Бездарь внутри любовной трапеции

По лицу бьет солнечный луч, заставляя недовольно морщиться. Накахара дергает головой, пытаясь избавиться от света с помощью рыжей челки, но это не особо помогает. Тело постепенно просыпается, кости ноют, требуя разминки. Синие глаза медленно скользят по комнате, отдаленно напоминающую достаточно дорогой номер гостиницы, а память пазлом собирает прошлую ночь. О ней напоминают спутанные волосы и странное прикосновение. Накахара вздрагивает, заглядывая под плотное одеяло и видит свое же тело без одежды и белья и широкую ладонь, небрежно и по-хозяйски лежащую на его талии. Сложить одно с другим не сложно, и Чуя прекрасно понимает, кто лежит за его спиной на второй половине кровати и тихо дышит ему в плечо. Мори все еще спит, поэтому молодой человек старается как можно осторожнее вылезти из-под сильной руки, но увы, как только Чуя начинает двигаться, ладонь Огая спускается на впалый живот и резко надавливает, притягивая худое тело к себе ближе. А тонкий нос утыкается между шейными позвонками. Накахара замирает, практически боится дышать, слушая, как в глотке брыкается сердце от волнения и какого-то слишком мерзкого стыда. Человек за спиной — босс, начальник, тот, на кого Накахара хотел и желал равняться. Называть его любовником просто не поворачивается язык, но память не отключить, а картинки прошедшей ночи слишком настойчиво пестреют перед глазами. Объятия Мори слишком теплые, чтобы из них добровольно вылезать наружу, в холодное пространство комнаты. Накахара тихо выдыхает, пряча нос под теплым покрывалом, и старается уснуть вновь, решая, что если сам босс не гонит его с кровати, значит все не так плохо, как решило подсознание. Но в груди надоедливо ноет совесть и осознание того, что он, Чуя, по сути сейчас не лучше Осаму, который тоже где-то и с кем-то. И также, скорее всего, не разрывает чужие объятия. И тоскует, обвиняя себя. Накахара ощущает мучение под ребрами, как бесполезно болит дурная мышца, качающая кровь. Чужое дыхание приятно греет кожу, но это лишь сильней пронзает глубоко внутри, вскрывает, ковыряет в мясо каждую рану, заставляя ощущать себя с каждой секундой все хуже. Секунда — и Чуя подрывается, резко садясь на кровати. Дышит, давится воздухом, царапая дрожащими руками грудь, пока их не перехватывают сильные пальцы, а спокойный голос не требует остановиться. Синева глаз застывает на узоре обоев напротив, а дыхание проваливается куда-то вниз, становится практически неощутимым. Огай держит дрожащие руки молча, ждет, пока Накахара придет в себя, а тот лишь беззвучно дергает губами, смотря в одну точку. — Я сделал все неправильно, ведь так? — шепчет Чуя, опуская голову на плечо босса. — Я просто не знаю, как правильно. Что бы я не делал, все равно все всегда плохо, словно нам не стоит быть вместе вообще. А вчера… — Тебе нужно было отвлечься, — спокойно перебивает его Мори, отпуская дрожащие руки. — Я дал тебе то, что тебе было необходимо. — И что теперь? — А чего бы ты сам хотел? Накахара с минуту молчит, пытаясь понять, что именно хочет получить от него в ответ Огай, но с побледневших губ в итоге срывается вопрос: — Как это теперь повлияет на мою работу? — Никак, — голос Мори слишком спокоен, это спокойствие приводит Накахару в ужас, и тот пытается отодвинуться от начальника, но мужчина лишь приобнимает его. — Тебе нужна была помощь — я тебе помог. Вот и все. Вмешиваться я никуда не собираюсь, да и бессмысленно, судя по твоему состоянию и привязанности. Огай прав. И они оба это понимают. Даже сейчас, находясь в штаб-квартире, Чуя четко ощущает на своей шее поводок, который в любую секунду натянет Осаму, притягивая рыжеволосого к себе. — Если тебе нужна помощь, — продолжает