Картинки с выставки 1

На Болота медленно наползал вечерний сумрак. В зарослях все громче верещала та отвратительная родня сверчков, которую Сэм прозвал скрипунами и стрекотунами. Мошки старательно лезли в глаза, носы и рты путников. Пиппин плелся последним в цепочке, едва выдирая ноги из противно хлюпающей тины. Тростник визгливо свистел, смыкаясь за хвостом шлепающего впереди Билла. Все давно устали, но остановиться на ночевку было определенно негде. Бродяжник торопил хоббитов, то и дело обещая, что вот-вот доберутся до сухого места. Однако заросли камыша сменялись лужами черноватой воды, кочкарником и снова лужами, а берег не спешил открываться. — Хорошо ему, Бродяжнику, — ворчал себе под нос потомок беспокойных Туков. — Шагает, как журавль. Ему даже в сапоги не затекает, а мы выше колен вязнем. Где он перешагнет, приличному хоббиту приходится руками себе помогать, за этот гадкий тростник цепляясь. А он все старается занозу в ладонь посадить. Не Бродяжник старается, а тростник, будь он неладен! Мошка заедает, в тине этой никто не знает, что водиться может… ой! Как раз в этот момент под ступней Пиппина что-то шевельнулось. Толстое и склизкое. Наверное, змея. В Тукборо все твердо знали, что змеи живут именно в болотах и выползают, только чтоб ужалить хоббита. Потому славный Перегрин метнулся на кочку и завертелся на месте, стараясь не подпустить к себе гадину, наверняка ползущую под водой к босым ногам. Сквозь мутную, да еще и поблескивающую под последними отсветами заката воду ничего разглядеть было нельзя. Пиппин на всякий случай еще подождал, вглядываясь в полегшую осоку. Змея не появилась. Значит, можно, прыгая с одной кочки на другую, миновать опасное место и догнать ушедших вперед… И тут Пиппин понял, что не знает, в какую сторону идти. Со всех сторон чуть шевелил метелками тростник. Прислушался, но услышал только треск скрипунов и шелест узких жестких листьев. — Фродо! Сэм, провал тебя возьми! Где вы?! Треск, шелест и звон мошки на пределе слуха. — Так. Надо разобраться. Ты же не какой-нибудь Брендибак, соображать умеешь. Шли мы прямо на восток, значит, закат должен быть за спиной. Над бурыми метелками вроде бы чуть отливало багровым небольшое облако. Пиппин повернулся к нему затылком и шагнул на ближайшую кочку. Несколько прыжков удались на славу. Змея наверняка потеряла его след. Теперь можно идти прямо туда, где вроде бы обломано несколько тростинок… И тут кто-то почти в шаге справа злорадно произнес «плюмм!». Пиппин отшатнулся, левая нога скользнула куда-то глубоко, кочка выскользнула из-под правой… Хоббит оказался по грудь в тине, а твердого нащупать никак не удавалось. Заплечный мешок сперва вроде бы оперся на что-то, но при первой же попытке уцепиться за стебли тростника, пополз вперед. Пиппин понял, что сейчас утонет тут как булыжник. — А-а-а! Мерри! Фродо, Сэм! Бродяжник! Я тону! Спасите! Кто-нибудь, помогите! Но вместо полновесного крика из глотки вырвался только перепуганный писк. В отчаянии Пиппин взмахнул руками, но под руками не было ничего, кроме воздуха, и хоббит лишь погрузился еще глубже. Голодная жадная топь затягивала неумолимо. Еще несколько мгновений, и… — Хватайся, дурачина! — что-то стукнуло по плечу, и тут же прямо под руки сунулась толстая палка. Пиппин вцепился в нее мертвой хваткой. Палка потянула его прочь, медленно, с трудом, словно пробку из очень тесного горлышка бутылки. Трясина отпускала неохотно. Но палка была крепкой и тянули ее уверенно и без остановок. Наконец Пиппина выволокли на какой-то бугорок, и он лежал там носом в болотную траву, переводя дух и все еще не веря, что спасся. Он еще успел удивиться, почему кругом не слышно ничего, кроме привычного уже стрекота насекомой братии, и только теперь отважился разжать руки. Потом он осторожно поднял голову. Прямо над ним из-под черного капюшона блеснули два холодных огонька. Хоббичий вопль заставил умолкнуть всех стрекотунов в округе. Вспорхнули мелкие птахи, захлопали крыльями, взлетая, утки. Три хоббита, вспомнив, что Пиппина давно уже не видно, бросились на выручку, неумело выхватывая недавно обретенные мечи. Сэм размахивал кинжалом из Могильников будто кухонным ножом. Арагорн заторопился следом, стараясь не обгонять. Они забыли о всякой осторожности, но чутье пони, скакавшего впереди и выбиравшего дорогу, не подвело. С треском, хрустом и чавканьем запыхавшаяся компания благополучно выбралась на крик и остолбенела. На кочке сидел мокрый до ушей Пиппин и продолжал самозабвенно верещать. Напротив него, на другой кочке, черной тенью сидел назгул и чистил свой плащ. Он вскинул руку, и поднятые над головами мечи сломались один за другим. От обломка в руках Арагорна тоже отлетел кусок. Назгул вернулся к своему занятию. Мерри осторожно подкрался к товарищу и затормошил его: — Пиппин! Пиппин, ты цел?! — К-кажется… А-а-а! — Перегрин метнулся к Следопыту и судорожно вцепился в его ножны. — Остерегайтесь Черного Дыхания! — воскликнул Арагорн. — Имя Элберет… — Три тысячи лет браков между родственниками, — заметил назгул, — не прошли бесследно. Живете долго, но мозгов с чайную ложку. За каким благом вас понесло в эти трясины? — Сбить погоню… — Да, погоня действительно сбилась. С ног. Следя, чтобы кто-нибудь из вас не утонул раньше времени. Хватит меня рассматривать. Пока еще не стемнело, вернитесь чуть назад и возьмите левее, на север, — рукав показал, куда именно. — Там местность повышается, становится суше и можно выйти из болот. Даю вам фору. Считаю до пяти тысяч, потом иду следом. — Что он имеет в виду? — с тревогой спросил Фродо. В сумерках его физиономия приобрела изысканный бледно-голубой оттенок. — Морок, — выдохнув во всю глубину легких, ответил Арагорн. — В Глухоманье случается и такое. — Один, — произнес назгул. — Два, три… Несколько мгновений Арагорн стоял на месте, глядя непонятно куда. Потом он встряхнулся и, словно нащупав наконец твердую почву в окружающей болотной жиже, сказал: — Идите за мной. Нельзя терять времени. Я найду место для ночлега еще до темноты. И он направился на запад, откуда они пришли. Сэм пропустил вперед хозяина и Мерри, дернул пони за повод. Тростник сомкнулся за ними, как занавес. Сквозь его шелест до Пиппина, опять идущего последним, доносилось: — Сто семнадцать, сто восемнадцать…