***
— Кузнецова? — Арс не помнит, когда она звонила в последний раз, когда стояла под его окнами и просила выйти. Когда-то давно это уже было, циклично всё вернулось на круги своя: её пьяный смех, снежинки в волосах, лёгкая куртка в минусовую температуру, и желание быть нужной хоть кому-то. Арсений знает, что Ира жаждет внимания, ласки, ей нельзя этого давать, у неё есть тот, кто должен восполнять все ее желания, но она мёрзнет у его подъезда, хрипит в трубку: пожалуйста, и Арсению ничего не остаётся, как спуститься к ней, прижать к своей груди, пока она будет цепляться за него руками и плакать в плечо. От Иры пахнет сладкими духами и брусничным пивом, тоской и мертвым отчаянием. — Что случилось? — Арс отрывает её от своего плеча, затаскивая под козырёк подъезда, и вглядываясь в её увядшие глаза. — Он не любит меня, — шепчет она, прикусывая губы. — Так же, как и ты не любил. Она проглатывает ком в горле вместе со своими словами, пытаясь распробовать их на вкус, смириться с этим, осознать. Ее тело ломит ознобом и потухшие звёзды в глазах несмело просят: дай почувствовать себя нужной. Она знает, что это ложь. Это не по-настоящему, как ощущение опьянения, когда губы Арса сдержанно накрывают ее, сильные руки прижимают крепче к себе, это должно помочь. Аттракцион невиданной щедрости от Арсения, в счёт старой дружбы, снисхождение к щенячьей любви Иры — поцелуй заканчивается быстро, Арс кратко облизывает губы, глотая вкус ее рта, и спокойно смотрит в ее глаза. — Полегчало? — цинично спрашивает он. Не отвечает. Лишь утыкается лбом в его плечо и искренне завидует тем, кто не любил Арсения. Попов смотрит на заснеженный двор, и давится чёрствым, набатом бьющим: она думает, что Антон ее не любит, но всё гораздо хуже — он никого не любит. С этим нужно просто смириться.***
Хлопья снега продолжают окрашивать землю в белый, напевая метелью колыбельную о зиме, о прошедшем первом снеге, и скором празднике. Осенние лужи и жёлтые листья сменяются гололёдом и горячим глинтвейном. Шастун отвечает отцу на сообщение — дозировано, кратко, не чаще раза в неделю, и ему становится легче, что родитель не настаивает, не злится, он просто пишет: «хорошо», добавляет: «напиши, как будет время, я скучаю по вам.» И Антон не отвечает, что тоже. Судьба упорно давит на больное, и в параллельном классе остаётся лишь один человек, который здоровается с Шастуном. Стас Шеминов — хороший парень. Но это явно не то «привет», которое ждёт Шастун. Иногда он видит, как в столовой Ира сидит вместе с Арсом. Они о чём-то переговариваются, сдержанно улыбаются друг другу, лишь это помогает им удержать хрупкое равновесие вернувшегося общения — только сдержанность. Антону не помогает ничего. До Нового года неделя, и в жизни Шастуна стабильная хрупкость. Декабрьские ветра продолжают завывать свою мелодию, сбивая прохожих с ног, и только улицы города украшаются горящими огнями, множеством гирлянд и искусственных ёлок. Шастун мечтает повеситься на колючей мишуре, но продолжает усердно упаковывать подарок в цветастую бумагу, ставя финальную точку обматывая все подарочной лентой. У него в квартире запах только что испечённого мамой пирога, у Арсения — обожженные пальцы и выкипевший на плите горячий шоколад. Изувеченные большие глазницы с темными кругами и ни малейшего желания открывать дверь, в которую настырно звонят. Он клянётся послать к черту любого, кто заявился к нему домой. Даже, если это Санта. Тем более, если он. Но за дверью стоит Шастун, с подарочной коробкой впереди себя, шарфом обмотанным до носа и в огромной зелёной парке, зато без шапки и перчаток, потому что придурок. Арсений замирает у порога, делая многословное движение вверх бровями, и Антон теряется ещё больше. — С наступающим, — говорит он и протягивает подарок. — Через порог нельзя, — отвечает Арс, и только поэтому запускает его внутрь, а сам молча идёт на кухню. У него по плану выкипевший, слегка горьковатый, горячий шоколад и советский фильм, включенный на маленьком телевизоре на кухне. Антон