дам бинт, если дома у тебя нет стерильного, и только потом отпущу. — Мелисса все еще сжимает его руку и качает головой. — Господи, как только Джон тебе дал это провернуть. — Мы просто на одной волне… — На волне психологического или нервного расстройства, — говорит вслух она свои мысли, и потом они вместе входят в процедурный, где Мелисса берет у Стайлза кровь, а Стайлз делает вид, что внимательно слушает, как менять повязку, которую он выкинул в урну в своем туалете. Стайлз бы очень хотел, чтобы он просто проснулся с болью и дыркой в животе и не мог никуда уйти, пролежал эти три дня в одиночной палате, а потом смотрел на свой шрам и вспоминал о «веселом» прошлом. Но его башенку ожиданий, что он строил, кто-то беспощадно снес. Снова. И в этот раз ему не хочется злиться, хочется застрять в моменте и не думать о том, что башню придется строить снова. Стайлз кивает на слова Мелиссы, слыша ее как белый шум, и думает о том, что приготовит отцу на вечер, и что скажет друзьям в школе в понедельник. Стайлз забивает свою голову бытовыми вопросами, которые не вызывают в нем паники и беспокойства, и он готов продолжать врать себе некоторое время, пока не будет готов принять правду о сломанной башне.