Аффект

В поздней осени Шастун никогда не видел ничего вдохновляющего. Эти постоянные дожди, грязные жёлтые листья под ногами, противный холод — ничего, что можно полюбить. За окном как раз накрапывает остаточный утренний дождь, пока Арсений ставит перед Антоном кружку горячего зелёного чая, вытаскивая откуда-то из нижних полок замыканные банки с мёдом и вареньем, пододвигая все это к своему гостю. Антон проглатывает шутку про «гостинцы с поле чудес» и «я разве похож на Якубовича?», молча наблюдая, как Арс садится напротив с заваренным в кружке кофе, по-хозяйски перемещая руку Антона на горячий керамик, мол, пей давай, и говорит: — Я люблю осень. Антон нюхает чай, отдающий мятой, делает глоток, обжигая нёбо и по-змеиному шипит, отвечая: — Я у тебя не спрашивал. Попов прячет свою улыбку в кружке с кофе, лишь лукавые глаза продолжают заинтересованно смотреть, ни капельки не обижаясь, пока слабый дождь монотонно бьет по подоконнику, делая тишину на кухне какой-то странно-уютной. Арс ложкой подцепляет вязкий мёд из банки, отправляя его себе в рот, запивая это кофе, отчего Антон морщится, считая подобные изыски извращением, он хочет это озвучить, но чайная ложка с мёдом уже повёрнута в его сторону. — Попробуй, — говорит Арс, протягивая к нему руку. Антон хочет сказать, что как минимум ему нужна чистая ложка, а не измазанная в арсовых слюнях, он хочет сказать, что сам в состоянии есть и кормить его, как ребёнка, не стоит, но на Арсе вязаный бежевый свитер, сочетающийся с интерьером кухни, добрая полуулыбка на губах и тонкие пальцы, аккуратно обхватывающие ложку с густым мёдом, который находится буквально у губ Антона, и Шастун просто молча открывает рот, тут же его проглатывая, пока Попов напротив довольно сияет, непонятно чему радуясь. — Вкусно? — Сладко. — Годится, — Попов довольно зачерпывает той же ложкой варенье и принимается за его поедание. — От тебя родители это что, прятали? — хмыкает Антон. — Ведёшь себя как жадный до сладостей ребёнок, который остался дома один. Арсений как-то порнушно облизывает ложку, широко мазнув напоследок влажным языком, вылизывая ее до блеска, и чуть наклоняется вперёд, почему-то хрипло отвечая: — Я очень жаден, когда речь идёт о сладком. Шастун хмурится, сглатывая неясный ком в горле, и откидывается на стуле назад, подальше от извращенца-Попова. — Так, о чем вы с Матвиенко сегодня спорили? — спрашивает Шастун, и наблюдает как резко уголки губ Арсения ползут вниз. — Давай не будем, — вдруг просит Арс, его взгляд действительной такой: умоляющий, грустный. Не добивай меня, просит он. — А если будем, то давай, — невпопад отвечает Шастун, и утыкается взглядом в окно, просматривая одинокий путь летящей вниз по стеклу капли. Он хочет запомнить в памяти это: душистый зелёный чай, приторно-сладкий мёд, бежевый свитер Арса и ноябрьский дождь; неуместно думая о семи миллиардном населении Земли и о том, что эта кухня сейчас кажется такой заполненной только ими двумя. — Эй, Шастун, — Арс заговорщическим шепотом протягивает ему «Сникерс». — Держи шоколадку. От его серьезного шепота Антон начинает смеяться, и его смех эхом ударяется о стены кухни, сохраняя его там, и в диафрагме Арса, навсегда. Возможно, осень можно полюбить. — Суверенитет! — отвечает Шастун, и бегает глазами по всей комнате, лишь бы не столкнуться с говорящим, буквально орущим взглядом Арса: ты идиот? Они сидят на полу, где весь ковер занят открытыми конспектами и учебниками по обществознанию. Так получилось, что Арсению нужен этот предмет для поступления на экономический. Отец нанял хорошего репетитора, который вдалбливает Попову все нужные знания трижды в неделю, даёт список необходимых книг, решает с ним тесты. Арс противится, но усердно учится и выполняет все задания. Так получилось, что Шастун тычет пальцем в небо, говорит: поступаю на менеджера, нужно общество сдать, и больше не планирует делать с этим ни-че-го. Презрительно смотрит на почерк Арсения, когда тот заполняет пустые строчки в учебнике, закатывает глаза, когда Арс задаёт очередной вопрос про «признаки государства» и морщит нос, когда отвечает неправильно, и Попов снисходительно ему улыбается. — Хорошо, — вдруг кивает Арс. — Пусть будет суверенитет. Это, конечно, нихрена не верно, и я вообще не уверен, что ты знаешь смысл этого слова, но хорошо. Антон игнорирует его сдерживаемую улыбку и щедрый сарказм, пихая локтем в бок и усерднее вчитываясь