Последние рваные струны

Когда Кас касается моего лица, я понимаю: ещё немного, и я взвою. Взорвусь от ощущения мозолистых пальцев на щеке, от ледяного взгляда серых глаз, смотрящих сквозь меня, от кричащих красных волос, которые хочется выдрать, лишь бы он выдал хоть одну эмоцию. Заорать, закричать, ударить, только бы его ничего не выражающая физиономия увидела меня, а не Дебру. — Кас, нам нужно расстаться. Он как будто не слышит. На секунду закрывает глаза, делает короткий вдох, и наконец-то обращает внимание на меня. На меня, сидящую перед ним. На меня, сжимающую его чёртову мозолистую руку. «Ненавижу тебя», — хочется прорычать мне. — Я действительно думаю, что так будет лучше, Кас, — говорю я. Он убирает руку и кладёт ее на коленку. Больше не смотрит на меня, потому что птицы в окне класса гораздо достойнее его девушки. Не удостаивая меня ответом, Кастиэль кивает и закуривает — он не спрашивает, не против ли я, потому что знает: я против — свои омерзительные сигареты, на запах которых у меня аллергия. На окне нет ручки — будьте прокляты школьные правила безопасности — поэтому я давлюсь кашлем, заливаясь слезами, и смотрю на его профиль. Серые глаза и ненавистные красные волосы. Рука его чуть заметно дрожит, стряхивая пепел, и, верь я в эти дурацкие сказки про любовь прекрасного принца, обязательно подумала, что он переживает из-за расставания. Подумала бы, не будь он Кастиэлем. Будь на его месте Нат или Кен, обязательно бы накрыла его ладонь своей и тысячу раз извинилась за такие необдуманные слова. Но слова о расставании не бывают необдуманными, особенно когда ты сходишь с ума по человеку. Глаз начинает предательски дергаться, и я отворачиваюсь. — Тебя поругают за курение в классе, Кас. Не стоит нарываться на лишние проблемы, — шепчу я. Надеюсь, он не слышал. Но нет, поворачиваясь, ловлю его насмешливый взгляд, точно говорящий: «Дурочка, какое мне дело до этого?», — и это ещё больше злит меня. Злит все в нем: его безразличие, его грубость, его холодные руки, его мозоли, его шрам на боку — каждая его частичка, вздох, бактерия и атом. Но больше всего я ненавижу эти чёртовы красные волосы, вестником смерти врывающиеся в мои сны. Такие яркие... «Символ страсти», — думаю я, — «Перекрасив волосы, не скроешь черноту своей души, Кастиэль». — Хорошо, — бросает Кас, докурив свою сигарету. Рывком смотрит на меня, сквозь меня, словно просверливая подоконник. Что ты на нем хочешь увидеть, демон? Там нет ее голубых глаз; почему ты не смотришь в мои? Почему ты всегда ищешь что-то позади меня? — До встречи. Когда дверь за ним закрывается, я не чувствую ничего. Кажется, он забрал все хорошее, что было во мне. Все светлые чувства, что когда-то могли теплиться в душе. Поэтому когда слезы льются по моему лицу, я даю себе волю — всхлипываю навзрыд, разрывая грудную клетку, а внутри ничегоничегоничего ничего больше нет. Все отдала. Поэтому когда заходит Нат, смотрю на него гордо и с вызовом: мол, смотри, не сломал, я сама. Сама себя сломала. Он лишь качает головой и смотрит на меня тем самым укоряющим взглядом старосты класса. Уже слышу то, что он хочет сказать: «А я ведь предупреждал, что Кастиэль — плохой парень». Но Натаниэль молчит. Молчит так громко, что я почти кричу, кричу в голос у себя в голове, трелью отдающийся в висках. Поэтому когда Нат неловко приобнимает меня, я чувствую гнев спокойствие — на Натаниэле нет ни грамма красного — обманчивое спокойствие, которое потом выльется в истерику. «Он совсем не умеет обнимать», —проносится мысль, пока я старательно гоню ее прочь. — «Или ты не умеешь принимать объятия от других». Он отстраняется так быстро, как будто это было лишь секундное помутнение, как будто этого на самом деле не было. А потом будничным тоном сообщает, что расписание на завтра немного поменялось, и можно приходить ко второму уроку. Меня так тошнит от этого кабинета, от этого окна и гребаных птиц за ним, и я чувствую, как силы покидают меня. — Кстати, скажи ему, что от выговора насчёт курения в классе его спасло только то, что он был с тобой, — доносится мне в спину, когда я уже наполовину в школьной рекреации. Скажу, Натаниэль, обязательно скажу, только в следующей жизни, в параллельной вселенной, когда мои карие глаза станут голубыми, а чёртовы светлые волосы потемнеют. Тогда обязательно скажу, а сейчас меня ждёт путь в учительскую. В единственное место, где он не может быть. В единственное священное место, куда демонам путь закрыт. — Тебя тоже наказали? — спрашивает Армин, видя мои опухшие глаза. Устало качаю головой и присаживаюсь к нему. — Снова играл на уроке? — интересуюсь я, смотря на эту дурацкую улыбку. Вот Армин хороший: простой, добрый, с ним бы никогда не было проблем. — Да. Представляешь, на этой неделе вышла новая игра на новом движке, правда она не идёт на моем дряхлом компьютере, и мне теперь придётся... — в конце концов я просто перестаю слушать. Когда Армин говорит об играх, его совершенно невозможно остановить. Вдруг приходит осознание, что я безумно скучаю по тишине. По тихим вздохам и еле заметным движениям головой — не поймёшь вообще, слушают тебя или кивают каким-то своим мыслям. Отчаянно мотаю головой. Нет. Нельзя скучать по тому, что ненавидишь. Облегчение, я должна чувствовать облегчение от того, что наконец-то избавилась от этого вампира, высосавшего всю кровь, всю душу, все прекрасное во мне. — У тебя все хорошо? — вдруг встревоженно говорит Армин, кладя руку мне на плечо. Хочется закричать: «Прекратипрекратипрекрати», — и сбросить руку с плеча. Его ладонь меньше и совсем нежная, — подмечаю я, — совсем без мозолей. Накрываю его ладонь своей и улыбаюсь — слишком натянуто, чертова дура — и говорю: — Да, Армин, у меня все отлично, — парень понимающе кивает и возобновляет свой рассказ. Только когда я прихожу домой, опускаясь на родные простыни, пахнущие порошком и, почему-то, сигаретами, в голову ударяет мысль: Я безумно скучаю по Демону.