Мори, не обращая внимание на молчаливость Накахары. — То ты можешь обратиться ко мне. Не бойся говорить о своем состоянии. По хорошему, в вашу ситуацию нужно вмешаться. — Что мне делать? — выдыхает Чуя, пряча лицо в дрожащие ладони. — Полюби себя, — тихо отвечает Огай. — Не понимаю, что Осаму не нравится в тебе, что он находит на стороне и зачем так над тобой издевается, но пока ты позволяешь ему, он будет продолжать. И искать себе оправдания. — Но я люблю его. — И он этим пользуется. Слова Мори вбиваются в мозг достаточно плотно, Накахара прокручивает этот диалог раз за разом, смотря в боковое окно такси, сквозь тусклые витрины и серые деревья, мелькающие перед глазами. До квартиры — полчаса езды, которые проходят слишком быстро, а нарастающее волнение в груди пожирает и не дает немного подремать в дороге. Накахара роется в карманах пальто, вспоминая про смартфон и, найдя его, чертыхается, понимая, что тот разряжен. Даже если Дазай и звонил ему, Чуя сможет узнать об этом только дома. Но ехать в пустую квартиру не хочется, холодные стены будут не рады, а мебель и вещи будут напоминать о том, что Осаму опять ушел, бросил, сбежал. И что он, Чуя, повел себя в этот раз точно так же. Совесть воет забитой псиной, приходится раз за разом мотать головой, чтобы вытряхнуть из черепной коробки картинки воспоминаний прошлой ночи. Руки Огая грели и ласкали, но чувств к боссу Накахара никогда не испытывал. Он понимал, что Мори прав, что тепло и поддержка ему, Чуе, были необходимы. И сейчас хоть немного, но ему стало легче. Но чувство вины тяжким грузом легло на худые плечи, заставляя сгорбиться и сморщиться от какой-то слишком вязкой ненависти к себе. Дверь квартиры оказывается открыта, и Накахара сглатывает, переступая порог. В прихожей пахнет терпким табаком и алкоголем, что-то шумит на кухне, а на полу, буквально в паре шагов от Чуи, разбросана верхняя одежда Осаму. Молодой человек неспеша проходит дальше, но путь ему преграждает Дазай. Упираясь плечом в дверной косяк, он медленно складывает руки на груди и смотрит на рыжеволосого. Смотрит долго и пристально. Накахара нервно морщится, делая шаг назад, после чего разворачивается в сторону спальни, но его останавливают, резко схватив за тонкое запястье. — И где ты был? — голос Осаму дрожит, Чуя ощущает, как тот пытается сдержать себя в руках. — На задании, — тихо отвечает Накахара, дергая плечом, но хватка чужих пальцев на запястье слишком сильна, вырваться практически невозможно. — Врешь. Молодой человек вздрагивает, опуская голову. — Нет, я правда был… Его хватают за чокер и тянут ближе. Осаму внимательно смотрит на шею, стягивает тонкий ремешок сильными пальцами, отчего Накахара начинает задыхаться, давясь воздухом. — Мне больно, отпусти, — хрипит Чуя, беспорядочно хватаясь руками за Дазая, но тот лишь сильней дергает аксессуар на себя. — Какая тварь сделала это? — повышает голос шатен, игнорируя просьбы Накахары отпустить его. — Какая тварь оставила тебе эти засосы. Внутри Чуи все рушится. Это глупость, невнимательность, он вообще забыл про то, что Мори оставлял на нем следы. Чайные глаза смотрят в упор в синие, от чего хочется просто прогнуться, упасть в ноги и целовать носки туфель, молить о прощении, но Накахара от страха лишь замирает, не в силах отвести взгляд. — Отпусти меня, — голос Накахары срывается, а Осаму лишь рычит в ответ, отталкивая молодого человека в стену. Тот делает несколько шагов назад, кашляет, потирая шею. Внутри пробуждается дикий страх перед этим человеком и болезненная обида за все, что происходит сейчас и происходило раньше. Синие глаза режет соль, они прячутся под челкой, но Чуя находит в себе силы поднять голову и посмотреть на человека, который