Аффект

Деловито допивая вино из бокала, Ирина рассказывает о своём коте. У него патология сердечно-сосудистой системы, плюсом идёт полный пакет: постоянный хриплый кашель, сильная одышка, и иногда Люк валяется часами не двигаясь, отчего Ира глушит в себе страх, подходя ближе, чтобы убедиться — он ещё жив. Ей завтра — уже сегодня, на часах три ночи — везти его к ветеринару. Лечение дорогое, но кот ей ещё дороже. Он для неё всё, понимаешь, Антон? В мире Антона нет таких глобальных проблем. У него все кристально просто, никаких запутанных путей, ведущих в тупик. Прямая дорога, без развилок. В этом мире нет места больным котам и большим счетам за них. Он смотрит на Кузнецову, она смотрит в сторону дома, утыкается носом в его кожанку, накинутую на ее озябшие плечи, и делает глубокий вдох, наполняя шастуновским одеколоном свои легкие. Полностью, чтобы задохнуться и умереть именно от этого запаха. Холодный осенний ветер растрепал ее выжженные краской волосы, Антон подавляет в себе иррациональное желание провести по ним рукой. — Мы были лучшими друзьями в начальной школе, — говорит Ира, ее голос дрожит от холода, или от подступивших не к месту слез, Антон не собирается зацикливаться на этом. — Я, Арс и Серёжа. Мы были хорошими друзьями. А людьми, наверное, так себе? Шастун не знает, зачем думает об этом. И почему она говорит ему это. Его не волнует. Он берет ее за ледяную руку и тянет в дом. Она послушно идёт за ним следом, и Шастун позволяет себе ещё одну гребаную мысль: за ним ты всегда так же безропотно шла? Наверное, это даже и не вопрос. В доме по-прежнему шумно и многолюдно. Состояние опьянения всех дошло до кондиции: слушать песни Руки Вверх, почти финальная стадия. Играет «Алёшка», Ира тянет его танцевать, мимо пробегает разъярённая Оксана, а следом за ней бежит Матвиенко, и Шастун краем глаза, в этом полумраке, успевает увидеть на его щеке красный след. Это неуместно веселит. Он кладёт руки Ире на талию, она обхватывает его шею, вызывая мурашки на оголенной коже от своих холодных пальцев. Кузнецова ему достаёт до плеча, и с высоты его роста — она совсем малышка. Зацепившаяся за него, как за последнюю надежду, это немая просьба: спаси меня. И Антон не уверен, что она имеет право просить его о таком. Наверное, всё-таки, не имеет. Рядом с ними кружатся и пьяно смеются Позов с Катей, лицо друга красное, а серая рубашка расстегнута на три пуговицы. Он выглядит счастливым, и Антон непривычно счастлив тоже за кого-то. Серёжа Жуков из динамиков душераздирающе поёт об Алёшке, который есть у кого-то и о котором вздыхают зря, а Шастун замечает наблюдателя на диване в углу: Арсений сидит в одиночестве, широко расставив ноги, и на одном его колене, по неведомым причинам, как-то удерживается стакан с алко. Дэвид Копперфильд отдыхает. Попов наблюдает за ними через приоткрытые глаза, с ленцой, сложив в замок руки на груди, и сам дьявол не знает, о чем он думает. Песня заканчивается, Ира убирает с его шеи свои руки, и от этого становится пусто. Следом играет «а он тебя целует», и Антону почему-то хочется смеяться. Левую щеку жжёт издалека — это Попов продолжает на них смотреть. Шастун смотрит вниз, Ира ему что-то говорит, но ее слова теряются в музыке. Ее пухлые губы слегка красные от выпитого вина, и это резко вызывает нервный импульс где-то глубоко внутри Шастуна. Он обхватывает ее лицо ладонями, нагибаясь в три погибели, и тянется к ее губам. Она резко замолкает на полуслове и невнятно мычит, когда Антон накрывает ее губы своими. Она открывает рот, цепляясь за его губы своими, а пальцами — за его руки, царапая тонкую кожу ногтями. Шастуну кажется, что где-то в углу был какой-то шум, и не прерывая поцелуй, он открывает глаза — но изменений нет. Арсений все ещё сидит на диване, стакан левитирует на его колене, а голубые глаза продолжают наблюдать за ними. О чем ты думаешь? Антон жадно прикасается к Ире, сминая ртом ее губы, она жмётся ближе. Как хорошо, что она не видит большего. Шастун не понимает, почему не может закрыть глаза, отвернуться. Почему он продолжает смотреть на Попова. И тогда происходит это: дикость. Арсений, там, в своём углу, на своём диване, смотря Антону прямо в глаза — облизывает свои губы. Быстрое движение кончика острого и влажного языка, прошедшего по нижней губе и тут же скрывшегося в жарком рте. Антон стонет в поцелуй, и Ира улыбается, нехотя отрываясь от него, тут же прижимаясь носом к костлявой груди, и сладко улыбаясь. Антон обнимает ее за плечи, отворачиваясь в сторону, пялясь в противоположную стену. Его руки дрожат. Во рту пересохло. Это чертова Сахара. Он — Люк, с патологией в сердце. Он не знает почему в последнюю секунду, в самую последнюю, практически не заметную, не существовавшую — ему показалось, что он целуется с Поповым. Это было быстро. Этого не было и никогда не будет в реальности. Но организм трухануло, как от землетрясения в семь баллов, Антон почти физически почувствовал боль от неправильности этих мыслей. — Пойдём, покурим, — рядом материализуется Позов, суёт Антону в руки его кожанку и тянет к выходу. Ира исчезает чертовски быстро, ее Катя тянет в другую комнату, они улыбаются и хотят друг другу многое рассказать. На улице немилостиво похолодало, стал накрапывать противный дождь. Антон делает глубокую затяжку, контролируя тремор остаточно трясущихся пальцев, и нервозно выдыхает дым. Дима рядом, жмётся плечом к плечу — и это непривычно не раздражает. Чужое присутствие рядом, когда кто-то нагло врывается в личное пространство. Это Дима волшебник, или Антон сломался? Наверное, второе. Нужно нести нового, этого осталось только выбросить, толку от него уже не будет. — На работу хочу устроиться, — вдруг говорит Антон. — Матери надо помогать. После учебы, хотя бы на пару часов куда-то пристроиться надо. Дима отряхивает на ступеньки пепел, и высокопарно говорит: — Только к экзаменам не забывай готовиться, — делает затяжку. — Знаю кафе, где официанты нужны.

