***
Хосеп пожимает ему руку после матча — стискивает пальцами влажную широкую ладонь крепко, так что не вывернешься, но Юрген и не пытается, не испытывает ни малейшего желания противиться. Он накрывает сухие пальцы Пепа второй рукой на мгновение, окружая теплом, а потом тянет к себе для объятий — абсолютно бесстыдных, открытых, откровенных. Они давно уже ведут себя так излишне свободно друг с другом на виду у всех, что одни лишние объятья, даже самые жаркие и тесные, уже, говоря честно, не сделают хуже. Юрген кладёт тяжёлые руки на его талию, явно чувствующуюся даже под его вечными тёплыми тёмными свитерами и водолазками, отмечая как-то краем сознания в очередной раз, как идеально ложатся его ладони на чужую стройную фигуру, прижимает к себе полностью, скрывая за собой от камер телеоператоров несколько более компактного и сухопарого Хосепа. Гвардиола цепляется пальцами за его алую форменную куртку, будто ревниво желая избавить от мозолящей глаз золотой эмблемы Ливерпуля над сердцем, которое Юрген когда-то — пьяно, бредово, запальчиво — обещал отдать ему, аккуратно и почти целомудренно опускает вторую на плечо, не давя и не сжимая, только обозначая своё присутствие. Юрген склоняется к нему, с трудом удерживая себя от того, чтобы не прижаться щекой к его щеке, прекрасно зная, что и без того фотографии их слишком интимных объятий уже через несколько часов разлетятся по сети. Приближаться сейчас к Хосепу, когда его любимые горожане проиграли — да ещё и с таким результатом — его Ливерпулю, как минимум опасно для самолюбия, как максимум — для их отношений. Расставаться из-за поражений, разумеется, они не собирались ни в коем случае, пройдя рука об руку путь длинной в несколько чемпионатов и покорённых лиг, но несколько дней, а то и недель, пока Хосеп будет общаться с ним максимально холодно и отстранённо, а сам Юрген внезапно заметит, как любят постоянно касаться и обнимать Гвардиолу абсолютно все подряд, начиная от команды и заканчивая Микелем (к которому он уже, волей неволей, привык сам) и… Жозе. Но Пеп вдруг ухмыляется колко, ловко склоняет голову, и его едкая улыбка прячется у скулы Юргена, пока Хосеп шепчет ему на ухо: — Поздравляю. Чемпион, — Гвардиола не любит проигрывать. Не выносит, на самом деле, как и все они, иначе не добились бы того, что имели. Но он говорил уже десятки раз и повторит, вероятно, в разы больше, нисколько не кривя душой, назойливым интервьюерам, считавшим отчего-то их с Юргеном заклятыми врагами, что Клопп — один из лучших тренеров современности, и играть против его команд каждый раз — неповторимый опыт и большая честь. И он может принять абсолютно спокойно, что где-то Клопп оказывается лучше его, а в этом сезоне Англия — красная. — Придёшь сегодня? — Юрген сжимает его сильнее в своих руках, отсчитывая про себя секунды, пока не придётся отпустить Хосепа из-за неприлично затянувшихся объятий. Довольно самонадеянно рассчитывать на такое после поражения, а ему самому сидеть бы с командой и отмечать победу, но сегодня хочется чего-то большего, сегодня — хочется более близкого. — Доказывать журналистам, что главное не то, кто сверху в таблице, а кто сверху в постели? — хмыкает Хосеп, не меняя интонации, а Юрген тихо смеётся, едва заметно дёргая плечами. — Я не знаю. Не уверен. — Буду тебя ждать… Если, конечно, Микель тебя отпустит, — Хосеп смеётся его шутке — коротко, но искренне — и отталкивает его от себя, возвращая себе полное самообладание и лёгкую тихую скорбь. — Может, вы хотите встретиться без меня, а я только прикрытие, м? Подумай об этом, Юрген.***
