Плоть и Кости

Вторник. Мягкое свечение, шелк, касающейся кожи, и сладко-горький аромат, словно неподалеку стоит дымящаяся кружка чая с медом. Сначала это выглядело, как хорошее утро, начинающееся возле чего-то теплого под боком, что предположительно могло быть фигурой любимого человека. Но эфемерный образ растворился, как сахар в черном кофе с молоком, когда зрение Стайлза немного прояснилось и он смог собрать цельное предложение из мыслей в своей нечеткой голове. Свечение, казавшееся, словно шло от мягкого домашнего очага, как и источник сахарного запаха, превратилось в ароматизированную свечку, стоящую на прикроватной темной тумбочке рядом. Приятный аромат обрел истинное обличие, представ не натуральным, а химозным букетом. Это просто подделка. Это просто свеча в стакане, которую можно купить в магазине чуть больше, чем за доллар. Обман. Это натолкнуло на мысль… — Я не хотел, чтобы ты просыпался сейчас, — Стайлз услышал голос, который уже где-то слышал, но человек стоял впереди достаточно далеко, чтобы его нельзя было увидеть, не подняв головы. А голову Стайлз поднять не мог. Его тело было парализовано усталостью. Словно кто-то ампутировал его подвижность, пока он был в отключке. И, если когда-нибудь он выберется из этого, проснется от этого затянувшегося кошмара, то точно больше не уснет. В этой жизни, по крайне мере, точно. Все дерьмо случается, когда он спит. — Но ты был настырным, — Шерон, который стоял перед зеркалом, щелкнул ножницами в руках, когда открыл их, поднося к своим расчесанным ранее волосам. Смотря в отражение на медные волосы, которые в детстве так любила его мать, он вспоминает ее лицо. Или пытается вспомнить. Прошло уже столько десятков лет, и столько лиц Шерон уже увидел за эти года, что лицо матери стерлось в его памяти. Он помнит какие-то наброски, словно акварельные пятна, помнит бледную кожу матери, ее такие же рыжие, но кучерявые волосы, и, кажется, светлый цвет глаз. Но он совсем не помнит, были ли родинки у его матери на лице? Такие же, как у него, длинные ресницы? А какого цвета были ее губы. Он касается своих — они у него не такие уж яркие — были ли у нее такие же? Он не помнит этого. Но зато, хотя бы что-то о ней ярко, он помнит алый цвет крови, когда поезд переехал ее. Красный. Цвет крови. Если он бы резанул себя ножницами, то увидел бы точно такой цвет. И уже не потому, что в нем течет ее кровь, а потому, что кровь у всех алая, как лепестки роз. В них, высших существах, есть что-то общее. Цвет крови. Раздается щелканье. Шерон начинает стричь, волосы опадают на пол вокруг его ног. В отражение зеркала Шерон видит, как подросток, его неопытная совсем обессиленная бета, пытается перевернуться на бок. И вроде как что-то выходит, но кроме того, что теперь мальчик лежит на боку, а не на спине, как Шерон его положил, ничего не меняется. Шерон знает, что тот не сможет подняться. Не в таком состоянии. И не тогда, когда Шерон все еще в его голове, шепчет ему, напевает колыбельную, которую сам когда-то слышал. Слова, как шум прибоя, тихонько шуршат в мозгах, замедляя сердцебиение, подготавливая ко сну. Заканчивая стричь волосы с одной стороны, Шерон улыбается, видя в зеркале, как подросток снова статично замер. Рука Стайлза теперь свисает с кровати, и он близок к тому, чтобы еще немного усилий, и упасть на пол, но его глаза закрыты, а тело так и осталось на самом краю, под тонкими шелковыми простынями. Свет от свечи освещает темную комнату, потому что шторы задернуты, и желтое танцующие пламя откидывает на стену напротив причудливые тени, в которых что-то, да можно бы разглядеть. Шерон начинает напевать мелодию из колыбельной. Щелк. Щелк. Рыжие пряди падают на холодный пол. Он оставляет свое прошлое, чтобы начать новое. Он чувствует облегчение от возможности заменить прошлое чем-то новым. И ему, как и виляющим теням света, отбрасываемые