Последние рваные струны

— Мы пожалеем. Я уже об этом жалею. — пальцы скользили по коротко стриженным черным волосам, не в силах зацепиться. Я схватила его за загривок и подняла, уставившись в глаза. Нам с ним едва за двадцать — по сути, такие дети — и сейчас я смотрю на его искусанные губы, подрагивающие под моим взглядом. — Мы с тобой всю жизнь жалеем. О чем угодно: об отношениях, о страсти, о любви. Может, пора забыть об этом? Положить на это огромный болт? — Пальцы Кастиэля пробегают по ремню, хватают край футболки и обнажают мой чёрный повседневный бюстгальтер. Он долго смотрит на него, не решаясь расстегнуть, и я отталкиваю парня, подбегая к окну. Его ремень звучно гремит, ударяясь о спинку кровати. Кас не спешит застегивать молнию. Все ещё надеется? — Я так не могу. У меня завтра свадьба. Ты помнишь, Кас?! Я выхожу замуж! За-муж. Так нельзя, — на улице мужчина, изрядно вспотевший, смешно идёт вразвалочку. Он обтирается белым платочком и кладёт его в задний карман фланелевых брюк. На улице едва ли тёплая погода: всего пятнадцать градусов. — Это неправильно. Кастиэль снимает чёрные джинсы, оставаясь в одних боксерах и носках. Носки у него забавные, чёрные, с горящим черепом на всю голень. Мне вдруг вспомнилось, что ему, как и мне, едва за двадцать. — Я помню о Натаниэле. Но я не забыл о тех словах, что сказал тебе на станции. Я никогда не отказываюсь от сказанного, — удивительно, но ему очень идут короткие волосы. Красная краска совсем сошла, и чёрные волосы пробились, словно цветение подсолнуха ранней осенью. Удивительная гармония с резкими, грубыми чертами лица. Впервые я замечаю, что он не вызывает во мне бурю гнева и отчаяния — только сладкое умиротворение, нежную тягу, утреннюю сонливость. Это то, что видела в нем Дебра? Это то, от чего она отказалась? Не могу сопротивляться искушению и на секунду закрываю глаза, представляя, что парень всегда был таким: кротким, робким, почти отчаянно нуждающимся во мне. Он, Кас, такой ледяной и колючий, когда-то позволял называть себя Котёнком. Даже сейчас, видя, что он на грани отчаяния, я понимаю: он ни за что не позволит мне увидеть ту хрупкую его часть, что любила ласковые словечки. Теперь он оброс окаменелыми шипами. — Я... всегда была ужасным человеком. Как я могу ему изменить на кануне свадьбы? Кас, совсем неважно то, что я чувствую, но у меня есть сердце и сочувствие. Может, у тебя этого никогда не было, да и откуда? Ты все время только истязал меня, сводил с ума. Я любила тебя. Ты знал это? Хоть одно чертово мгновение, Кастиэль? Ты знал?! — Конечно, знал, — говорит моя любовь, понуро опуская голову. — Иди сюда. Я не подхожу. Тогда подходит он, отнимая мои руки от груди. Костяшками проводит по ключицам, по груди, россыпи бледно-рыжих веснушек вперемешку с тёмными родинками, ложбинке, натыкается на полоску ткани. Его руки уходят назад, мне за спину, гладят лопатки и расстегивают застёжку бюстгальтера. Я почти полностью перед ним обнажена — он смотрит на меня тем же взглядом, каким смотрел в наш последний школьный день. Восхищение. Небывалая удача. Благоговейный страх. Отказ. — Ни один стих не способен описать твоей красоты, — шёпот. Грязный, пошлый, в самое ухо. У меня не осталось к нему обид. Ещё немного, и я совсем его разлюблю. Почему же тогда так тянет, секундное касание приносит то, чего я так ждала эти годы: освобождение от тяжкого груза вечного ожидания. Может, это цена