Гордость - превыше всего

      Проект. Групповой, мать его, проект. Вот что, по мнению учительского совета, исправит наши с Кристиной отношения. Возможно, это помогло бы, если бы мы соперничали и дрались из-за оценок, а не из-за… А, собственно, из-за чего мы начали враждовать? В любом случае, дрались мы далеко не из-за оценок, но, похоже, учителя совсем отчаялись, и пытаются так создать иллюзию того, что проблема решается, и именно поэтому мы с ней договорились о встрече вне школы, именно поэтому весь учебный день мы даже взглядами не пересеклись, и именно поэтому я сейчас стою у входа в кафе, дожидаясь рыжую фурию. Я почти начала сожалеть о нашей встрече когда поняла, что мне придётся видеться с ней каждый день и в школе, и после неё. Придётся сидеть с ней и не цапаться, сидеть и работать. Сажусь за столик где-то в углу кафе, понимая, что дороги назад уже нет - с минуты на минуту сюда явится моя соперница, и мне придётся общаться с ней. Я с трудом замечаю подошедшую официантку, а когда замечаю, у меня чуть челюсть не падает, впрочем, как и у неё.       Это была Алекс. Александра Андерсон, лучшая подруга той, ради которой я и пришла в эту дыру. Она моментально прижимает поднос к себе, будто пытаясь защититься от меня, на что я лишь хмыкаю. Когда-то мы и с ней ругались. Вернее сказать, я её оскорбляла, как раз незадолго до появления в моей жизни Льюис, и она, похоже, до сих пор не залечила раны, раз старалась закрыться, готовая к удару. Может Алекс ещё и думает, что я знаю, кто помогал Кристине добыть информацию. О, ну я-то знаю, но пусть игра продлится ещё немного. Мне нравится смотреть на то, как она нервничает, не зная правды. – Что будете заказывать? – как можно тише спросила Алекс, словно надеясь, что я её не услышу. – Один шоколадный и один клубничный милкшейки, и два творожных пирожных. – Кого-то ждёте? – как бы невзначай спрашивает она, записывая заказ в телефоне. – Твою ненаглядную рыжую стерву, которая, как обычно, опаздывает. Только попробуй надумать не то, я бы ни за что не пошла с ней на свидание, – добавляю как можно скорее, видя, как она озадаченно смотрит на столик на двоих и на розу в вазе в его центре. Разумеется это выглядит как свидание, но это уж точно не моя вина, что в этой богом забытой кафешке на каждом столике на двоих стоит грёбаная роза в вазе. Стоит, к слову, спросить Кристину почему она затащила нас именно в это место. Я жду ещё минут десять, когда дверь кафешки наконец распахивается, ровно в момент, когда мне принесли заказ. Судя по мокрой шевелюре Кристины, на улице шёл лёгкий дождь, который я не заметила, поскольку была сосредоточена на мыслях о проекте. – Ты каждый раз так сильно опаздываешь или это я такая особенная? – И тебе привет, Энджон, – она фыркает, садясь за столик, но моментально добреет, увидев угощение. Да-да, ешь, но не обольщайся, это не ради тебя, а ради того, чтобы из-за твоих выебонов я не получила плохую оценку по химии . – Тема проекта это ведь э… Виды смесей, состав молекул и атомов, и ионизация, если я не ошибаюсь? – и улыбается. Улыбается мне. Я даже слегка оглядываюсь, чтобы убедиться, что эта улыбка направлена на меня, а не на её подругу. Я даже засмотрелась на эту улыбку, которую она никогда не направляла в мою сторону. – Я так посмотрю ты сегодня в хорошем настроении, дорогая? – я внимательно наблюдаю, как забавно Кристина встряхивает пышной копной волос чтобы стряхнуть капли дождя, как пытается поправить выбившиеся пряди. Наблюдаю так долго, что ловлю себя на мысли, что откровенно пялюсь. Что ж, очень глупо будет не признавать, что она красивая. Просто раньше это не так сильно бросалось в глаза. – Разве? – растерянно моргает, наконец поднимая на меня взгляд, тут же сталкиваясь с