Плоть и Кости

Понедельник. В тишину должен был ворваться шквал, носящий имя «Стайлз», но вместо того в комнату на втором этаже проскользнуло безмолвное привидение с легкой краснотой, идущей по нижнему краю ресниц, и с отсутствующим взглядом. Стайлз даже забыл, что Дерек был все еще у него дома, так уж он увлекся своими мыслями. И, потому, не обратил внимания на то, как волк изучал его книжную полку, которая была справа от окна, в метре от рабочего стола. Дерек множество раз был в спальне Стайлза. Раз тридцать точно был. Но он никогда не рассматривал спальню подростка, всегда словно смотрел сквозь то, что здесь находится. И, наверное, зря. Потому что по плакатам на стенах, по книгам на полке, по бардаку на столе и по таблеткам на комоде, можно было уже сделать много интересных выводов и лучше понять такого шумного и яркого, но от того не менее скрытного и сложного человека. Дерека смутили некоторые названия бумажных книг, которые он успел прочитать на их корешках. Среди обычных Кинговских ужасов или книг по древней мифологии была литература о сне, как заснуть, что такое сон. Это напомнило Дереку о Злой Лисе и времени, которое прошло, но которое еще ушло не так далеко, чтобы раствориться и забыться. Тогда, когда Стайлз нуждался в нем, подумал Дерек, он был не рядом. В городе. Но только лишь телом. Мыслями и сознанием он был тогда далеко. Сейчас же это изменилось. Дерек готов быть рядом, как физически, так и ментально, только не знает, нужно ли это. Ждут ли этого вообще от него. Или он один, кто чувствует эту надобность. Дерек смотрит на сгорбившуюся на стуле фигуру Стайлза. Тот утыкается лбом в стол, отчего получается тихое «пум». Даже, если он единственный, кто чувствует, он все равно не сможет просто выкинуть это чувство и забыть о нем. Это слишком обвязало его изнутри. И он понимает это все лучше. Ему нужен кто-то, ради кого он будет переучивать себя жить по-другому каждый день. Нужен кто-то, кого он будет любить. И в ком он сможет полюбить себя. Нужен кто-то, с кем он сможет стать лучше. И он видит, что он уже стал становиться лучше возле Стайлза. До того, как Стайлз и Скотт забрели на его участок несколько лет назад, Дерек помнит, каким он был. Разбитым. Грубым. Диким. Он не ощущал себя, как личность, не знал, зачем живет и чего хочет от жизни. Сейчас эти острые углы сгладились, и, хоть он уже и несколько лет назад был взрослым, физически, сейчас он повзрослел умом. Вырос, может быть, или развился. И Дерек хочет, чтобы со Стайлзом случилось что-то подобное. Как он заметил, Стайлз стал закрываться от всех. Он словно суицидник, который не говорит, но глубоко в душе знает, что ему нужно прекратить все связи и минимизировать общение, если он не хочет после смерти расстроить своей кончиной слишком много людей. Мутное сравнение. Но первое, приходящее на ум. Оно слишком темное. Дереку оно не нравится. С такой точки зрения он словно видит то, чего не должен. Возможное будущее. Какой-то плохой исход. Он не настроен на плохие исходы. С него их уже достаточно. Его шрамированное сознание не выдержит еще одной раны, по крайне мере сейчас, в данное время, когда он еще только меняется под напором изменений внешних. Альфа ставит книгу «В конце Джон умрет» Дэвида Вонга, которая в желтой обложке и со страшным лицом на титуле, под стать своему жанру «хоррор», обратно, и на шуршащий звук ухо Стайза чуть дергается. Стайлз негромко вздыхает, выпрямляется и потом медленно поворачивается, откинувшись на своем потрепанном стуле. В таком небольшом тихом и темном пространстве, где царит атмосфера уединения, связь Дерека и Стайлза успевает накинуть пару тоненьких ниточек от одного клубка в сердце к другому клубку в сердце, тем самым скрепив две души еще покрепче. Сильно дерни — все нити разорвутся, и придется