неловко мнётся у порога, сбрасывая с себя одежду и проходит на кухню, снова пихая в руки коробку, смотря при этом на черно-белую картинку телевизора. — Надеюсь, это не свитер с оленями, — бурчит Попов и принимается развязывать яркий бант. — Твоё тотемное животное, полагаю? — находится Шаст, и садится на стул, принюхиваясь к запаху гари на кухне. — Кто-то умер? — Да, моя самооценка хорошего повара, — Арсений достаёт из глубин коробки томик Достоевского, старую (раритетную) пластинку джазового оркестра и зеркало с вычурной витиеватой ручкой. — Тонко. — Старался, — хмыкает Шаст, наблюдая как Арс пристально рассматривает своё отражение. — В самый раз для твоего эго. — Для моего эго даже зеркала в полный рост не хватит, — улыбается он, складывая все обратно в коробку и разливая по двум кружкам горячий шоколад. — Что по новогоднему настроению? — Празднично отсутствует, — Антон делает опасливый глоток из кружки, но напиток вышел весьма годным, и Шастун тут же отпивает половину, ловя самодовольную улыбку Арса. — У меня нет для тебя подарка, — смущенно говорит Попов. — И не надо, — дёргается Шастун, опуская глаза в пол, когда Арсений снова смотрит этим-своим-рентген-взглядом. — Там мама… пирог испекла, тебя зовёт. Арсений улыбается мягко, хватая обожженными пальцами Шастуна за подбородок и приподнимая, восстанавливая зрительный контакт. В глазах Антона крошечные крапинки цвета свежей хвои, браслеты украшающие запястья и простуженный голос — начни, наконец, закрывать окно в комнате. Руки Арсения пахнут корицей и домом. Я так по тебе скучал, пытается сказать глазами, считая это оптимальным вариантом, пока пальцы Арса оглаживают его лицо, пододвигаясь все ближе. От этого хочется хрипло смеяться, представляя Арса в нелепом свитере с каким-нибудь пингвином, с мишурой перекинутой через шею. Представить его в окружении гирлянд, праздничного стола и домашней елки — так просто, что от этого хочется кричать. — Прости меня, — шепчет Антон, закрывая глаза. Тёплые губы Арса накрывают его, собирая с них вкус имбирного печенья, горячего шоколада, и ещё чего-то несказанного. Антон отвечает на поцелуй, сильно зажмуривая глаза, пытаясь концентрироваться лишь на чувствах: уже позабытом, но таком родном ощущении губ Арса, его дыхании, уверенных руках. От всего этого становится горько-неправильно, и Шастун ничего не может с этим поделать. «я останусь, если ты попросишь.» Антон никогда не найдёт подходящих слов, никогда не посмеет вмешаться в чью-то жизнь, запустив детонатор тотального разрушения. Он просто целует Арса, безмолвно умирая от этого и не знает, как это закончить. Поцелуй медленный и тягучий, но Антон отрываясь дышит загнанно и изломанно, гуляет взглядом по лицу Попова и не решается сказать ни слова. Его поцелуи полны отчаяния, гравитация перестаёт действовать — они падают, но внутри отчаянно-сильно бьется больное сердце, и фраза выходит рваной, неясной: — Я не хочу, чтобы тебя не было. Арсений обхватывает руками его шею, прикладываясь лбом ко лбу, чтобы они дышали одним — проклятым, — воздухом, игнорируя непосильную тяжесть в грудной клетке от одного присутствия рядом. — Я останусь, Антон, — он выдыхает это в его горящие губы. — Я останусь с тобой, пока ты сам меня не прогонишь. — А родителям ты как это объяснишь? — ломано улыбается Шастун, и гладит Арса по коленке. Он чувствует как внутри него вспарываются незажившие раны, как толчками вытекает бурая и горячая кровь, пока Арсений стоит рядом и держит в руках нож. Шастун ждёт: добьёт или нет? и снова прижимается к губам Попова, не давая себе больше времени на раздумья. Арсений тут же отвечает, углубляя поцелуй, и прижимая Антона к себе ближе. Как он объяснит это родителям? Всё предельно просто, что тут объяснять. Это — Антон. Он ругается матом, курит, бесит начальника и директора. Это — Антон. Я не давал его в обиду, и обижал сам. Ждал благодарности за это, пытался исправить, но вот в чем дело: Антон не был сломан. Его не нужно было исправлять. Мам, пап, это — Антон. И я люблю его.