в вопрос, жирным шрифтом выделенный в учебнике. Сегодняшний факультатив безжалостно пропущен, но Арс, стоит отдать ему должное, неплохо старается это возместить, Антон ему почти благодарен, только его скрытая ирония и взгляд: ты тупой, немного все портят, но Антон переживёт это. Часы показывают половину четвёртого, и Шастун знает, что ему пора бежать на работу, но что-то останавливает. Хотелось бы верить, что тяга к знаниям, но слева сидит Арс — с карандашом за ухом, глазами быстро гуляющими по тексту в книге, с тонкими пальцами застывшими на исписанном гелевой ручкой конспекте; мягкий ворс ковра в его комнате, две пустые кружки на тумбочке рядом, едва уловимый аромат его одеколона и мёда, — вот, что действительно останавливает. — Мне нужно идти, — тихо говорит Антон, и это действительно звучит жалко. Его голос, его не скрытое: я хочу остаться. Арс улавливает скрытую просьбу, выпрямляет спину, отвлекаясь от чтения и поворачивая голову в его сторону. Между ними нет пустого пространства, они сидят плечом к плечу, и дотронуться рукой до чужого лица так просто, так просто, когда ничего тебя не сдерживает. Арсений оглаживает кончиками пальцев лицо Антона, режется об острые скулы, взглядом лихорадочно бегая по каждому миллиметру кожи. Шастун не противится, подвисает, с приоткрытым ртом и теплом промеж рёбер. Звук ключа проворачиваемый в замочной скважине звучит резко и безжалостно. Арсений молниеносно убирает свою ладонь с чужого лица, вскакивая с пола и выбегая в коридор. Антон завороженно сидит на полу ещё пару секунд, поднимаясь следом и прихватывая с кровати свой рюкзак. Ему нужно на работу. Ему не нужно думать о произошедшем. — И почему ты не в школе? — Шастун выходит в коридор, видит высокого тучного мужчину в костюме и чёрном пальто, который переводит недовольный взгляд с Арса на него. — А почему ты не на работе? — отвечает Арсений, облокачиваясь на дверной косяк и складывая руки на груди. — Здравствуйте, — тихо вмешивается Шастун и ждёт, когда мужчина отойдёт, чтобы самому обуться и свалить. — Добрый день, — отвечает отец Арса. «Как официально, ебанешься», Шастун дожидается, когда мужчина пройдёт на кухню и быстро принимается обуваться. Арсений смотрит на его суетливые движения и то ли устало, то ли грустно выдыхает, проследуя за отцом на кухню. — Вообще-то, хорошо, что ты дома, — говорит мужчина, и Антон правда старается не подслушивать, но чертовы шнурки, как назло, не поддаются трясущимся пальцам. — Я поговорить с тобой хотел. Проводи друга, и все обсудим. — Что обсуждать? — Антон слышит недовольный голос Арса, натягивая на себя куртку, и почему-то чувствует острое желание зайти на кухню и положить ладонь ему на плечо. Шастуну почему-то кажется, что Арсению это сейчас правда нужно. — Я не считаю, что мы закончили наш утренний разговор, Арсений, — слышно скрип стула, словно мужчина качнулся на нем. — Прекрати убегать от проблем, я тебя этому не учил. Наш переезд в Питер в любом случае скоро состоится, так что… Происходит надлом. Антон подвисает тотально, сжимая пальцы на лямке рюкзака, ощущая как сказанное вбивает в его голову ржавые гвозди. Ты говорил, что будешь рядом, но ты врал. Ты знал, что это ложь, но продолжал давать обещание. — Проводи друга, — снова доносится тихая просьба с кухни. Арс не перечит, выходит в коридор, потерянным взглядом смотря на Антона, и тоже не зная, что сказать. — Так ты правда уезжаешь? — шепотом спрашивает Шаст, и Попов механически дёргает плечом. Это не ответ, не возражение, и даже не попытка сбросить с себя этот вопрос. Это что-то глубже, что-то, вроде: тебя не касается или не лезь в мою семью. Антон не знает точно, просто чувствует себя лишним, словно сама эта квартира вдруг выгоняет его отсюда, как организм борется с вирусом, выталкивая нечто чужеродное, ненужное, негодное. Шастун хмыкает, последний раз делает глубокий вдох мёда, которым пропахло всё, пропах он сам, быстро выходя и стараясь не хлопать дверью. В душе без преувеличения месиво, и грустные глаза Арса сохраняются в Антоне, хотя воспоминания последних часов нужно похоронить, как можно глубже в памяти, но Шастун выходит на улицу, подставляет лицо под слабый дождь и чувствует, что не может этого сделать. Лишь где-то на подкорке, где-то очень глубоко бьется мысль, которую Шастун пытается удержать. Эта мысль сильная, громкая, ясная. Это тихое признание самому себе: я не хочу, чтобы он уезжал.