пламенем свечи, тоже хочется танцевать. Он начинает напевать мелодию чуть громче, пока Стайлз в своем маленьком иллюзорном мирке разыгрывает с миражом Дерека еще одну сценку, которую придумает ему Шерон. Ему несложно находить сценарии. Он просто транслирует то, что хотел бы сам видеть, только заменяя маски другими, либо берет сцены из своих собственных воспоминаний. Он не помнит сцен с матерью, кроме той с поездом, потому что был слишком мал и это было так давно, но еще помнит сцены из своей чуть более взрослой жизни, когда он был молод и невинен, как тот, кто лежит в этой комнате за его спиной. Возможно, думает Шерон, он наконец нашел кого-то достойного на замену того, кого он когда-то так любил. ****** — Надо ожидать неожиданного, — мальчик шел впереди по лесной тропинке к подвесному мосту, держка в руках, также как и Шерон, корзинку с ягодами. Они смогли набрать столько лесной земляники, сколько позволило им время. Кажется. Конечно, они могли бы собрать намного больше, если бы Лукас все время не отвлекал его разговорами. Шерон хотел сначала сказать ему заткнуться и не мешать, но потом решил не делать этого, потому что Лукас, когда они в пансионате, почти все время молчит. Или говорит очень тихо. А сейчас, пока они выполняли свое поручение-наказание, он был шумным, как попугай. Говорил ему обо всем, что, казалось, держал в своей голове неделями, не имея возможности сказать об этом вслух. Глупые мысли наказуемы в пансионате. И в какой-то мере Шерон рад, что Лукас молчит, когда они не одни. Иначе бы того постоянно огребали палкой, а зная, какая у Лукаса нежная кожа… — Лучше поступать неожиданно, — сказал Шерон, перехватив корзину поудобнее. Может, они почти ничего не собрали, но сама плетенная корзина уже сама по себе была тяжелой, и ему не нравилось нести ее, он хотел ее бросить, и плевать, что с ним бы сделали те уродливые тетки. Они и раньше его били. Он привык. Однажды он укусил одну их них за руку до крови, сумев выбраться из ее жирных рук раньше, чем та стянула бы с него штаны для порки. И вот это точно было неожиданно! И эффективно. Намного важнее быть самому внезапным, а не быть готовым к внезапности. — Да, и это тоже, — кивнул светловолосый мальчик, ступая на мост, но останавливаясь. Закусывая губу, словно взвешивая за и против, Лукас поставил корзинку на землю и посмотрел на Шерона. Тот нахмурился, словно чувствуя, как Лукас собирается кинуться на него, испытывая принцип «быть неожиданным» на себе. Но этого не случилось. Лукас был слишком сдержанным, чтобы позволить себе повалить Шерона на траву, особенно, когда они возле моста, который протянут над небольшим обрывом. Если упасть туда — можно и голову свернуть. Это опасно. — Ну что? — вздохнул Шерон. — Не говори, что ты снова хочешь в туалет, но боишься идти один. Я больше не пойду. Мне хватило и одного укуса красного муравья. Лукас сказал: — Может, поставишь тоже корзину? Ненадолго. Нас все равно никто не пойдет искать, даже если мы заблудимся и не вернемся. Шерон хотел бы просто вернуться обратно, потому что устал, да и не очень любил дикие места, природу, но понимал, что, если они вернутся, то снова разойдутся по своим углам до завтрашнего дня, а потом все равно так и не смогут поговорить или поиграть так, как могли, пока были в лесу одни. В лесу они словно были в другом мире. Где не было нянек, жестоких детей, которые их докучали, особенно Лукаса, где не было отвратительной еды на завтрак и гор ручного детского труда, который якобы должен из них воспитать прилежных людей. — Ладно. — Шерон поставил корзину у ног и посмотрел на Лукаса, который стоял в тени перед мостом. Тот как-то странно улыбнулся, положив руку на веревку, перекинутую через горное ущелье, и крикнул, прежде чем развернуться и побежать по мосту вперед: — Догони меня, Шерон! — он бежал по доскам, раскачивая мост, и продолжал кричать: — Будь безумным, будь готов к безумию! Шерон усмехнулся, теплая улыбка застыла на его молодом лице. Принимая правила игры, он ступил на мост и побежал за Лукасом, думая о том, как же он все-таки обожает этого чудика. ****** — Неожиданность иногда может спасти тебе жизнь, — Дерек и Стайлз стояли на подвесном мосту, вокруг были высокие зеленые деревья, и было лето, так жарко и солнечно, что Стайлз видел, как у Дерека по виску стекает пот. У него, видимо, пот тоже стекал, потому что Дерек поднял руку, задевая большим пальцем кожу у его виска, словно что-то вытирая. Стайлз улыбнулся, смотря в яркие зеленые глаза. Он не помнил, как начался этот разговор, но не думал об этом, вместо этого он думал о «неожиданности» и том, что хочет сказать на этот счет. Он явно хотел что-то сказать и, немного роясь в мыслях, слова сами слетели с его губ: — Ну, если на меня нападут и у меня будет только палка в руке? Неожиданность мне тоже поможет, по-твоему? — он хотел словно показать Дереку, что бывают и безвыходные ситуации, что не всегда ты в априори можешь выиграть. Шансы не всегда равны и все такое. Но вместо этого Дерек игриво подтолкнул его и сказал: — Палкой можно проткнуть глаз. Это опасное оружие. Так что если на тебя нападут, а у тебя будет только палка, это будет не так уж плохо. Стайлз хмыкнул, подумав, что в этом что-то есть. Что-то. Что-то важное. Важнее, чем просто пустая идея. Мысль о том, что оружие можно сделать из чего угодно, осела в его голове, и он не мог перестать думать как-то заезженно: палка, оружие, неожиданность. Дерек провел, вытягивая его из мыслей, костяшками пальцев по щеке. — Если бить неожиданно, то враг обречен. Иногда тебе и палка не нужна, — он притянул Стайлза к себе, легко удерживая в своих объятиях. — Просто неожиданно ударь врага — и он не сможет ничего сделать. У Стайлза появилась идея. И он потянулся к уху Дерека, словно хочет или поцеловать его или укусить за мочку, и Дерек об этом и подумал, но вместо этого Стайлз прошептал: — Сначала врага нужно поймать. Поймай меня, волчок. Он вырвался из рук Дерека и побежал по мосту, смеясь, когда за спиной послышались шаги. Дерек побежал за ним. Мост задрожал из-за них, но он был достаточно крепкий, поэтому Стайлз просто бежал, не оглядываясь, словно Дерек настоящий черный волк, который очень голоден и безумен, а он сам — подбитый бедный олененок, аппетитно сверкающий своим телом. Когда они оба сбежали с моста, то пробежали по лесной тропинке к месту, где лес начинал редеть и совсем заканчивался, открывая красивое горное поле с высокой травой насыщенного цвета, где было еще и много одуванчиков. От того, что Стайлз решил обернуться посмотреть, насколько Дерек уже близко, одуванчики, потоптанные его ногами, взлетели в воздух, как маленькие лесные феи. Дерек оказался рядом. Он поймал Стайлза и повалил его на траву, оказываясь сверху. Дерек был намного тяжелее и сильнее него, и Стайлз пыхтел, пытаясь вытащить свои руки из цепкой хватки Дерека, пока у него не получалось этого. Дерек поймал его, и, хоть они и говорили о том, что неожиданность может сбить врага с толку, даже если у тебя нет ничего, хотя бы палки в руках, он не мог придумать выхода. Дерек был непосильный для него, и его руки были обездвижены, он проиграл и не мог ничего сделать, поэтому закричал: — Ладно, ладно, сдаюсь! Ты догнал меня, — он смеялся, глубоко вдыхая, отчего пушинки одуванчиков, летающие рядом, залетали ему в нос и в горло. Стайлз закашлялся, а взгляд Дерека изменился. Дерек смотрел на него, но больше не улыбался, и хватка на руках стала болезненной. Стайлз нахмурился, зовя: — Дерек? Но тот не ответил. Стайлз пытался выбраться, спихнуть Дерека, высвободить руки, но все было бесполезно. Дерек бы не сделал ему больно. Но паника все равно появилась от ощущения, что он бессилен. Просто марионетка. Или собачья игрушка, которую