моего искупления? Теперь он должен страдать, чтобы мне стало лучше? Теперь он поймёт, что такое любить человека, чьё сердце занято другим? Теперь он утонет в своих же терзающих мыслях? Какая глупая месть. Только сердце себе разобью. Я снимаю с него белую футболку, ладонями пробегаясь по массивным бокам. Он жилистый, поджарый, но много больше, чем я помнила его со школы. Он возмужал, стал холоднее и ранимее. Кас сделал татуировки на руках — я обвожу их взглядом, цепляясь взглядом за распахнутые ангельские крылья, по одной на каждом запястье. Интересно, что они значат. Свободу? Освобождение? Или оковы, навсегда провязывающие его к стремлению ввысь, без шансов остаться с теми, кто ниже. Не уверена, значат ли они что-то вообще. Он до смешного остаётся романтичным, как бы не пытался это скрыть. Он сильный, любящий человек — почему же он все ещё цепляется за меня? Почему мы тянем друг друга на дно? Поднимаю голову и вижу, что он не смотрит на меня. Обводит взглядом чернила, явно вспоминая, почему сделал такие рисунки. Этот этап его жизни прошёл без меня, и я никогда не смогу разделить с ним это воспоминание. Щемящая тоска, тонкая, как стремительно летящая капля дождя, охватывает меня и моё сердце. — У тебя красивые руки. Он пожимает плечами, прижимая меня к себе. Я снова целую его в губы, мягко, но с давлением, слегка оттягивания верхнюю губу. Я знала тысячу вещей, которые мне хотелось сделать, но ещё больше я знала то, что называется честью. Как бы мне ни было больно потом, каких ошибок бы я не совершала, я никогда не изменю своему жениху. Я отхожу от Каса, натягиваю лифчик и футболку. Он стоит в центре комнаты — ненужный брошенный щенок, покорно ждущий свою хозяйку. Чем сильнее я его отталкивала, тем больше он привязывался. Не была ему нужна любовь. Он любил эти качели, где один обязательно заставляет страдать другого. Но всему приходит конец. В этот раз я слезу с качели первой. — В холодильнике вчерашние роллы и две банки колы. Ключи оставлю на тумбочке, но когда будешь уходить, положи их под коврик. Туалет — первая дверь налево, а если тебе нужна сменная одежда, то возьми что-нибудь из коробок в коридоре. Там старые вещи Ната, которые мы собирались отдать нуждающимся, — Кас кивает, так и не проронив ни слова. Провожает меня до двери, молча смотря, как я натягиваю гриндерсы и очень долго зашнуровываю. Заново наношу съеденную им помаду, хлопаю по и так раскрасневшимся щекам и приглаживаю волосы. Последний взгляд на себя в зеркало, резкий рывок, открытая дверь, я почти ушла, почти выкинула это из головы, почти... — Стой, — Кастиэль хватает меня за руку. — Даже ничего не скажешь напоследок? Это не та Лили, которую я знал со школы. Той Лили больше нет, хочется ответить мне. Но это неправда. Я знаю, что где-то там, в маленькой чёрной комнатке, в которой я ее заперла, она скребется и просит отпустить ее к любимому. Но нашего любимого больше нет. Теперь у нас другой любимый. — Да, ты прав. Осталось ещё кое-что. Тот браслет, что ты мне подарил, с черепом и шипастой розой, помнишь? За... — мой голос дрогнул. Черт тебя раздери! Раз начала, то иди до конца! Разорви душу пополам, вырви глупое сердце, но сделай это. Покончи с этим. — Забери его. И никогда больше не возвращайся. Впервые в глазах Кастиэля я увидела боль. Ну а после я бежала по лестнице, громко хлопнув дверью. Все, больше нас нет. Ни его, ни меня. Ох, что же теперь с нами будет?