моим. – Ты так пристально на меня смотришь… Ты еду отравила? Её лицо на секунду посерьёзнело, но прежде, чем я смогла вставить хоть слово, она прыснула: – Шучу. Если бы ты её отравила, Алек сказала бы мне. – Заканчивай со своими шутками, нам работать надо, – смотрю как резко её лицо помрачнело, словно она вспомнила, к кому она подсела. А подсела она к своему врагу. – Я принесла ноутбук, чтобы записывать было быстрее. Ты принесла учебники? Отвлекись от пирожного, Льюис! – она фыркнула, всё таки откладывая сладость и доставая учебники из увешанного значками рюкзака.       Мы старались не разговаривать без надобности, пытаясь сосредоточиться только на работе и не смотреть друг на дружку лишний раз. Но в один момент Кристина решила, что это слишком скучно, поэтому она пододвинула стул поближе к столику, в упор смотря на меня, а я в упор делала вид, что не замечаю, пока мне не надоела эта игра. – Что-то не так, Льюис? Ты уже пять минут вместо того, чтобы читать учебник, прожигаешь во мне грёбанную дыру. – Мне скучно просто делать работу. Расскажи что-нибудь о себе. – Мне казалось, что ты уже всё разнюхала, пытаясь растоптать мою репутацию, – говорю как можно холоднее, разворачивая учебник к себе, чётко показывая, что я не собираюсь вести дружественные разговоры. Потому что мы враги. Потому что мы не должны разговаривать на отвлечённые темы. Нам нельзя сближаться, нельзя открывать друг дружке свои слабости.       Мне казалось, что разговор окончен, пока она не открыла рот снова: – Мне просто интересно, что такого происходило в твоей жизни, что ты решила испортить мою. – Сухость её голоса заставила меня отвлечься от учебника. Ты прошлась по моей гордости перед всем классом, вот что случилось. Гордость превыше всего, гордость это всё для меня. Ты это разрушила. На её лице появилась тень смятения. – Ты ведь… могла тогда попросить меня пересесть на другое место. Мы могли бы… – она затихла, так и не закончив свою мысль, а я продолжила листать учебник, прокручивая в голове эти слова.       Мы могли бы…что? Дружить? Меня слегка передёргивает от этой мысли. Друзья. Мне не нужны друзья, дружба с которыми мне не выгодна. Родители не учили меня дружить. Мне не нужно то, чему родители меня не учили, этого не существует для меня. Где-то внутри меня трескается очередной устой, навязанный родителями. Всё из-за одной выскочки. Из-за неё я отдаляюсь от родителей, из-за неё все стены, тщательно выстраиваемые годами моими родителями, начинали рушиться одна за другой. Из груди вырывается резкий вздох. Единственная слабость, которую я себе позволяю, несмотря на ураган чувств внутри. – Ну и что мне с тобой делать, – я зарываюсь пальцами в свои волосы, пытаясь скрыть количество чувств, нахлынувших в одну секунду из-за такой простой фразы, – поговори со своей подругой, я пытаюсь делать работу. По привычке надеваю маску агрессии чтобы скрыть свою уязвимость в данный момент. – О Сандре я уже знаю абсолютно всё, – она наигранно вздыхает, и вновь пододвигается.        Волосы спадают с её плеча, свешиваясь вниз, и закрывая, словно шторами, мой обзор на стол. Кристина слишком близко. Слишком резко запах корицы с каким-то цитрусом попадает в мои лёгкие, слишком резко для того, чтобы успеть задержать дыхание, слишком резко для того, чтобы успеть отодвинуться. Всё произошло слишком быстро. Я застываю на пару секунд и, почему-то, не могу заставить себя сдвинуться с места, или хотя бы перестать вдыхать её запах. – Отодвинься, пока другие люди не подумали чего-то не того.       “Родители меня убьют” чуть не срывается с языка, но я тут же прикусила его, надеясь, что это останется незамеченным. – Даже сейчас думаешь только о своей репутации? – она отодвинулась и усмехнулась, но усмешка была ледяной. Она просто игралась? Из неё словно моментально вырвали то ребячество, которое было секунду назад. – Тогда у меня есть вопрос. Один единственный, после которого мы вернёмся к работе, и я не буду мешать. – А если я на него не отвечу? – в эту секунду я как никогда сильно молилась, чтобы мой голос не дрогнул. Я должна сохранять абсолютную незаинтересованность. Нельзя, нельзя показывать свои слабости. – Тогда я продолжу задавать тебе кучу личных и не очень вопросов до тех пор, пока мы не закончим работу на сегодня, а нам обеим невыгодно продолжать видеться вне школы.       И улыбнулась. Улыбнулась самой зловещей, гадкой улыбочкой из своего арсенала, и, о боги, ничего хорошего она не предвещала. Перспектива видеться с Кристиной в кафе ещё чаще, чем планировалось, удручала, но вопрос может быть слишком личным. Я же смогу отказаться ответить на него? – Валяй. – Почему ты настолько сильно беспокоишься о своей репутации? Почему ты заботишься о своей репутации настолько сильно, что готова разрушить чужую жизнь, готова разрушить саму себя? – я вижу, как костяшки её пальцев побелели, когда она сжала край стола. И на это она потратила свой единственный вопрос? Разве она не раскопала это ещё давно? Зачем ей это нужно. – Потому что репутация и гордость превыше всего, включая чужие судьбы, – процитировала я своего отца. Сколько раз я слышала эту фразу в детстве? Слишком часто, чтобы это не отложилось у меня в голове. – Этому родители меня учили с того момента как удочерили. Зачем тебе эта информация в этот раз? Мало кого удивит то, что я приёмная. – Я же говорила, я хочу узнать о тебе побольше, – вздохнула Кристина, – я думала, ты это уже поняла, но, похоже, до тебя всегда туговато доходит. – я запускаю в неё ручкой, которую Кристина успешно ловит двумя пальцами, – не стоит бросаться своими предметами в своего врага, я могу и себе оставить твою единственную ручку. – Прекрати дурачиться. Ты мне обещала что мы сядем и будем нормально работать. Или ты собираешься нарушить наш уговор? – Какая ты скучная, – фыркнула она, садясь на своё место и протягивая мне ручку.       Почему-то я не была сильно раздражена. Что ж, постоянно злиться довольно таки утомительно, поэтому такая реакция вполне понятна. И совсем не из-за трепета бабочек в моём животе, практически не утихающих с того момента, как я увидела её улыбку.        – Я хотя бы забочусь о своих оценках. – Не-е-ет, ты заботишься о том, чтобы твои родители не узнали о том, что их дочь человек, а не машина, – заявляет она так легко и беззаботно, словно она не прошлась в очередной раз по моей гордости.       Я вскакиваю на ноги и хватаю её за ворот рубашки, игнорируя испуганный писк Алекс где-то позади меня, игнорируя малочисленых из за погоды посетителей. Если в кафе и до этого было тихо, то теперь воцарилась просто мертвая тишина, а все внимание обратилось на нас. – Не смей, – шиплю я ей в лицо, только сильнее злясь от вида её спокойного лица, – не смей говорить то, о чём ты понятия не имеешь. Ты ничего не знаешь обо мне и о моей семье, также как я не знаю ничего о твоей матери, которую ты мне запретила оскорблять, но сейчас ты предаёшь свои же принципы? Как жалко.       Опять показываю свои слабости. Опять реагирую на очевидные провокации, опять проигрываю своим эмоциям. Ты разочарование. Ты опять разочаровываешь своих родителей, и это после всего того, что они сделали для тебя. В горле застрял горький ком и я отпустила чужой ворот, опускаясь обратно на стул. Нужно успокоиться и продолжить работу. Я должна получить хорошую оценку по этому проекту, а для этого его нужно делать. Как же сложно иногда бывает совладать со своими эмоциями, особенно сейчас, особенно рядом с Кристиной. – Вообще…ничего не знаешь… – Последние буквы проглатываются. У меня не получается контролировать свои эмоции, своё тело. До того, как в моей жизни объявилась этот рыжий ураган, я могла контролировать себя почти в любой ситуации, но что-то в ней мешает мне убрать чувства в дальний ящик. – Тогда расскажи мне, чтобы я знала.        