клыкастые обычно истязают до последнего, пока уже пух не вылетит наружу и у игрушки не оторвется голова. — Мне больно, отпусти. Дерек? В поле, где-то за спиной Дерека, раздался громкий звук. Кто-то выстрелил из ружья. Птицы, которые сидели в траве по полю и на ветках деревьев неподалеку, взлетели в воздух, как шары на выпускном, когда их отпускают, но намного быстрее, словно в ускорение, и Стайлз рефлекторно закрыл глаза от резкого движения и испуга, а когда открыл, быстро дыша, то был уже не на поле, а в машине. И снова не с Дереком. Его глаза намокли от усталости, от бессилия. Он хочет, чтобы это закончилось. У него нет сил продолжать эту игру. Хватит. ****** Когда ученика старшей школы нашли убитым вблизи школы, днем, то новости о еще одном случае быстро разлетелись. Для этого даже не нужно было приходить в среду в школу, либо на работу, чтобы узнать о том, что случилось во вторник. В век технологий, в век, когда все сидят в чатах, переписываются по смс или в Фейсбуке или еще где. Кто первый написал о том, что Кейси умер, никто уже сказать бы и не смог. Новость кто-то сообщил «Представляешь…», кто-то переслал «Это пиздец», кто-то скопировал и отправил в чат «Крч, снова… я в ахуе». Телефон Эллисон завибрировал на столике, пока она во второй раз пыталась удачно нарисовать стрелку, хвостик которой был бы такой же, как и на правом глазу. Макияж не был хобби охотницы. Обычно, она обходилась блеском и тушью, но сегодня Скотт должен придти к ней, и дома никого нет, и может быть они смогут… А еще, она купила вино. И не только его. — Да что такое, — после очередной вибрации телефона девушка не выдержала, уронила тубу с жидкой подводкой на столик, уперлась в него же локтями и взяла сотовый, заходя в свои сообщения. Ей пришлось пролистать вверх, чтобы понять, о чем идет речь. Люди со школы писали почти одновременно, и было много мата и смайликов, и это казалось немного пугающим, словно случился какой-то теракт и все обсуждают его. «Пиздец» «Прекрасно, и как мне теперь завтра идти в школу» «Он даже не пропал» «Девочки из арт-класса говорили, что слышали, как кто-то кричал» «Мой парень тоже слышал» «И никто даже не захотел пойти проверить?» «В общем, из свежих новостей, он правда умер… полиция все обклеила лентой» «Думаете нам сделают завтра еще один выходной?» «Как бы не сделали домашний арест» «Он умер, а ты шутишь, как низко…» «Я бы тоже хотела выходной, чего такого» Сообщения все шли, и Эллисон отключила звук, выходя из общей беседы, в которой была если не половина школы, то два старших класса в неполном составе уж точно. У Эллисон пересохло во рту, и немного задрожали руки. Она сгорбилась, смотря в угол комнаты, думая о том, какой кошмар. Она не поняла, о ком именно шла речь, и вряд ли она хоть когда-то разговаривала с тем мальчиком, но сам факт, что мальчик был убит, возле школы, днем. Это было так пугающе. Ей вдруг стало страшно — Скотт обещал написать ей. Но не написал. Она быстро схватила снова телефон и набрала — благо Скотт стоял у нее на быстром наборе — номер своего парня. Раздалось несколько гудков, за которые она успела помолиться, прежде чем Скотт взял трубку. Его голос казался Эллисон обычно-задорным, обычно-беззаботным. Она облегченно улыбнулась, поднимаясь на ноги с пуфика и идя к кровати. Она упала на нее, подгибая колени. — Слушай, хорошо, что ты позвонила, не помнишь случайно, — Скотт говорил, а на фоне было слышно музыку, словно он в магазине, — о какой марке вина говорила Лидия в прошлое Рождество? Я помню, как это начиналось на «А», а может на «В»… Или нет… я уже почти все купил, но… Эллисон перевернулась на живот и заметила, как на полу валяется ее носок. Надо будет убрать. — Я уже купила то вино, — легко сказала она, быстро забывая о сообщениях в чате, — так что просто поезжай ко мне. Она накрутила темные волосы на палец и закусила губу: — У меня