накидывать их заново. Это не крепкая веревка, здесь нет морских непосильных узлов. И это не цепи. Так и есть. Если кто-то из них не захочет — связь их не обязует. Хотя так может выглядеть со стороны. В любую секунду кто-то из них может порвать нити, что сплелись между ними в алую ленту, и тогда им снова станет чуждо понимание друг друга. Их пути могут разойтись, всегда есть ни один вариант. Но их все равно всегда будет тянуть к друг другу, ибо они сами хотят этого. Эта надобность в их связи сидит в них. Ее просто нужно вытащить на поверхность, позволить ей быть в этом физическом, а не только в мифологическом мире. В конце концов, любить и нуждаться в друг друге — нормально. Все люди стремятся выживать совместно. Они тоже могут попробовать. Могут. Ведь могут? Стайлз не знает. Как и Дерек. Они просто не знают, как правильно. Хотя и слышали, что ходят слухи, что правильного не существует. Есть выбор. Правильного и неправильного выбора нет, есть выбор, и есть последствия выбора. Возможно, им просто удобнее оправдывать свой страх решиться на что-то правильностью и неправильностью. Так ответственность за то, что происходит, лежит не на них, а на расплывчатой морали, которые люди придумали не понятно когда, при каких обстоятельствах и на какой срок. Люди вообще любят придумывать что-то, что усложнило бы им только жизнь. Некая нация мазохистов-мучеников. Выродки Шекспира, чей мир был полон жертв. Но речь идет о реальном мире, а не о грезах или поэзии. Стайлз бросает взгляд на свои книги, которые он уже зачитал до дыр, особенно те, где главный герой страдает по сюжету, и потом смотрит на Дерека, который где-то далеко. Зеленные глаза смотрят в пол, куда-то в сторону ножки кровати Стайлза, и Стайлзу становится так невыносимо интересно узнать, о чем же в эту секунду думает Дерек Хейл. Что происходит в его голове? Если бы Стайлз мог на минуту получить способность читать мысли, ему стало бы намного легче решить для себя некоторые вещи. А еще он бы хотел хотя бы раз оказаться в чужом теле, чтобы взглянуть на самого себя чужими глазами. Что люди видят, когда смотрят на него? Просто чудика? Старшеклассника-одиночку? Проблемного сына… Что люди могут видеть в нем? Что Дерек видит в нем? Что он в нем нашел? Зачем Дерек здесь. Сейчас. Стайлз знает, что волку есть чем заняться и без него. Но тот здесь. И должна быть причина. Вопрос «что здесь делает Дерек?» становится таким интересным для Стайлза, потому что он ищет, но не может найти ответ. Совсем. Зачем Дерек согласился на ужин? Что он говорил? Стайлз не помнит даже этого, все вышло как-то само собой, и, быть может, поэтому Дерек здесь, у него просто не было шанса сказать «нет» или «не хочу»? Стайлз чувствует, словно затащил мужчину к себе. И ему становится неловко. Он прочищает горло, чувствуя, как в комнате стало вдруг жарче на пару градусов, хотя этого не может быть с их-то системой отопления, которая оставляет желать лучшего, и поднимается на ноги. Стайлз останавливается возле двери, которая закрыта наглухо, и прислоняется спиной к стене, задевая правым плечом немного белый косяк. Он обхватывает рукой ручку, но на этом пока все. — Давай я провожу тебя. Через дверь. Знаешь, я не помню, где ключ от замка на окне, поэтому… — Стайлз смотрит на маленький почтовый замок, который прикрутил к окну, дабы его было невозможно открыть снаружи никак. Камера под потолком должно быть все также пишет запись, но о ней Стайлз решает не упоминать, раз уж Дерек ее не заметил ни сейчас, ни когда был в его комнате один в полнолуние. Говоря о полнолунии, Стайлз до сих пор не знает, что нашло на волка в ту ночь, что он забыл у него в комнате в полную луну. Но спрашивать как-то не хочется. Дерек смотрит на замок на подоконнике, а затем поворачивается к Стайлзу. Тот неловко