Ах, вот оно что. Похоже, эта провокация была направлена на то, чтобы я рассказала ей о себе. Опять. Почему ей так хочется узнать меня поближе? Мы не можем даже быть близкими знакомыми, что уж говорить о дружбе. Всё слишком внезапно. Ещё вчера она ненавидела меня, а сегодня это. Всё как-то слишком запутанно, слишком непонятно. Что за игру она затеяла? – Я твой враг, а не подруга, – вежливо уточняю я, но шипение пробирается в мой голос, хотя мне жутко хочется кричать на всё кафе. Но мне нельзя. Нельзя чтобы другие плохо обо мне думали, я и так подняла кафе на уши, когда схватила Кристину. – Врагам не положено разговаривать по душам, если ты вдруг не знала. Видимо, социальных навыков хоть отбавляй, раз ты даже такой простой истины не понимаешь. – Я просто пыталась сделать нашу работу вместе немного терпимее, всё таки нам довольно долго придётся работать вместе, – на её лице не видно ни одной эмоции. Бесит. Как же бесит это наигранное равнодушие, и плевать, что и я этим грешу. – Я думала, ты будешь не против, раз ты никак не можешь заткнуть свой рот, но, похоже, я ошиблась. – Неужели ты поверила в то, что план учителей может сработать? Я думала что ты умнее, дорогая.       Почему-то пугаюсь от мысли о том, что со мной может ещё кто-то сблизиться кроме моих родителей и немногих друзей. Почему-то ищу подвох в каждом её действии, почему-то дышать становится всё тяжелее, почему-почему-почему? Мы же враги. – Ты боишься сближаться с другими, – не спрашивает – утверждает.        Я не была к этому готова. Защита даёт трещину, и я вижу по её довольному лицу, что она определённо видит страх в моих глазах. Опять проигрываю. Нельзя проигрывать, нельзя разочаровывать родителей, нельзя, нельзя, нельзя! – Боишься, не так ли? – и ухмыляется. Ухмыляется, чёрт возьми!       Нужно стереть оскал с её лица, но в голове полнейший хаос и неразбериха. Она нашла очередную мою слабую точку. Разочарование, ты разочарование родителей, ты совершаешь только ошибки, Аврора. Удивительно, до какого состояния меня могут довести всего несколько фраз от этой рыжей ходячей катастрофы. Помню, как во многих книгах, которые я читала, писали про “пронизывающий взгляд”, но до встречи с этой фурией я не до конца понимала значение этого словосочетания: её взгляд действительно выглядел так, будто видит сквозь все мои маски. И это совсем не из-за того, что мне не хочется настолько сильно притворяться именно перед ней. Иногда я наблюдаю за ней издалека на обеденном перерыве. Иногда откровенно пялюсь на её счастливую улыбку, которую она обращает кому угодно кроме меня, и иногда, но только иногда, в груди что-то больно сжимается от этого осознания. Но ей об этом знать необязательно, даже нежелательно. – Поправочка, я боюсь сближаться с тобой, – браво, Аврора, ты бы не смогла сказать это ещё неувереннее, чем сейчас, – почему-то мне не очень нравится идея дружбы с врагом. Не надо надеяться на то, что ты заразишь меня своим дружелюбием – я не готова сближаться с той, кто пыталась разрушить мою репутацию!       Под конец перехожу на повышенный тон, почти на крик, проявляя ещё одну слабость. Все правила, что мои родители столько выстраивали, опять начинают испаряться из моей головы, оставляя после себя пугающую тишину.       