есть для тебя сюрприз, — сказала она, посмеиваясь паузе, которая последовала за этим. — И он… тоже съедобный. Тебе понравится. Ты ведь любишь грызть конфетки? Эллисон рассмеялась. И, болтая по телефону, она больше не вспоминала в тот день о том, что случилось в лесу у школьного поля. Это не касается ее жизни. Ей все равно. У нее есть своя жизнь, которую ей нужно прожить так, чтобы потом было о чем вспоминать, так, чтобы хотелось вспоминать об этом. И, даже если сегодня их встреча снова закончится тем, что Скотт зажмет ей волосы своим локтем, а она в ответ случайно царапнет его достоинство ногтем, и в итоге их секс будет — какое-то единоборство, то… пускай так оно и будет. Это все равно то, о чем она будет вспоминать и ощущать тепло. Потому что Скотт тот, с кем она хочет быть всю жизнь рядом. ****** Когда в больницу приехала скорая, внутри на носилках где был Шериф города, часики которого тикали — тик-так -тик-так — Мелисса МакКолл собиралась пойти пообедать. Она заработалась и снова забыла перекусить. Урчащий живот напомнил ей об этом, когда она проходила мимо столовой и почувствовала запах свежей выпечки. Аромат вкусного сладкого хлеба с корицей завлек ее в столовую, и она купила одну булочку, собираясь, как обычно, съесть еду в два укуса, потому что жевать никогда нет времени, она все время ест на бегу, и это не так уж хорошо, это стало привычкой. К счастью, которая не преследовала ее дома. Вечером она пообедает уже нормально. — Давай я тебе хотя бы чай налью, Мелисса, — протянула женщина за прилавком, качая головой на то безобразие, которое делала медсестра, а по совместительству, ее подруга. Не то, чтобы они были лучшими подругами, но Мелисса иногда заглядывает к Алише, чтобы просто сказать «привет», а та иногда заглядывает в процедурный к ней, чтобы пообсуждать своего муженька или интересных пациентов больницы. Мелисса, которая уже доедала, покачала головой и облизнула крошки с губ. — Нет, мне правда… В коридоре кто-то хлопнул дверьми, а потом послышались крики и стук колесиков. Алиша нахмурилась, подпирая голову кулаком, и смотря в сторону открытых дверей: — Ни секунды покоя. Пойдешь? Или, может, лучше я налью чай? Но Мелисса уже двинулась к дверям, покидая столовую и двигаясь в сторону уехавших дальше по коридору носилок. У нее была чуйка на сложные случаи. И она знала, что привезли сложный случай, а не просто кого-то с отравлением или закрытым переломом. Тогда, когда жизни пациента ничего не угрожает, врачи не бегут по коридору. Она почувствовала, как у нее начинает быстрее биться сердце, и тоже побежала. ****** — Нам нужно внутрисосудистое вмешательство, и чем быстрее, тем лучше, — громко шептал на нее мужчина в белом халате, держа телефон в руке. Потом мужчина ругнулся и набрал снова, потирая переносицу от начинающейся мигрени. Новый хирург не на своем месте, а второй, который может провести необходимую операцию, на больничном дома и, даже если приедет на машине в больницу прямо сейчас, не сможет провести операцию, это просто неэтично допускать больного хирурга до пациента. И у них не было запасного третьего варианта, у них маленький персонал, в городе очень мало врачей, особенно узко специализированных, профильных, умелых, у которых руки растут из нужного места. Обычно, когда «острого» пациента везут, то еще пока скорая в пути, в больницу звонят и сообщают, что нужно будет подготовить операционную. И сейчас операционная была готова. И Джон, который был без сознания, был здесь, готовый получить помощь. Но не было того, самого главного, кто мог бы помочь, кардиохирурга. Мужчина рявкнул и чуть не отбросил телефон в сторону. — Чтобы я еще хоть раз принял сотрудника по договоренности, — он набрал другой номер, но заговорил с медсестрой, которая отказывалась уходить от Джона далеко, и все понимали, почему, зная о дружбе детей медсестры и шерифа. — Слушай, Мэл, ты