убирает руки за спину, избегая зрительного контакта. — Зачем тебе замок на окне? — спрашивает с подозрением Дерек, ожидая честного ответа. Но Стайлз очевидно блефует, говоря лишь частичную правду. — Ну, я уже давно говорил, что повешу замок, потому что нежелательные гости, так любящие входить через окно, а не через дверь, как нормальные люди, мне уже надоели. Я все время пугаюсь, заходя в комнату и видя, как кто-то из вашей клыкастой оравы стоит у меня посреди спальни! — Стайлз улыбается, но выходит нервно. Его губы дрожат. И он в итоге закусывает их. Опасаясь следующего вопроса, подросток продолжает: — Если это все, то… Стайлз приоткрывает дверь, но Дерек в два шага оказывается рядом и, ставя ладонь на дверь, захлопывает ее обратно, благо не слишком громко, так как Стайлз не успел открыть дверь больше, чем на пару сантиметров. Рука Дерека рядом с его головой, дыхание волка на лице. Он снова прижимает его к стене у него же в комнате. Стайлз спрашивает: — Я один испытываю дежавю сейчас? Кажется, мы нашли у тебя еще одну странную привычку… Но Дерек его прерывает довольно… не грубо, хотя сначала Стайлзу так и кажется, а скорее требовательно. Манера речи Дерека всегда вызывает у Стайлза мурашки. Ему нравится то, насколько сильным может казаться Дерек даже с помощью всего лишь голоса. Так мужественно. Именно мужественно, а не похабно-властно. В школе парни тоже бывают зажимают своих девчонок и разыгрывают сценки «я твой папочка — а ты моя шлюшка», но это абсолютно иное. Видя пафосную игру в «сильного» в школе — Стайлзу хочется или закатить глаза, потому что это выглядит так тупо, когда какой-то идиот строит из себя мачо, коим никогда не будет, либо блевать, когда мачо строить из себя идиота, докапываясь до девушки, которая не просила о подобном внимании. Сейчас же у Стайлза только мелкая дрожь внутри, словно долгое землетрясение застало его врасплох. А еще так жарко, душно, и дыхание само по себе застывает. — Зачем ты дистанцируешься от стаи, Стайлз? — когда Дерек говорит, Стайлз не может не смотреть на его лицо и губы. Боже, почему так близко. Неужели, нельзя разговаривать на некотором расстоянии? Как же личные границы? У волков их не существует? — Я дистанцируюсь? Это ты, кто отбросил меня назад! — громко шепчет Стайлз, открыв глаза шире, потому что серьезно, теперь и он еще виноват? В какой-то мере жар от близости смешивается с жаром гнева. Когда на него нападают, он защищается. Бей или беги, да? Ему всегда нравилось выбирать второе, то более логичное решение с его-то «силой», но сейчас он выбирает первое — бить. Потому что в глубине души достаточно обижен на Дерека до сих пор за то, что тот просто взял и отодвинул его от всех, от себя, от Скотта и Айзека, Бойда и Эрики, когда на горизонте появилось что-то интересное. — Я тебя не отбрасывал, — защищается Дерек. Его волчок внутри просыпается, вскакивая на ноги и виляя хвостом, чувствуя, как что-то начинается. — Ты буквально запрещал мне приходить, и я был вынужден слоняться без дела и без друзей, пока ты их эксплуатировал по полной, даже не спросив, хотят ли они этого. И знаешь, как мне было хуево от ощущения, что я лишний в вашей компашке? Я знаю, что все время только мешаю всем, но ты просто взял и указал на это еще раз. И как это называется, как не жестокость? Дерек рыкнул: — Забота это называется. — Волк наклонился еще ближе, разгоряченный гневом от того, что Стайлз так все не правильно понял, и что вообще думает о таком. Он, без кого уже давно случилось бы много чего плохого в стае. Это тупо. И Стайлз, вроде как, не такой уж идиот, чтобы не замечать очевидного, того, что он такой же нужный член стаи, как кто-либо другой в ней. Для Дерека, возможно, Стайлз даже более важный член стаи, чем кто-либо другой в ней, но этого Дерек не хочет говорит