не раз и не два переступал дозволенную черту. — Ты сейчас, — Накахара давится словами, чувствуя, как к горлу подступает истерика. — Ты сейчас мне предъявляешь после всего, что сделал сам? Губы Осаму кривятся. — Это другое. — Вовсе нет, — Чую тошнит от собственных слов, от попыток что-то доказать. Он прекрасно понимает, что все бесполезно, но почему-то лишь упирается ладонью в стену и продолжает: — Я терпел каждую твою измену. Каждый твой уход от меня, тебе вообще ничего не стоило сделать мне больно. Зависишь? Да какой толк от твоей зависимости, если ты убиваешь меня каждый чертов раз, когда возвращаешься. Осаму в ответ молчит, а Накахара чувствует, как сам перечеркивает все, но поток слов, от которых воротит, продолжает литься наружу. Молодого человека трясет, и как бы он не хотел ссоры, он понимает, что ничего не избежать. Он слишком устал, в нем нет больше сил, он морально измотан и просто больше не хочет боли. — Почему сейчас ты меня осуждаешь? — голос Чуи дрожит. — Почему ты каждый раз давишь мне на чувство вины, зачем делаешь своей псиной? — С кем ты был? — грозно спрашивает Дазай, игнорируя истерику Накахары. Тот вздыхает, упираясь плечом в стену. — С боссом. — С Мори? — Да. — Ясно. И тут Чуя понимает, насколько ему страшно от этого голоса. Осаму не кричит на него, не срывается и даже не смотрит ему в глаза, но Накахаре страшно. Животный страх пробирается спрутом под кожу и щупальцами обвивает скелет, лезет в душу своим холодом, плюется слизью. Дазай делает шаг вперед, от чего рыжеволосый вздрагивает, смотря на него не отрываясь. Тот подходит медленно, осторожно, смотря куда-то вниз, словно Накахары вовсе нет рядом. — То есть ты лег под босса, — медленно протягивает Осаму, поднимая рассерженный взгляд на Чую. Тот сглатывает. — Нет. Ты не посмеешь. — Если тебе так плохо со мной, — продолжает тянуть слова Дазай, игнорируя протесты рыжеволосого. — То какого черта ты никак не уйдешь от меня? Почему ты все еще здесь? Неужели твои чувства ко мне настолько сильны? Или ты настолько псина, не способная предать хозяина? Больно. Слова пощечинами хлестают по лицу, заставляя Накахару вздрагивать, закрывая уши ладонями, жмуриться, чтобы не видеть страшных чайных глаз, смотрящих в прогнившую по их же вине душу. — Тебе напомнить? — шепчет в ответ Чуя. — Напомнить причину, почему я не ушел в последний раз? Где-то между восьмым и девятым ребром режет боль, а Накахара осторожно делает шаг назад, вжимая голову в плечи. Осаму в ответ молчит, не двигается. Тишина давит на виски, выжимает терпение, заставляя своих жертв лишь глубоко дышать в попытках сохранить самообладание. — Хочешь? — болезненно усмехается Накахара, дергая головой, убирая тем самым волосы с побледневшего лица. — Хочешь, я напомню? В ответ молчание, которое лишь раздражает до слез. Чуе обидно, больно и обидно за все, что происходит. Дрожащие пальцы нервно рвут пуговицы на жилете. — Я напомню, — давится словами рыжеволосый. — Покажу тебе, что ты оставил после того раза. Слова растворяются в нервном смехе, Накахару открыто бьет истерика, с которой он не мог совладать. Паника бушует в груди, а пальцы нервно стаскивают сначала жилетку, затем пытаются стянуть с плеч рубашку. — Я все напомню, — Чуя буквально захлебывается, но его останавливает забинтованная рука, схватившая тонкое запястье. — Успокойся. — Нет, — повышает голос Накахара, вырывая руку из чужой хватки, резко делая шаг назад и выставляя вперед дрожащие ладони. — Ты не сделаешь мне больше больно. — Чуя, прошу тебя, — Дазай запинается в словах, но ближе не подходит. — Ты не поднимешь на меня руку. Осаму осекается, смотря на дрожащего Накахару. Тот жмется в стену, закрывая руками голову, горбится, трясется. Острые