Иван приходит к ним иногда — прилетает в Мадрид ближайшим рейсом, едва ли заботясь о собственной безопасности и, чего греха таить, репутации, плюя на конфиденциальность и предосторожности, покупает билеты иногда в первый класс, бормоча потом себе под нос про боли в затёкшей пояснице, иногда на самые неудобные самолёты, возвращаясь домой в Барселону под самое утро тренировочного дня. Иван скребётся в дом вечером заблудшим котом, и Ване не надо гадать долго, кто пришёл, она определяет по звуку безошибочно, открывает дверь и втягивает его быстро внутрь. Ваня обнимает его радушно, принимая, как часть своей семьи, ерошит ненавязчиво пальцами пшеничные выгоревшие за лето пряди и чувствует, как он утыкается ищущим жестом в изгиб её плеча, касается тёплой обнажённой кожи холодным носом, щекочет ресницами, опуская веки, и расслабляется под её пальцами, позволяя удерживать его на поверхности. Ваня не спрашивает — давно все понимает, сама не первый год и в этом бизнесе, и в этой Лиге, и Ракель она, удивительно, знает тоже не со вчерашнего дня и не с прошлой недели. Они проходят в гостиную, не разговаривая, проводят друг друга вслепую, и Ваня, не раздумывая, опускается на диван, позволяя Ивану уронить вихрастую голову ей на колени и удобно вытянуться. Ваня перебирает пальцами одной руки мягкие пряди, листая второй в телефоне фотографии прошедшего отпуска, на некоторых останавливаясь, чтобы опустить мобильный и показать их Ивану. Он улыбается их дурачащимся детям, ласково посмеивается над Ваней, целующей упирающегося Ивано, на плече которого огромный попугай расправляет разноцветные аляповатые крылья, бормочет на родном хорватском что-то невнятное, но чрезвычайно милое. Ваня не перестаёт гладить его успокаивающе, приятно цепляет короткими ногтями кожу, расслабляет, умиротворяет мечущиеся мысли. Дверь открывается тихо и хлопает, и они оба знают, кто это пришёл, и оба не считают нужным отвлечься от своего медитативного занятия. Иван откровенно ржёт над фоткой Вани с лемуром на плече, на её чуть нахмуренный подозрительный взгляд отвечая с хитрой ухмылкой: — Лука как-то изменился. Подстригся, что ли? — Ваня фыркает тепло и уже хихикает вместе с ним, довольно кивая. — Угу, и не выспался, вроде. Какой-то необычно заспанный, — они смотрят на застывшего недоуменно в дверях Луку и смеются в голос, бесстыдно, открыто. Лука закатывает глаза, проходя в комнату, обнимает Ваню за шею, склоняясь над ней, и целует приветственно в губы, не смущаясь лежащего на ней Ивана, а после опускается ещё ниже и жадно кусает уже его губы. — Я вот не понимаю, это чей любовник? Почему у меня такое ощущение, что он приезжает к тебе? — Лука хмыкает, отстраняясь от них, и идёт на смежную кухню за водой. — Слыхала, Ваня, у него ещё и любовник есть, — притворно грустно тянет Иван, вскидывая на Ваню влажный взгляд, и та так же печально кривит губы, поглаживая его пальцами по лбу и волосам. — Угу. Совсем совести у человека нет. Серхио, небось, — уголки их губ дрожат от с трудом сдерживаемых улыбок, но они продолжают гнуть свою линию, буквально кожей чувствуя колкий взгляд скрестившего руки на груди Луки. — О, то есть мне не показалось, что между ними что-то есть? Так и знал. Скучно ему с нами, Вань. Надоели мы ему. — Уйдём с тобой в монастыри. В один не получится, так что пойдём в разные, что нам теперь терять, — Лука издаёт странный звук — нечто среднее между недовольным стоном и усталым беспомощным хрипом. — Вы просто невыносимы, вы двое, вы знаете об этом? — они фыркают, перестав ломать комедию, и Иван поворачивается на бок, пристраиваясь удобнее и утыкаясь носом в бедро Вани, прикрывая глаза, исподволь следя за перемещениями Луки, но не давая тому рассмотреть свои глаза в ответ.