Я растеряна как никогда, не имея ни единого маяка для того, чтобы сориентироваться, найти себя в этом грёбаном тумане. Я не знаю, как себя вести, не знаю, стоит ли добавить что-то к своей речи или нет, не знаю куда деть руки. – Аврора, всё в порядке? Ты выглядишь испуганно, – впервые услышав своё имя со стороны Кристины я слабо вздрагиваю, от всей моей атеистической души молясь, чтобы этого не заметили изумрудные глаза напротив. На секунду мне показалось, будто в её голосе, помимо усмешки, проскользнула некоторая забота.       Проигнорировав её вопрос, я склоняюсь над учебником, пытаясь найти момент, на котором я остановилась, но в голове совершенно пусто. Я не могу снова сосредоточиться, только не тогда, когда моя соперница сидит напротив и пытается прожечь во мне дыру взглядом, но мне уже плевать – я предпочитаю делать что угодно, лишь бы не продолжать этот странный диалог с Кристиной. Остановить поток вопросов хотя-бы на пару минут. Мне просто нужно отдышаться и мой мозг опять начнёт нормально функционировать, верно?       Но это не помогает ни через пять минут, ни через десять. У меня слишком много мыслей в голове и я с трудом успеваю за них цепляться, прежде чем снова погрузиться в этот бушующий океан мыслей. С каждой секундой мне становится всё страшнее от этого, всё сложнее контролировать своё тело, сложнее удерживать этот поток мыслей и все эмоции в себе. Кто бы мог подумать, что иногда контролировать себя становится настолько сложно и практически невозможно.               – Господи, ты мне мозг ломаешь, – сама не знаю зачем пожаловалась я, зарываясь пальцами в свои волосы, и крепко сжимая их у корней, – из-за тебя и твоих выебонов мои родители опять будут разочарованы во мне.        – Неужели твои родители разочаруются в тебе из-за того, что кто-то другой смог, как ты выразилась, “сломать тебя”? – буднично интересуется Кристина, пряча лицо за ноутбуком. – Это ведь не ты себя сломала.        – Хорошо тебе живётся без постоянного чувства вины. Твоя мать даже не помнит, что у неё есть дочь, поэтому ты не можешь её разочаровать, – шиплю я, вынимаю пальцы из волос наспех поправляя пострадавшую причёску, ориентируясь по отражению в окне.       В отражении я мельком гляжу на Кристину, и сердце невольно сжимается, когда становится очевидно – я перегнула палку. Её лицо исказила такая гримаса боли, какой я не видела никогда, даже когда она валялась в грязи, прикрываясь от ударов тех хулиганов. При виде этого лица я запуталась. Опять. Внутри меня сражалось несколько сторон и я не знала какую принять: одна отчаянно хотела извиниться, другая игнорировать, а третья… А третью я не осмелюсь исполнить. Я не решусь добить Льюис. Только не когда она так отчаянно смаргивает слёзы, когда она кусает обветренные губы сдирая сухой слой кожи. Но что ей сказать? Как можно загладить такие слова?        – Крист? – осторожно начинаю я, – Лью... Кристина? Я, кажется, перегнула палку, и…              Кристина внезапно замирает – больше не теребит многочисленные кольца на пальцах, как делала всегда на уроках, больше не терзает и без того пострадавшие губы. Она перестаёт шевелиться, смотря на меня совершенно растерянным взглядом. Конечно же, она уже поняла, что я буду извиняться. Да-да, я уже извинялась раньше, Льюис, пора бы перестать делать вид, что перед тобой никогда не извинялись. Впрочем, думаю, мы обе знаем, что этот раз другой. Просто другой.        – И мне жаль, – почему-то ощущаю, что я готова извиниться перед ней ещё хоть сотню раз, лишь бы она перестала плакать.               Я уже почти не отгоняю эту мысль от себя – сейчас мне неважно. Слишком поздно надевать маску, слишком поздно сбегать от… Вообще-то, я понятия не имею, от чего или кого я убегаю. Просто невероятно, что со мной творит это рыжее проклятие, сидящее напротив меня. Видели ли вы когда-нибудь как одна соперница, обидев другую, тут же начинает извиняться? Вот именно. Но прямо сейчас мне было плевать на то, как это выглядит со стороны. Сейчас мне хотелось создать грёбаную машину времени, чтобы не позволить себе сказать те больные слова. Конечно же лишь для того, чтобы мне не пришлось позориться и извиняться перед Льюис. Мне плевать на её чувства. Плевать ведь?              