вслух, потому что даже мысленно это звучит не самым приятным образом. Дерек знает, что если его заставят выбирать — кому жить — Стайлзу, или, например, Скотту, Дерек выберет Стайлза. Этого знания достаточно для Дерека, и он не считает нужным озвучивать, показывая себя не с лучшей, возможно, стороны. Стайлз слишком любит друзей, Скотта, всех, но не себя. Он просто взбесится, если услышит, как Дерек в теории спасет его, а не его друга. — Видимо, у нас очень разные представления о заботе, — усмехается Стайлз и опускает взгляд. Нервное напряжение, словно он только что взял сложную партию в игре на скрипке и вот-вот может оплошать и подставить весь оркестр, поселилось в нем, заставляя нервничать и ощущать себя некомфортно. Стайлз поворачивает голову в сторону. Глупый, глупый разговор. Как они вообще его начали? Черт, он снова не помнит, как это началось. Кажется, у него серьезные проблемы с памятью. И с нервами. Потому что он все еще дрожит. Но в этот раз, кажется, уже не из-за внутреннего землетрясения, а от холодка. Стало так холодно в комнате. Словно на кладбище в сырую погоду. В голове всплыли образы опускающегося гроба, в котором была подружка Кейси. И вспомнилось чувство вины за то, что даже не попытался ничего сделать, чтобы это предотвратить. И папа, должно быть, так устал уже гоняться за этим вампиром-призраком… Папа. Он же внизу. Один. Стайлз оставил его там, даже не отвел до комнаты, потому что не мог смотреть на серое лицо отца, который так устал от своей работы, что даже забыл, что у него есть сын дома, который ждет его. Обида. Это тоже есть. И вина за то, что чувствует обиду на отца, но не должен ее чувствовать. Папа делает то, что должен. И Стайлз это знает. Господи, у него столько всего внутри, что он не может никуда деть, и еще Дерек… И вампир. И игра в среду. И экзамены. Стайлз не знает, как сможет справиться со всем этим. Ему кажется, что происходит слишком много. У него не хватает ресурсов на все. В какой-то момент глаза Стайлза намокают, но он не плачет. Просто устал. Выжат. И хочет просто упасть и не двигаться. Стайлз не замечает, как глаза Дерека всматриваются в него, как волк пытается читать его. И как горячая ладонь обхватывает ладонь Стайлза, а пальцы Дерека сплетаются с его. И как становится легче. Дерек словно тащит его боль. Разделяет боль, уменьшая ее. Но только вены на руке у Дерека не чернеют. Это уже другие фокусы. — Твой отец попросил меня отгородить тебя, — начинает Дерек, а потом добавляет, — он переживал, что ты можешь навредить себе. Ты часто не обращаешь внимания, во что лезешь. Стайлз переваривает услышанное. Почему-то, он не удивлен. И это звучит даже правдиво. Он даже сейчас влез во что-то, во что бы влезать не хотел. Он все еще не знает, как собирается избавляться от укуса. И сможет ли. Но он хочет. Потому что — вампир? Это не то, кто он. Он человек. Просто Стайлз. — Ты раньше не мог сказать? — ворчит Стайлз. Его нижний край ресниц опять краснел, как тогда в продуктовом магазине. И Дерек понимает, что это из-за него. Стайлз был такой счастливый, когда они готовили на кухне. А сейчас он снова выглядит несчастным. Из-за него. Дерек поднимает, не отдавая себе в этом отчета, руку, и вытирает единичную слезинку со скулы подростка. О, Стайлз так хотел расплакаться, как сучка. Валяться на полу. Выйти в окно. Покричать под дождем. Но он держал себя руках. Потому что это то, что нужно делать? Ему так кажется. Ему думается, что один из признаков взрослости — это умение держать эмоции в узде, не поддавать виду, что тебе плохо. Но он заблуждается. — Это что-то бы изменило? — нежно-рычащий тембр, резонирующий в голове Стайлза, вызывает снова тепло. Классные качели. Так весело качаться. — Да, — быстро отвечает Стайлз, — я… я лучше бы понял