***

Я неслась со всех ног от апартаментов, в которых мы с Натаниэлем прожили последние полгода, где вместе завтракали, смотрели фильмы, наслаждались жизнью. Где я чуть не изменила ему с Касом. Жгучий стыд обжигал меня изнутри; я чесалась, стараясь выскоблить из себя эту чернь, эту скверну, что заставляла меня быть самой ужасной невестой на свете. Я едва добежала до скамьи в парке и упала на неё без сил, захлебываясь в собственном вдохе. У меня болело все — лёгкие, горящие от бега, бок, вечно подводящий при физических упражнениях, голова, раскалывающаяся от рыданий, и сердце. Его глаза, когда я уходила навсегда, будут видеться мне в кошмарах. Я буду вспоминать их, прогонять в голове тысячу раз и наказывать себя за все ошибки, совершенные в жизни. Таков мой путь. Забираюсь с ногами на скамейку, подтягивая колени прямо к носу. Мне страшно и плохо, но я не могу позвонить Нату. Я даже не знаю, как завтра буду смотреть ему в глаза. И я задыхаюсь, задыхаюсь, задыхаюсь. — Девушка! Вам плохо? — какой-то парень пытается меня растормошить, но я не хочу. Желаю только одного — чтобы он ушёл. Оставил меня одну, чтобы эти страдания пожрали меня целиком. — У Вас приступ! Немедленно сядьте ровно, широко расставьте колени и опустите голову. Вот так. Дышите. Сейчас все наладится. Я вижу, как мои слезы катятся вниз по кончику носа и падают на асфальт. У парня, помогающего мне, чёрные кеды и синие джинсы, обтягивающие худые ноги. — Вам уже лучше? — он протягивает мне белый носовой платок, похожий на тот, что я видела у потного прохожего. Я вытираю слезы, растекшиеся по всему лицу, и замечаю чёрные следы туши на ткани. Выгляжу, наверное, жуть как. Украдкой рассматриваю человека, что спас меня. Невысокий, но поджарый, азиатской наружности, приятный молодой человек. Он замечает мой внимательный взгляд и краснеет, придавая оливковой коже удивительный контраст. — Я Юн. Тут совсем неподалёку есть кафе, в котором я работаю. Там подают невероятное мороженое. Может, хотите пройти туда? Я открываю рот, чтобы отказаться, но слезы снова рвутся наружу. Я не хочу знакомиться, не хочу никого видеть, даже если кто-то столько же любезный и милый, как этот парень. — Боже мой, простите меня! Я имел в виду: я не могу смотреть, как такая прекрасная девушка столь горько плачет, одиноко сидя на лавочке в парке. Может, я могу помочь Вам чем-то? — Юн разговаривает довольно быстро, но я улавливаю суть. Кажется, он и правда не хотел меня обидеть. — Я завтра выхожу замуж. Чем Вы можете мне помочь, Юн? Спасибо, но лучше попытайтесь спасать девушку, которую ещё можно спасти. На трясущихся ногах я вразвалочку шла по парку, утирая лицо белым платком, который забыла вернуть парню; на улице было едва ли тепло. Медленно наступал вечер, и я дошла до огромного фонтана, располагающегося в самом сердце парка. На мою удачу, там не было ни души. Сев на бортик, я зачерпнула немного воды и посмотрела на блестящие блики. Вода такая спокойная и необузданная, удивительная стихия, способная меняться в зависимости от своих желаний. Столько чудес окружают нас, не правда ли? Рука привычно сжала запястье, но там не оказалось фиолетового браслета. Точно. Лучше об этом не думать. Я пошарила в карманах, нашла монетку и закинула ее на самую верхушку, где никто не достанет. Может, и моё желание сбудется? Что он тогда сказал? «Я никогда не отказываюсь от сказанного», да? Что ж, когда я попросила не возвращаться, он ничего не ответил мне. Может... Да, Лили, ты — самый жалкий человек на свете, но сквозь эту жалость у нас могут вырасти крылья.