***

С начала нового учебного года, выпускного класса, многолетняя дружба Арсения и Серёжи начинает давать сбой. Ведь дружба, в понимании Матвиенко, это не только про помощь, но ещё и про понимание. А понимать Арса к середине ноября он перестаёт совсем. Глупые ссоры с родителями, беспочвенные наезды на новенького из параллельного, постоянные срывы — что с тобой, Арс? Попов не отвечал. Хранил в себе тяжёлый груз мыслей, не зная с чего начать, как поступить и нужно ли вообще это делать. Матвиенко не настаивал, покорно ждал этого разговора, но так долго, что окончательно перегорел; ему бы со своими проблемами разобраться, а не из других слова вытаскивать. На душевный разговор Арса прорвало внезапно и слишком поздно. Дело не во времени — полночь не смущает Серёжу, его смущает безразличие к проблемам друга. Он корит себя за это, мёрзнет сидя на скрипучих качелях детской площадки и редко отталкивается от земли, слушая хмельной рассказ Арсения. Серёжа мёрзнет из-за нулевой температуры, Арса согревает бушующая внутри злость. Он говорит: — Ему ведь плевать на мое мнение, — и Матвиенко громко выдыхает, слыша эту фразу уже раз в пятый. — Я был бы рад на твоём месте, — тихо говорит Серёжа, и тут же перебивает открывшего было рот для возражений Арса: — Отец даёт тебе шанс получить хорошее образование, в Омске с этим проблематично, и ты сам это знаешь. Питер — мечта многих, и тебе дают чужую мечту в руки, говорят: «мы все устроим», а ты воротишь нос, и бесит тебя не Питер, не переезд туда, бесит тебя — что это решение твоего отца. Твой дебильный эгоизм спровоцировал семейный конфликт на пустом месте, Арс, и да, ты ожидал от меня поддержку, но даже я тебя не понимаю. Я тоже не хочу, чтобы ты уезжал, но я хочу, чтобы ты достиг большего, твои родители этого хотят, тебя здесь ничего не держит, блин, чего ты выебываешься? Под конец Серёжа срывается на крик, и фразы звонко ударяются о стены домов, повторяя все сказанное, чтобы до Арсения уж точно дошло. Наступает мертвая тишина, которой повинуются даже сверчки где-то в траве. Исчезают звуки, исчезает десятилетняя дружба. Матвиенко видит, как Арс опускает голову вниз, спадающие на лицо пряди волос скрывают его лицо, Попов медленно покачивается на жёлтых качелях, не находя нужных слов для ответа. Он не может ответить своему лучшему другу, Матвиенко и не ждёт: тихо уходит, не прощаясь. Попов его не останавливает, прокручивая в голове десятки раз сказанное. Он услышал своего друга, он знает, что Сережа прав. Но он никому не сможет объяснить, что в этом городе есть один человек, ради которого он хочет остаться. И когда он допивает своё пиво, доставая телефон, его нетрезвый разум точно знает, кого нужно набрать. Кто привык к тому, что Арс может написать так поздно, кто может приехать. «Ты, наверное, не захочешь со мной говорить, но я все равно тебя об этом прошу.» «это может подождать до утра?» — приходит ответ через двадцать секунд (Арсений считал). «Нет, Шаст. Я вызываю такси на твой адрес.» И в этот момент Антон уверен, что нужно сказать: нет. Нужно снова держать человека на расстоянии вытянутой руки, не подпускать слишком близко, чтобы не было потом больно. Чтобы не объяснять маме куда ты опять срываешься ночью, чтобы не краснело все лицо от скомканного: «нет, не к девушке, ложись спать, я ненадолго». Чтобы не ехать в такси напряжённом молчании, не зная куда тебя везут и что тебя там ждёт, но зная — кто. И эта единственная причина, которая поднимает тебя с кровати и тащит усталые ноги в любое время, куда угодно, если он зовёт. Антон знает — это все отвратительно. И виноват в этом Попов. Он должен был предупредить сразу о банальном: не привыкай ко мне, я скоро уйду. Такси останавливается у типичной серой пятиэтажки, возле подъезда которой на бордюре уже приветливо сидит Арс, тут же вскакивая, когда Антон выходит из машины. Шастун видит пьяное покачивание