ситуацию, наверное. — Наверное, — улыбается Дерек. Его рука все еще на скуле Стайлза, но тот не делает ничего, чтобы убрать ее, и, кажется, Стайлзу даже нравится этот акт внимания и заботы. Стайлз даже поворачивает голову обратно прямо, когда его глаза уже высохли, и смотрит в туманно-зеленные глаза Дерека. — Так теперь мне можно будет ходить с вами? Я не скажу папе, — говорит Стайлз, и Дерек только может покачать головой и сказать «поэтому я и не рассказывал», опуская на мгновение взгляд и поднимая его на карие глаза Стайлза снова. Но в тот момент, когда смотрит в ликерные глаза подростка, в которых частично видит отражение своего же силуэта, Дерек замечает что-то странное и хмурится, смотря более внимательно Стайлзу в глаза. Это смущает Стайла. Он неловко кашляет, а потом, высвобождая руку из руки Дерека, касается своего лица. — Что-то прицепилось к лицу после готовки? — бормочет Стайлз, цепляясь за возможность вырулить на более обыденную и неэмоциональную тему разговора, потому что чувствовать давление столь долго и искушение у него нет сил. Он почти был готов поцеловать Дерека. Или попробовать сказать, что хочет этого. Эта мысль, что губы Дерека достаточно близко, фоном крутилась в голове, пока они говорили. Дерек качает головой, но все еще кажется таким заинтересованным. И смущенным. Сбитым с толку. Он говорит: — Не замечал раньше этого голубого цвета. Теперь Стайлз тоже не понимает. Голубого? Где, на его лице? Говорит ли Дерек про какую-то краску? Зачем он вообще разглядывает его лицо? — Я не… ладно, знаешь, кажется, мне нужно срочно в туалет, — на одном дыхании говорит подросток, проталкиваясь мимо Дерека в сторону своей персональной ванной, — я хочу отлить еще с магазина. Но так увлекся готовкой, что забыл. Кажется, мой мочевой… — Можно без подробностей. — Ладно. Хорошо. — Стайлз исчезает в ванной, закрывая за собой дверь. Ему нужно некоторое уединение. Немного кислорода без запаха можжевельника в нем. И в туалете, к счастью, чисто. Тут пахнет только сыростью, потому что вытяжка в этой ванной плохо работает, и мылом, которое плавает в мыльнице, как картошка в масле. Да, он все время наливает в мыльницу воду случайно, ничего не может подделать… Стайлз, правда, не хочет в туалет. Он подходит к зеркалу. Чувствует, как сердце фантомно «готово выпрыгнуть из груди». Решая занять время и охладить себя, Стайлз открывает воду и умывается, надеясь, что это заодно смоет с его лица и то что-то голубое, что заметил своим зорким глазом Дерек. Прохладные капли стекают по его лицу, капая в раковину, Стайлз оставляет холодные ладони на своих теплых щеках, чувствуя, как на линии подбородка уже колется немного щетина, ведь он не брился уже целую вечность, и смотрит на свое отражение в заляпанное пастой зеркало. Потом отмоет. Всегда потом. Сначала Стайлз не замечает. Но, смотря не на кожу, а в свои глаза, он видит. Да, что-то правда голубое. Он оттягивает кожу век пальцами вниз, чтобы на радужку, может, попало больше света и было лучше видно. Он видит, как его обычно однотонная коричневая радужка дала плешь. Словно два слоя краски, голубая и коричневая, были нанесены друг на друга, коричневая осыпалась внизу холста, внизу круглой радужки, предоставив миру голубую. Но Стайлз очень сомневается, что такое возможно. Бывает ли гетерохромия не с рождения? Могло ли что-то измениться в генах, отвечающих за цвет глаз, после укуса? Если это из-за укуса, то… это хреново. Этот яркий голубой цвет, прозрачно-небесный, сверкающий на фоне его карей радужки, вызывает столько же раздражения, сколько негодования, и совсем немного страха, потому что на подкорке Стайлз понимает, что так не должно быть, и что, видимо, что-то идет не так. Другая сущность словно изнутри пробивается наружу, уже через глаза кричит «я здесь, черт возьми, смотри