Кристина не особо реагирует – смотрит словно сквозь меня, две одинокие слезинки скатились по её щекам, и сердце больно сжалось. Я уже не чувствую гордости за то, что я довела её до слёз, как прежде. Я не знаю, что происходит со мной и это невыносимо раздражает. Раздражает, что такую бурю эмоций вызвала одна девушка, одна, блин, стерва вставшая на моём пути. Я не понимаю эти чувства, не понимаю почему меня кидает из одной крайности в другую именно с ней.       У меня были отношения ранее, в основном с девушками. Именно эти несколько девушек научили меня любить себя, научили стоять за себя. Возможно, слегка переборщив с этими пунктами. Я определённо влюблялась раньше, но чувствовать зарождение каких-то тёплых чувств к врагу кажется слишком неправильным, слишком опасным. Ощущение, что мной в любую секунду смогут воспользоваться, чтобы тут же выбросить, оборвать любые связи. И меня пугает то, как причудливо в моей груди смешиваются ненависть, презрение и медленно проявляющаяся влюблённость. Пугает то, как бешено сердце бьётся при виде солнечной улыбки.              “Прекрати.” раздаётся громкий приказ в голове. Засевший в голове голос отца всегда отрезвляет меня если я выхожу из привычных рамок хоть на полшага. Слишком часто я слышала это слово когда искала себе хобби, когда хотела быть обычным ребёнком. Иметь увлечения, друзей, с которыми можно говорить не только на редких застольях и не только о каких-то высоких темах. Этот голос всегда останавливал меня от… подобных глупых мыслей, до того, как я успею осуществить хоть одну из них. И сейчас этот голос звучит будто злее, чем обычно, гораздо злее, моментально отвлекая меня от этих неуместных и дурацких идей и мыслей – влюбляться в своего врага это ужасная идея. Я бы ни за что не стала влюбляться в кого-то из врагов семьи, так и тут я не должна была давать хоть какую-то волю чувствам. Я должна оттолкнуть её, убрать подальше, туда где она не сможет ничего узнать обо мне и родителях. Больше никаких предательств, никаких ошибок. Я должна, должна это сделать.               Так почему же мне так сложно это сделать именно сейчас? Почему впервые за столько лет мне сложно действовать по правилам заложенным во мне с самого детства? Я привыкла отталкивать своих знакомых при любом мельчайшем их проступке, который не нравился моим родителям, из-за чего я перестала цепляться за людей в целом, но именно эта девушка… Не помню, чтобы я хоть раз испытывала такую жгучую ненависть от которой начинала трястись, смешанную с влюблённостью от которой сердце больно сжималось каждый раз при виде Кристины. Я словно тону. Каждый день, с момента как она пришла в эту школу, я тону в бесконечном потоке чувств и мыслей. Совершенно ненужных чувств и абсолютно репетативными мыслями о родителях и их установках: “Тебе нельзя проигрывать ей, не смей проигрывать такому ничтожеству”; “Держись достойно”. Все эти мысли, которые я решила проигнорировать, в итоге оказавшись здесь, в кофейне, за одним столиком со своей соперницей.               Как бы я ни любила своих родителей, иногда мне до жути хотелось вынырнуть из этого потока, вдохнуть хоть немного воздуха. Самую капельку свободы, всего на пару секунд. Перестать быть единственной наследницей, снова стать той маленькой девочкой, единственный страх которой – быть брошенной. На несколько секунд вернуть себе то детство, которого у меня никогда не было. Не было игрушек, не было увлечений, которые я бы выбрала сама, только учёба и тренировки. Несомненно, им пришлось очень сильно поработать, чтобы вырастить меня достойной наследницей, со всеми манерами и знанием той среды, в которой я окажусь после получения наследства.              