Арса, расфокусированный взгляд и извиняющуюся улыбку на губах. Решение принимается быстро, вместе с уезжающим такси и подходящим все ближе Арсом. Когда Шастун вместо приветствия, привычного хмурого взгляда, острого сарказма — бьет Попова с кулака по лицу, тому ничего не остаётся, как принять это, по инерции отшатываясь назад и прижимая холодную ладонь к горящей щеке. — Справедливо, хоть и неожиданно, — вполне бойко отвечает Арс. Антон отряхивает ударившую руку, и молча отходит в сторону, садясь на бордюр. Попов подходит ближе, становясь напротив, продолжая улыбаться. Натянуто, но без зла. Всепрощающий ангел, вы поглядите. И Антон смотрит, секунды две, после — фыркая и отворачиваясь. Арсений — немой поэт, погибающий на сцене. Антон — последний зритель, не покинувший зал. — Ну, Шаст, — Арс садится на корточки у его ног, заглядывая в лицо. — Дай мне шанс. — Боюсь разочароваться в тебе ещё больше, а мне казалось, хватит. Попов грустно хмыкает, утыкаясь лбом в его острые коленки и жарко дышит, переводя дыхание. Подобрать нужные слова очень тяжело, очень тяжело пустить кого-то в себя, в свою душу. Очень тяжело, когда ты хочешь это сделать, но не уверен, что это нужно другому. — Почему здесь? — Арс поднимает голову, и видит как Шастун кивает в сторону дома. — А, — Арсений отталкивается от его ног, поднимаясь и доставая из карманов связку ключей. — Здесь квартира моей бабушки, она сейчас в отъезде, гостит у родственников, я подумал это хорошее место, где мы можем поговорить и нас не побеспокоят. — Какая связная речь, мне казалось ты пьян, — снова фыркает Шастун.  — Твой кулак чудно отрезвляет, — Арс движется к входной двери, и Антону ничего не остаётся, как последовать за ним. — Хрен его знает, стоит ли нам вообще говорить, — бурчит себе под нос Шаст, заходя в подъезд, вдыхая запах плесени и сырости. Арсений открывает боковую квартиру на первом этаже, пропуская Антона во внутрь первым. Типично-бабушкинская квартира встречает гробовой тишиной, обоями в цветочек и тусклой лампочкой, освещающей пространство в желтый. В коридоре слишком тесно, мало свободного пространства, и когда Антон вешает куртку, оборачиваясь назад, он тут же сталкивается с уставшим лицом Арса, без сил оперевшегося на чёрную дверь. Из него словно всю жизненную энергию высосали за эти дни, пока они не виделись: темные круги под глазами, неглаженная зелёная рубашка, красная щека, к которой лучше приложить что-то холодное, иначе утром будет синяк. Арсений не спрашивает: за что ты меня ударил? и Антону не приходится отвечать: за то, что стал слишком дорог. Внутри болезненно все сжимается при виде заебанного Арса. Его голова откинутая на дверь, пустой взгляд в потолок, он зависает в коридоре, не планируя раздеваться. Шастун не знает, о чем он сейчас думает, но чувствует дикое неясное желание быть полезным. Подходит ближе, и Арс тут же реагирует, переводя взгляд на него, и замирая, когда пальцы Антона начинают стягивать с него куртку, обжигая кожу сквозь слои одежды своими прикосновениями. — Я не маленький, могу сам раздеться, — осторожно, чтобы не спугнуть, говорит Арс. — Ну ты же кормил меня с ложки, — отвечает Шаст, вешая куртку на крючок, и хватает Арса за запястье, таща за собой в комнату. — Такой же мудак, как и мой отец, честное слово. Арсений падает на диван и чувствует разливающееся тепло внутри, как и всегда, когда Антон находится рядом. Шастун садится в любимое бабушкино кресло, складывая перед собой руки и прожигая взглядом Попова, глубокомысленно молча. — Расскажи о нем, — вдруг просит Арс, и очень надеется, что Антон не откажет ему в этой просьбе. Шаст теряется, смотрит по-совиному тупо, часто хлопая глазами, а после весь собирается, выпрямляется, как на допросе, и утыкается взглядом в пол. Они не зажигают свет в комнате, и желтое освещение коридора едва доходит до сюда, делая очертания всего немного мистически-расплывчатыми, но большего