можешь съездить до Тейта? Вдруг он дома, тогда тащи его сюда. Если его нет, то, может, Барри уже лучше… я его привезу. Или он сам приедет. Но лучше, чтобы этот халтурщик вернулся… Может, он и безответственный, но руки у него золотые. Мелисса, посчитывающая в уме, сколько времени у них на все есть, с тем диагнозом, который у Джона, инфаркт миокарда с подъемом сегмента ST, и с тем временем, которое они уже потратили, помимо транспортировки, на установку диагноза, судорожно кивнула и схватила со стула свою куртку с ключами от машины в них. Как-то за разговором Шерон сказал, что снял лофт, и она знала, какой, потому что подумала тогда, как совпало, что лофт Хейлов так быстро купили. Спускаясь по лестнице вместо лифта, потому что это быстрее, она выбежала из больницы и пикнула ключами, запрыгивая на водительское сидение. Не больше тридцати пяти минут. Она поставила таймер на часах. ****** Шерон оставил мальчика наверху, а сам спустился на первый этаж, чтобы достать из холодильника все свои запасы крови и упаковать их. У него нет багажа, вроде статуэток, картин, фотоальбомов, но у него свой багаж. Еще тяжелее и объемнее, чем фотокарточки и игрушки. Но более ценный. Потому что никогда не знаешь, в каком окружение окажешься, в каком состоянии. Всегда лучше иметь кровь прозапас. Особенно сейчас, когда он не знает, насколько сложно будет ужиться вместе с кем-то еще. И насколько кто-то еще будет мешать скрытности, которую он развил, будучи соло. Положив третью положительную в черный контейнер, он застегнул его и упаковал в спортивной сумке, закрывая дверцу холодильника. Он хотел еще успеть сходить в душ, потому что некоторые волосы заносчиво прилипли к его шее, мешаясь то тут, то там, и Шерон считал, что у него есть на это время — он достаточно постарался, чтобы полиция и оборотни с подворотни были заняты — но раздался стук. Стук в его металлическую дверь. Он нахмурился и поднял взгляд, чувствуя сладковатый и приторный, спиртовой и потовой запах, который просачивался через щели. Та медсестра. И что она забыла здесь? Пришла попрощаться? Что же… разве что со своей жизнью. Как опрометчиво с ее стороны мешать ему сейчас, когда у него кончилось терпение. Шерон сначала не хотел открывать, но стук стал настойчивее. Мелисса будто пыталась сломать его дверь, чего, конечно же, она сделать никак не могла, была слишком хрупкой старой женщиной. — Я знаю, что ты там, — крикнула она, — открой мне, это очень срочно, у нас нет времени! — в ее голосе слышалась мольба. Тейт вздохнул, застегивая сумку и ставя ее на пол за кухонным столом. Он прошел к двери и, надеясь, что это все не слишком испортит его планы и настроение, открыл дверь, двигая ее одним движением руки в сторону. Мелисса, которая была мокрая от бега, и глаза которой были открыты так широко, словно она видела поезд, мчащий на нее, застыла с открытым ртом. — Ты… — начала она, но потом вздохнула, словно решив — не время — и взяла его за руку, — пошли. Есть «срочный» пациент, и ты нужен на своем месте. Выполняй, черт возьми, свою работу, как все мы… Тейт одернул ее руку. Мелисса не понимала. Она смотрела, как ее коллега заходит обратно и идет к кухне, и она последовала за ним, потому что, черт возьми, у них нет времени заниматься не понятно чем, Джон ждет, ему нужна помощь, он умрет… если он умрет, что она скажет Стайлзу? Она не сможет. Она должна помочь Джону. — Я уволился, — бездушно сказал Шерон, прислонясь к столу и скрещивая руки на груди, — так что ты не по адресу. Пусть другой сделает свою работу. — Он не может… — Это не мои заботы, — прервал ее он. — У меня самолет через пару часов. Я не могу отменить рейс. Мелисса выглядела сбитой с толку. Не верила своим ушам. Этот человек не стал бы так поступать. Она знает Шерона, и этот, на кого она смотрела, был не Шерон, это был кто-то грубый, бессердечный, его взгляд и