***

Антону семнадцать. Согласно требованию трудового кодекса он может работать не более семи часов в день. Его новый начальник — веселый тощий мужик, сказавший: называй меня Пашей, предложил ему вторую смену в кафе — с четырёх дня до одиннадцати. Шастун понимал, что после школы придётся бежать сюда, готовиться к предстоящему егэ и делать домашку — поздней ночью, если останутся силы, и с матерью он будет видеться ещё реже, хотя казалось куда больше, но Павел заразительно улыбается, хлопает по плечу и говорит, что чаевые оставляют хорошие. Сомнений не остаётся. В воскресенье, несмотря на бессонную ночь и похмелье, он отрабатывает два часа, чтобы ознакомиться с предстоящей работой. Паша выдаёт ему распечатку меню на дом, говорит: ознакомься, завтра приходи. Антон кивает, сдерживает улыбку. Милая парочка, которую он обслужил последними оставила ему сто рублей. По пути домой он заходит в магазин, вытрясает из кармана ещё сто, и покупает домой любимое мамино печенье. Он звонит Ире, хоть и не помнит в какой момент её номер оказался вбит в его телефонную книжку, спрашивает, как ее дела, съездила ли она к ветеринару. Она отвечает, что у неё болит голова и сердце. Последнее — за Люка. Но это нормально, всё хорошо. В конце она говорит, что соскучилась, и Шастун нелепо отвечает, что завтра в школе они увидятся. Ира смеётся. Понедельник проходит прекрасно. Ни Арсений, ни его личная крыска не мозолят глаза, они не пришли. Ире от этого становится легче, внутреннее напряжение отпускает, ровно до третьего урока, пока на литературе все-таки не появляется Попов. В темно-синей рубашке, слегка мятой, и чёрных штанах, он вальяжно заходит в класс, раздавая рукопожатия пацанам, и падает на свободное место за партой Иры. Кузнецова чувствует медленно останавливающееся сердце. — Приветики, — говорит Арс, и достаёт из рюкзака учебник, тетрадь и одинокую ручку. Ответить сейчас Попову что-то из разряда фантастики. На такое лишь супер-женщина способна. Ира всего лишь Ира, у неё нет такой силы. Звук пришедшей смски практически разрывает ее на кусочки, она берет телефон в руки, Арсений смотрит, даже не стыдясь этого. Антон пишет: «я на работу потом, извини», и Кузнецова искренне не помнит, что спрашивала у него до этого. Где-то рядом сидит Арс, самодовольно хмыкая. Где-то рядом он шепчет ей раскалённым тембром прямо в уязвлённое ухо: ты меня все равно не сможешь забыть. Сердце, всё-таки, останавливается.