сейчас и не нужно. — Я хрен знает что сказать. Всё хорошо было, — Антон смотрит вниз, потирая ладони друг от друга, скрывая волнение. — Родители вместе почти двадцать лет были, даже ссорились редко, но пару месяцев назад мать узнала, что у отца другая женщина есть, вроде как, пару лет уже. Арсений не знает что это, но ноги поднимаются сами, таща его за шкирку к Антону, падая перед ним на колени и укладывая голову на его. Шаст зависает на пару секунд, привыкая к странному ощущению внизу живота, и зарывается пальцами в чёрные волосы, медленно перебирая их, и продолжая: — Я сам знатно охуел, когда узнал. Мама у меня сильная, она попросила рабочий перевод в другой город, нас сослали в Омск, а отцу она сказала, что всё знает лишь по телефону, когда мы уже в самолёт садились. Такие дела. — Отец знает, где вы? — Думаю, нет. Он мне пишет иногда, я не отвечаю. Это глупо, но я не могу его пока простить, он просрал семью тупой интрижкой на стороне. Надеюсь, оно того стоило. — Злишься, что он причинил боль матери? — Арс наслаждается плавными движениями Антона в своих волосах, и рисует круги на его острой коленке. — Злюсь, — соглашается. — Когда-нибудь мы, конечно, увидимся, будем общаться, как раньше, но я пока не могу. — Не вини себя за это, — Арс поднимает голову, заглядывая в зелёные глаза. — Ты взвалил на себя в семнадцать лет ответственность за мать, Антон, можешь ударить меня за то, что я скажу, но… — Арс подвигается почти вплотную, шепотом выдыхая в лицо: — Я горжусь тобой. И тут же отстраняется, спиной облокачиваясь на ноги Шастуна, и теперь они оба утыкаются в стену впереди. — Не думаешь, что они помирятся? — спрашивает Арс. — Я не знаю, — Шастун прочищает горло, словно до него только сейчас дошло смущение от поступка и слов Арса. — Тяжело простить предательство. — Мне кажется, любимому человеку можно простить всё, — неожиданно даже для себя озвучивает Попов, и в голове всплывают картинки, омерзительные сцены, когда он выхватывал краем зрения, как Шастун целует Иру, как они держатся за руки. Как они смеются. Это било наотмашь, и мучительная горькая тоска охватывала оцепеневшее тело. Арсений мазохистки продолжал смотреть на них, думая лишь: я не хочу, чтобы ты смеялся с ней. Ты можешь с ней спать, ходить по магазинам, позволять ей гладить твои волосы, но только не это, только не после того, как ты смеялся со мной. Пожалуйста, Антон. — Когда вы переедете в Питер? — из мыслей вытаскивает шепот Шастуна. — После выпускного. Отец хочет, чтобы я поступал там, да и в целом, он давно планировал туда перебраться. Попов чувствовал спиной, как дернулись и замерли ноги Антона. Всё его тело. И как тихий выдох сорвался с губ. — Питер — это круто, — Антон, на самом деле, ненавидит этот город. — Я бы тоже хотел там учиться, но родители не потянут оплату учебы, а на бюджет поступить у меня мозгов нет. Даже то, что сказано это было сквозь улыбку не спасло от ощущения безнадеги. У Антона чувство, что спасти их уже ничего не сможет. Дороги расходятся, каждый раз все яснее и дальше, как бы они не старались это остановить. Цеплялись друг за друга в последний момент руками, крепко держась, но больше это не помогает. Больше вообще ничего не помогает. Только тихий, но четкий голос Арсения, который припечатывает: — Я останусь, если ты меня об этом попросишь. Иногда Арс ловит себя на мысли, что вообще всё сделает, что попросит Шастун, всё за него отдаст, и тогда ему становится по-настоящему страшно. Тёплые ладони поднимают его с пола, прижимая к себе, запечатываются на лопатках, сминая рубашку и выдыхая тёплый воздух куда-то в шею, Арс крепко смыкает руки в ответ, прижимая Антона к себе как можно ближе. В этом объятии можно поделиться своей болью, можно забрать чужую, можно снова остановить ненадолго время, как будто не существует семи миллиардов на Земле. Только они вдвоем, аромат мёда и ощущение: я жил ради твоих объятий.