плечи дергаются, а напряженную тишину разбавляют глухие всхлипы. Накахара плачет. Впервые за столько времени просто плачет перед человеком, которого слишком сильно любит, которого боится и от которого не может уйти. Дазай понимает, что сейчас просто необходимо что-то сделать, но он просто не может. Барьер из обиды и боли выстраивается в груди кирпичной кладкой, плотно бетонируется, и теперь Осаму больше не слышит слез Чуи. — Шлюха, — роняет шатен, отворачиваясь. — Какая же ты шлюха. Накахара не хочет слышать. Закрывая руками уши, он сползает по стене вниз, вжимается в холод бетона, хочет слиться с серой краской на обоях, но тщетно — ему приходится продолжать существовать здесь и сейчас. И слышать каждое слово, которым нещадно бьет его Осаму. — Ты мне отвратителен. — Знаю, — тихо отвечает Чуя, сминая на груди белую ткань рубашки. — Лучше бы ты меня ударил. — Не заслуживаешь. Осаму покидает квартиру, уходит в никуда, оставляя Накахару один на один с истерикой и холодом, что бережно обнимает его. Стены безразлично наблюдают за беззащитной болью, которая оголяется ближе к вечеру новой истерикой. В этот раз Чуя не сдерживается, рыдает в голос, выкуривая одну сигарету за другой. Но табак больше не действует как успокоительное. Молодой человек кривит губы, прекрасно понимая, что опять выходит за грань дозволенного. Пальцы нервно шарят в аптечке, а навязчивые мысли прогоняют из головы всплывающие обещания. Он обещал боссу, когда тот лично откачивал его после очередной передозировки. Он обещал Осаму, когда тот застукал его за употреблением новой дозы. Он обещал. А ему обещали, что он будет счастлив. Куда-то вниз падает истерический смех, полный отчаяния и одиночества. На него, на Накахару, смотрят лишь безликие стены да чернота из окон. Телефон все также отключен, чтобы никто не мешал. Не сейчас, не в этот раз. В груди бешено стучит сердце, бьется о клетку из ребер, желая вырваться наружу. Чтобы после несколько раз еще сжаться и затихнуть. Чтобы больше не чувствовать и не болеть. Чуя очень сильно хочет перестать что-либо чувствовать, это желание, словно наваждение, пляшет в больной голове, мешается с беспорядочностью мыслей. Зубы сжимают сильней ремень и дергают, затягивая петлю. Рука белеет, трясется от нехватки крови, отчего вены выступают под кожей яснее, их синяя паутина разрывает белизну эпителия, дразнит. Большой палец медленно давит на плунжер, а синие глаза завороженно следят за тем, как из конца иглы прыскает жидкость, цена которой невероятно велика. Ввести иглу под кожу — дело секунды, главное попасть в вену. Надавить сильней, впрыскивая все пять кубов до основания, чтобы наверняка отшибло чувства и мысли, чтобы в голове ничего не осталось. Накахара слишком настроен этим вечером смотреть задурманенными глазами психоделические мультики. Шприц падает куда-то под ноги, зубы разжимаются и тело без сил опускается на холодный кафель кухни. Молодой человек тяжело дышит, ощущая, как постепенно в животе разливается приятное тепло, вязкое, словно масло. Героин стремится по венам, мешается с кровью, отравляя слабый организм. В горле застревает смех, истерический, пугающий сначала даже самого Накахару, но это чувство лишь временно. Его душит эйфория, такая пленительная и спокойная. Затихает в висках пульс. Чуя шумно выдыхает, запрокидывая голову. Слишком спокойной. Именно так, как ему хотелось буквально несколько часов назад. Перед глазами — бензин, яркий и успокаивающий. Внутри Накахары — эйфория, растекающаяся по всем частям тела. Боль где-то там, далеко, она никогда не происходила с ним, с Чуей. Нет, ее никогда не было. Страдал кто-то другой, кто угодно, но не Накахара. Смех ударяется о безразличные стены.