на меня!». Стайлз закрывает воду и вздрагивает, пугаясь, когда Дерек стучит ему в дверь. — Да все уже, — вздыхает Стайлз, зная, что Дерек его все равно услышит. Дверь не такая уж толстая, как и стена, отделяющая ванную от спальни. — Мне надо идти. Но Дерек кажется не волновался из-за времени, которое Стайлз был готов потратить на разглядывание своего левого глаза в отражение зеркала. Голос Дерека кажется обеспокоенным. Волк словно хочет бежать. Что-то случилось, думает Стайлз и идет открыть дверь. Он смотрит на оборотня, тот хмурится, но не как обычно. В руке у волка Стайлз замечает телефон. Экран еще горит, освещая пол до двери. — Опять кто-то умер? — не может не спросить Стайлз, уже думая, что, раз Дереку позвонили, то позвонили и отцу, и тот, наверное, заставит себя встать с дивана и поехать на место, даже если сил нет открыть глаза. Стайлзу нужно привязать его скотчем к дивану. И кормить с ложечки пару дней пустырником. Но Дерек, к облегчению Стайлза, отрицательно качает головой. — Это про убийство того, кто убивает, — говорит альфа, — Алан хочет, чтобы я приехал. Стайлз вспоминает, что Дерек не знает, что он знает, что убийца — вампир, поэтому закусывает язык, не желая новых сцен, и просто мычит в ответ и говорит: — Ну, тогда пока? Явственно чувствуется недосказанность. Словно фильм оборвали на чем-то интересном. Дерек кивает, Стайлз видит, что тот хочет сказать что-то другое, нежели он говорит на самом деле: — Ночи, Стайлз. — Да, — Стайлз смотрит на окно, за которым уже темно, но чувствует, как его дневная усталость отступает, на самом деле, он чувствует малый прилив энергии и, скорее всего, уснет только незадолго до рассвета, опять. С другой стороны, это неплохо. Будет время вспомнить о домашке и исправить оценки. У него с ними начинаются трудности, он это чувствует. Интуиция на тестах — это хорошо, но только тогда, когда ты читал и знаешь материал, и он записан у тебя где-то в памяти, а не когда ты гадаешь с ответом, как на кофейной гуще. — Я напишу тебе, когда освобожусь? — спрашивает Дерек непривычно мягко. Стайлз не может не улыбнуться, кивая. Он открывает дверь для Дерека, говоря, что проводит его, и, когда волк покидает его дом, а легкий храп с дивана в гостиной успокаивает Стайлза достаточно, чтобы он мог позволить себя подняться обратно в свою комнату, он поднимается. Не закрывает дверь, на случай, если папа проснется и будет звать его, и падает на свою кровать задом-наперед — ногами на подушку, головой — к шкафу. Телефон начинает вибрировать в его кармане, посылая вибрации по телу. Сначала Стайлз почему-то думает, что Дерек, но потом видит «Питер» и вздыхает. Стайлз помнит разговор с крипи-дедом в машине и, опасаясь, что, если будет его игнорить, тот просто придет и накажет его как-нибудь, принимает входящий. — Что тебе нужно в столь поздний час, Питер? — вместо «привет» говорит подросток, подгибая колени и смотря в белый потолок с мелкими трещинками. Кажется, их стало больше. Может, кто-то тяжелый ходил по чердаку, и потолок потрескался от его веса? Наверное, у него начинается паранойя. Ну, у него есть повод для нее. — Ты рассказал Дереку? — тон Питера столь вояжный и непринужденный, прямо-таки граф за ужином спрашивает у прислуги, заказал ли он у фермера еще свеклы для супа. — Ты же дал мне время до среды, — без надобности напоминает подросток, предвкушая, что Питер уже усложняет ему жизнь и собирается определенно усложнить ее сильнее. Но Стайлз ничего не может сделать против дяди Дерека, у него нет рычагов давления против него. У Питера вообще есть слабые места? Кажется, он слишком безумен, чтобы иметь их. — Я передумал. Среда слишком нескоро. Кто знает, что может произойти до среды, — Стайлз слышит копошение и потом щелчок зажигалки. Стайлз не знал, что Питер