***

— Привет, шпала. Движение рук прекращается. Антон поднимает глаза и натыкается на уродливую синюю рубашку, выше — на уродливые синие глаза. Поднос в руках ощутимо тяжелит руку, и Антон лишь хмуро разворачивается на своих двоих, залетая на кухню, оставляя поднос с грязной посудой у мойки. Ебаный рот. Просто пиздец. Остановить прыгающее вверх раздражение оказывается невозможно. Антон делает три глубоких вдоха-выдоха, надевает на лицо каменную маску и выходит в зал, где за столиком у окна сидят Арсений и Матвиенко. — Слушаю, — выскабливает из себя Антон, и представляет как заезжает Попову подносом по ебалу. — Два американо, сэндвич с индейкой и сырный суп. Со всей дури тяжеленным подносом по лицу. Чтобы кровища во все стороны и ебало треснуло. Такая красота. — Не, — подаёт голос Серёжа. — Мне латте, вместо американо. Антон не записывает, кивает и уходит на кухню, передавая заказ. Начинает происходить что-то странное: Арсений не доебывается. Молча получает свой заказ, начинает есть, порой перекидываясь фразами с Серёжей. Антон бегает между другими столиками, близится вечер, люди подваливают, так что он почти забывает о бесящей парочке за столиком у окна. Пока Арс не поднимает вверх руку, и когда Антон нехотя подходит, не говорит: — Принеси нам счёт, чудо, — напротив прыскает Серёжа. Шастун подвисает тотально. Сглатывает слюну. Смотрит назад, из кабинета вышел Павел и теперь стоит, блин, у бара, осуждающе пялясь на бутылку виски в руках, ища срок годности, видимо. Промолчи. Промолчи. Развернись и уйди. Принеси ему счёт. Убей его, расчлени и засунь по кусочкам в рот соседскому бульдогу. — Чё сказал? — Антон цепляется руками за край стола. Это его опора. Его якорь. Отрезвляющая ледяная вода в лицо. Затылок начинает неприятно стягивать — наверное, это Павел смотрит в его сторону. — Мне вот что интересно, — Арсений шумно бросает чайную ложку, и откидывается назад на спинку стула. — Тебе норм? Где херов поднос, когда он так нужен. Прямо по ебалу, да. Потом соседскому бульдогу. — Что? — выцеживает Антон, слышит позади себя шаги. — Спать с Ирой после меня. Кулак на полпути перехватывает грубая ладонь, появившаяся сзади. — Антон. Это тоже похоже на якорь. Голос Паши появляется из ниоткуда, пытается вытянуть со дна сознания. Со дна безумия. Арсений заливисто смеётся напротив. Разок, ну пожалуйста. Потом можете меня уволить, отпиздить. Ну всего разок отмудохать его, чтобы мозги вылетели из черепной коробки. Или что там у него вместо них. Сырный суп? — Антон, — Павел тянет его руку с зажатым кулаком на себя. Смотри на меня. Дыши. Не глупи, блять. Арсений успевает расстроиться, был такой хороший шанс отхватить, ну зачем вы его остановили. Матвиенко видит лицо друга, он догадывается: ты приехал, чтобы по роже от Шастуна получить? Это ведь вообще ненормально. Арс бы ответил: боже, да. За соседним столиком на него пялятся люди. Но сейчас это неважно. Сидящий напротив Матвиенко непривычно тих, он даже незаметно бьет Арса под столом по ноге, мол, прекрати. Попов поднимается из-за стола, становясь опасно близко к Антону. Слишком смело. Неоправданно и неразумно. Кидает на стол деньги, пялится в зелёные глаза, ждёт. Ну, что, всё? Павел продолжает тянуть его в сторону своего кабинета, Антон расслабляет тело, разжимает руки, это почти болезненно ему даётся, делает шаг за Павлом, тот расслабляется (зря), чтобы в следующую секунду резко развернуться и всё-таки впечатать кулак с бешеной силой прямо в ухмыляющееся ебало Арса. Где-то сбоку кто-то ахает. Дальше как в слоумо: Арс от удара падает на стоящий позади стул, хватаясь за онемевшую и горящую щеку, к нему подлетает Серёжа, а Паша откуда-то берет силы и рывком заталкивает Антона в кабинет. Закрывшаяся за ними дверь звучит оглушительно громко. Чтобы в полной мере осознать произошедшее, нужно отклониться от общепринятых законов и правил, и понять — ненависть тоже чувство. Самое сильное и искреннее на свете.