манеры были другими. Она сделала шаг назад, открывая и закрывая рот, слова не шли, но хотелось сказать так много. Она задышала чаще, а потом наверху что-то упало. Она подняла взгляд на лестницу, было видно дверь в спальню на втором этаже, и она была закрыта. Но она словно чувствовала, что там кто-то есть. Ей стало интересно. Была ли это какая-то девушка, из-за которой Шерон не хотел ехать в больницу? Может, он встретился с какой-то стервой, которая не отпускала его ни на шаг? Тогда у нее есть для этой девушки пару слов… Шерон напрягся. Он смотрел в затылок Мелиссе, когда она сделала еще несколько шагов в сторону лестницы и в конечном счете положила ладонь на перила. — Кто там? У тебя кто-то в гостях? — Просто кот, — сказал Шерон холодно. — Тебе лучше уйти. Но Мелисса не слышала. Она ступила на лестницу, а Шерон быстро оказался рядом. Слишком быстро. И бесшумно. Она только и успела испугаться, когда почувствовала хватку на плече, а потом чужая рука сильно толкнула ее вбок, ударяя головой об бетонную голую стену. Она прикусила губу, ударилась виском, а потом упала на спину. Место удара заныло, у нее закружилась голова и затошнило. Комната завертелась, а стены и высокие потолки размазались перед глазами. — Я же сказал тебе уйти. — Услышала она и отключилась. Через тринадцать минут часы на ее руке одиноко запиликали, напоминая о времени, которое вышло. ****** Шерон присел возле бессознательной женщины из больницы. Она была так не вовремя. Еще одна вещь, которую он не смог предсказать. Как предвидеть то, что просто не должно было случиться? Раньше все шло гладко. Идеально. А сейчас с точности наоборот. И он устал выкручиваться из этого. Он уже хочет уехать отсюда. Оставить этот проблемный город с его проблемными жителями в покое и просто уехать. Но не в Лондон. Там слишком многолюдно, он не может поехать туда со Стайлзом, ожидая полного послушания от него. Первое время будет сложно. Но Шерон надеется, что со временем его бета адаптируется. Он же как-то адаптировался в свое время. Шерон обхватывает медсестру за лодыжки ног и тащит по полу на некоторое расстояние. У него нет времени заниматься телом, да и женщина еще не умерла, Шерон слышит ее сердцебиение. Он решает проявить милость и оставить ее на прихоть судьбе. Выживет — так и быть. Когда они уедут, он поменяет документы, заляжет на дно, пока Стайлз привыкает ко всему, а потом уже можно будет и не прятаться. В настоящее время, несмотря на камеры, быстрые машины, сотовые, люди все также плохо ищут преступников. Потому что сложно поймать убийцу до того, как он захочет, чтобы его поймали. А Шерон больше не хочет быть пойманным. У него появилась мотивация — как бы не было это наивно и больше в духе Лукаса — жить. Ему интересно, куда все это может привести. Жизнь приобрела некоторый новый привкус. Перешагнув через маму Скотта, Шерон идет к сумке. Сначала он относит ее в машину, а потом уже идет за вторым ценным грузом, который более шумный, чем Шерон рассчитывал. Возможно, из-за того, что медсестра появилась так неожиданно, сбив его с мысли, он потерял связь и контроль над сознанием Стайлза. Но, ладно. В целом, все равно все идет так, как он рассчитывал. Просто с душем придется повременить, а отъезд несколько приблизить. Может, так даже лучше. Чем дольше они тут остаются, тем больше неожиданностей может застать его врасплох. — Твое бы упорство, да в другом, — сказал Шерон, смотря на очнувшееся тело на полу. Все-таки упал. Надо было его подвинуть от края обратно на центр. Стайлз, лежащий на полу, подрагивает от усилия подняться выше, чем несколько сантиметров на локте от пола. Он учащенно моргает, смотря просто вперед, нарочно предпочитая игнорировать лицо, которое вспомнил. В ту ночь, и тогда, когда он приходил в больницу, и когда лежал на больничной кровати без сил после той боли в животе, всегда рядом оказывался