курит. Может, решил начать? Стайлз надеется, что не из-за него. — Среда послезавтра. Конец Света не произойдет за день с лишним, — ворчит Стайлз и садится, смотря в окно, с которого светит свет с улицы. Что-то зудит посмотреть в окно. — Конец Света, может и нет, но конец тебя, либо кого-то из тех, кто попадется тебе под руку, когда ты захочешь перекусить — вполне возможно. Выгляни в окно. Стайлз хмурится: — Для чего? Откуда ты знаешь, где я? Только не говори мне, что ты стоишь через дорогу, — Стайлз поднимается и подходит к окну, и, конечно, Питер стоит, прислонившись боком к своей машине, и машет ему свободной рукой, выдыхая белый едкий дым от сигареты. Он не курил больше пяти лет. Ну, что же, курить уже бросал, бросит еще раз. Соблазн был слишком велик. — Выйди, — бросает Питер Хейл. Стайлз смотрит на него и не шевелится. Нет. Ни за что. Но Питер снова говорит: — Либо ты выходишь, либо я звоню Дереку, — и он бросает трубку, тушит сигарету об асфальт и садится в свою машину. Свет мигает, когда он открывает дверь, и тухнет снова. Стайлз мнется недолго, трет ребром телефона лоб, а потом выходит из спальни, а потом и из дома. На улице прохладнее, чем было днем. Даже холодно. Но Стайлзу приятно, как холод скользит по его коже, освежая и успокаивая, а осенний ветер играет с его отросшими за лето волосами. Стайлз садится на свободное от водителя переднее сидение и хлопает дверью, по привычке, сильнее, чем было бы достаточно. Питер кидает на него недовольный взгляд, а потом смотрит на солнцезащитные очки, которые нацепил Стайлз в панике перед тем, как выйти из комнаты. Он не хочет, чтобы внимательный Питер, как и Дерек, увидел его плешь в радужке. Но придурок Питер, конечно, просто так оставить это не может. Ему нужно в обязательном порядке лицезреть его проигрыш, словно ему мало. И сказать «я же говорил». Так думает Стайлз, терзая ниточку на толстовке, но Питер, на удивление, ничего не говорит. И Стайлз поднимает голову, когда тот начинает говорить серьезным тоном и как-то устало: — Знаешь, без крови ты не сможешь. Как бы ты не надеялся, но голод победит. Это природа, — Питер похож на отца, объясняющего, как у мальчиков проходит период полового созревания, это почти забавно, — против этого сложно идти. И, если ты не хочешь пить кровь на живую, а убивать на трезвую голову, я полагаю, тем более не станешь, остается только вариант — найти мертвого, у которого можно позаимствовать крови. У Стайлза в спазме дергается мускулка у виска. Он не ослышался? Питер предлагает ему пить кровь мертвого? Это треш. Даже в ужастиках вампиры не падают до такого. И вообще — пить кровь? Он, блять, не собирается никогда в жизни. — К чему ты клонишь? Питер смотрит на него через зеркало, к счастью, все еще видя его отражение: — Твой мозг уже начал атрофироваться от голода? — он вздыхает. — Нам нужен труп. Жмурик. Донор, для которого жидкость, поддерживающая жизнь, уже не актуальна. Называй как хочешь. Стайлз представляет себе труп. Он как-то смотрел на ютубе медицинский ролик для будущих патологоанатомов, где какого-то мужчину буквально со скальпа до пят выворачивали наизнанку, вытащили его язык и трахею, кишки, сняли лицо и положили на грудь, показали его черепную коробку, и ему становится тошно. Он хватается рукой за ручку двери и открывает ее прежде, чем его могло бы вырвать. — Ты псих, — только и говорит он, выходя на улицу. Питер смотрит на него через стекло, потом жмет на кнопку возле себя, и стекло со стороны Стайлза опускается. — А ты вампир, который давно не ел. Подумай, что у тебя в приоритете, Стайлз. Стайлз обнимает себя руками, от сезонного холода, конечно, больше же не от чего, и пялится на Питера. Тот же предлагал это серьезно. От этого и жутко. Как он вообще все еще общается с этим маньяком? Он же… Стайлз трет глаза и говорит: — Блять, спасибо за предложение, но нет. Ни за что. Знаешь, я скажу Дереку в среду обо всем, но на этом все. Отстань от меня. Иди, занимайся своими маньячными делами. Не склоняй меня к чернухе. — Ты в любом случае навредишь кому-нибудь. И лучше мертвому, чем живому. Ты хочешь стать причиной чей-то смерти? Стайлза передергивает. — Я бы не… — он не может закончить, но в итоге все же выдавливает из себя это, — не убил никого. Я же не убийца. Я даже рыбу не могу разделать, потому что мне ее жалко. И вообще не люблю вид крови. Это омерзительно для меня. — Верю, но все меняется. И чем дольше ты будешь отрицать, тем хуже могут быть последствия. Так что садись. Я уже спланировал, как мы можем незаметно пробраться в морг. Задняя дверь больницы открыта, так что мы… — Нет. Нет! Я не собираюсь. Все, Питер. Проваливай уже, — Стайлз развернулся. Стало дурно. К горлу подступил ком, подросток подавил его, как и желание закричать на крипи-деда, и зашагал к своему дому. Шагов, преследующих его, не последовало. Поэтому Стайлз зашел в дом, запер дверь и посмотрел через окно на кухне на улицу. Машина Питера стояла все еще там же. Питер сидел в ней в темноте минуты две, прежде чем завести двигатель и уехать. Когда тот скрылся из вида, Стайлз отошел от окна и остановился в проеме гостиной. Папа все еще спал на диване. Даже в той же позе. Стайлзу хотелось лечь рядом. Даже на пол. И просто лежать возле кого-то, с кем безопасно. В детстве он так делал с мамой, когда ему было грустно. Как-то он не хотел идти в первый класс, хотя летом перед первым классом все уши прожужжал родителям, как туда хочет, но на деле в школе оказалось не так уж весело. Ему не давали ходить во время урока, и он был вынужден сидеть и дергать ногой, грызть ручку и мучится от желания походить или попрыгать. Он не мог не задавать слишком много глупых вопросов. Был слишком шумным. Он сразу стал нелюбимчиком всех учителей и одноклассников. Его пытались изменить, но это было неприятно. Хотели заставить делать то, что он не хочет. В итоге он перестал хотеть в школу и одним утром залез к маме в постель, прижался к ее боку и просопел, что никуда не пойдет. На удивление, мама не вылезла в то утро из постели. Она ответила, насколько помнит Стайлз: «Знаешь, твоя бабушка постоянно говорила мне делать что-то, что я не хочу делать, через силу, потому что надо. Меня это так бесило, — сонно посмеялась Клаудия, гладя Стайлза под одеялом, — давай сегодня не послушаем твою бабушку? Честно говоря, я тоже не хочу подниматься сегодня с постели». Стайлз оставляет папу в гостиной и поднимается наверх. Он заходит в комнату отца и осторожно идет к его кровати. Это та же самая двуспальная кровать, которую он делил с Клаудией. Стайлзу кажется, что он может чувствовать запах мамы на одеяле. Но это лишь иллюзия. На самом деле, в этом доме уже нет вещей, на которых бы остался ее запах. И от этого тоскливо. Садясь на кровать с правой стороны, Стайлз поворачивает голову, думает недолго, а потом забирается на кровать дальше и ложиться на подушку. Он смотрит на потолок, такой же белый, как и в его комнате, но здесь трещинок нет, он гладкий, словно только выкрашенный побелкой, или чем-то там красят потолки, он не силен в ремонте. Здесь спокойно. Стайлз накрывает себя частью одеяла, поворачивается набок, и закрывает глаза, представляя, словно слева на кровати лежит Клаудия и гладит его по спине. В какой-то момент, когда глаза Стайлза привыкают к темноте, образ матери, который спустя года все еще графично вырисован в его памяти, начинает тонуть во мраке, и подросток засыпает.

Я привык к тьме, я привык к тьме Я просто человек, просто плоть и кости Я не могу вернуть всего, что сделал И теперь никого не осталось, чтобы любить Я привык к тьме, я привык к тьме