этот человек. И он, блять, должен был догадаться. Должен был вспомнить раньше. Стайлз так зол на себя. И он хочет подняться и что-то сделать. Но его руки дрожат от усилия. Кажется, словно его мышцы немного иссохли. Или просто сила притяжения изменилась и заработала по новым законам. Он глотает, его кадык подрагивает, а Шерон смотрит на него, а потом на ресницы беты, видя, как карие глаза, кажется, чуток намокают. Шерону не нравится. Он не умеет обращаться со слезами. Поэтому, он подходит к Стайлзу, надавливая рукой ему на плечо и заставляя лечь, но Стайлз упирается: — Отвали! Я не разрешал себя трогать, — говорит он надломленным голосом, когда в его голове мигает молния, и он так отчетливо вспоминает ту ночь в Хэллоуин. Он всегда любил дождь, но побаивался молний. Но сейчас он не просто побаивается молний, он еще их и ненавидит. Вместе с дождем. Дождь шел в тот день. В тот день он мог бы не соглашаться садиться к нему. Он просто мог бы дождаться Эрику и Айзека и уйти домой с ними. Ничего бы не случилось. Но он такой глупый. — Хватит, — нетерпеливо вздыхает Шерон с ноткой раздражения в голосе, — устраивать сцену. Я и пальцем тебя еще не тронул. Стайлз нервно смеется, падая на грудь, его щека упирается в прохладный пол, и он осмеливается взглянуть на Греймена, презренно бросив: — Ты отвратительный, я не хочу, чтобы ты меня трогал, — дерзко, но больше напоминает жалкую попытку схватиться за тот трос, который окажется привязанным к спасательному кругу. Стайлз понимает, что никто не ворвется в комнату волшебным образом, прерывая их и спасая его, и что он обречен на что-то, чего не хочет даже представлять. Но не может принять этого. Перестать барахтаться, будучи раздавленным в луже чьим-то ботинком. Шерон реагирует не сразу. Его натянутые струны задевают даже не слова, которые не больше, чем набор определенных звуков, а то, как его же собственная бета продолжает упорно идти против него, отталкивая не просто руку помощи, а буквально прыгая под идущий вагон. Это самоубийственно. Блестяще. — А кого хочешь? — он надсмехается. — Этого оборотня, который плевать хотел, что с тобой происходит? Где он был, когда ты умирал, скажи мне… где? Его не было, когда он был тебе нужен. Но знаешь, кто был? Шерон накален, и чувствует, что стоит остыть, но не может, и идет на поводу своих эмоций, которые рады раз иной выйти из-под контроля. — Я был. — Он хватает Стайлза за плечо и поворачивает, чтобы тот лежал на спине. — И я привык, знаешь ли, получать то, чего я хочу. Можешь считать это детским комплексом, — говорит он, четко произнося слова, и наклоняется, — но все будет так, как я того захочу, хочешь ты этого сейчас — или нет. Шерон обхватывает Стайлз за подбородок, также, как обхватывал Дерек во сне, но более грубо, ногти вампира впиваются Стайлзу в кожу, и он не может пошевелить головой, только закрывает глаза и сжимает челюсти, когда мужчина касается его губ своими, как снег холодными, губами, и Стайлз снова словно видит молнию. Это длится секунду, но этого достаточно, чтобы он сломался. Чтобы что-то в нем сломалось, и он перестал барахтаться в луже, в которой тонет. — Вот и все, — Шерон медленно отстраняется. Он невесомо кладет ладонь на лоб подростка и проводит длинными пальцами вниз, словно смахивает снег с подоконника, заставляя Стайлза закрыть глаза и больше их не открыть. Шерон поднимает Стайлза с пола и относит в теслу, укладывая на задние сидения. Они успевают мирно проехать, примерно, пять миль, прежде чем на пересечении дорог машина врезается в бок теслы, откидывая, но не переворачивая ее. Шины трутся о сухой асфальт, оставляя черные полосы, и по пространству раздается скрежет. Тесла двигается по инерции, пока, наконец, не останавливается, наполовину съехав с дороги передней частью. — Надо развить привычку убивать до конца… — говорит себе вампир, когда видит снова старика.