Просто иногда наблюдая из окна, как другие дети весело играют в мяч или бегают друг от друга в догонялках… Мне хотелось оказаться по ту сторону окна, хотелось ощутить свободу, которую мне почти не удавалось получить в этом доме. Иногда, по ночам, я позволяла себе одно единственное нарушение: по ночам я могла по долгу рисовать в своей старой школьной тетради, которую родители точно не будут проверять. Только по таким ночам я позволяла себе почувствовать хоть какой-то намёк на свободу, занимаясь не только тем, что я могу делать идеально. Я до сих пор иногда рисую – одежду и платья, в основном, – вбив себе в голову, что однажды я стану дизайнеркой одежды. Если, конечно же, разрешат родители.              Поддаваясь какому-то внезапному порыву, я поднимаю салфетку, осторожно вытирая слёзы с щёк Кристины, отчаянно сопротивляясь своим же попыткам отдёрнуть руку. Мы обе стараемся избегать взглядов друг-дружки, хотя это очень трудно сделать, учитывая то, насколько близко мы находимся. Стоит мне убрать салфетку меня резко начинает накрывать страх. Что, если родители узнают? Хочется рассмеяться от глупости этой мысли, ведь родители не будут тратить своё время на то, чтобы смотреть следую ли я их установкам, или нет. «Как и во время твоего нахождения в школе» – напоминает мне голосок на подсознании, от которого я, который раз за день, отмахиваюсь, хоть и знаю, что он прав: не хочется верить в то, что всё, что я делала в школе до этого момента, было только для того, чтобы я что-то себе доказала, а не ради родителей. Не хочется верить в то, что я так себя вела с Кристиной только из-за своих панических страхах. Признавать свою вину меня не учили, ведь я не должна совершать ошибки. Но я их совершаю, как оказалось, и только поэтому я сейчас нахожусь здесь, пытаюсь делать то, чему меня никогда не учили, судя по испуганному и явно шокированному лицу Кристины, делаю я это очень плохо. – Прости, – ещё раз извиняюсь я, даже не до конца понимая зачем, – наверное, мне не стоило этого делать, мы даже не друзья. Последняя фраза прозвучала слишком холодно, но я почти не обращаю на это внимание – я вообще слабо контролирую себя сегодня, и это вызывает во мне дикий ужас, смешанный с настолько же сильным и невероятным облегчением. Я слишком давно не чувствовала такой свободы, чтобы не начать невольно улыбаться одними кончиками губ. – Тебе дать немного времени чтобы успокоиться, или ты хочешь продолжить проект прямо сейчас? – Кристина сейчас ощущалась настолько хрупкой, что я слегка смягчаюсь, что пугает меня ещё сильнее.       Я слишком сильно забываюсь. Я слишком расслабилась, слишком сильно обрадовалась ощущению свободы. Настолько расслабилась, что забыла что мы – не подруги. Мы не должны нежничать, не должны проявлять хоть какие-то намёки на тёплые чувства, не должны хоть как-то беспокоиться, но именно это всё я сейчас и делаю, не замечая очевидного непонимания в глазах Льюис, не замечая, насколько странно это выглядит со стороны. Надо оттолкнуть. Уже второй раз я прихожу к это мысли сегодня, но я не могу перестать думать об этом, хоть в глубине души мне и хочется отказаться от этой идеи. “Вы ведь только сблизились”, – напоминает голосок на подсознании. “Мы не планировали и не планируем сближаться”, – возражает здравый смысл, и от этого мне хочется выть. Мой мозг не хочет выбрать хоть один из путей, мечась от одного варианта к другому, что неимоверно бесит. – Я могу продолжать и без передышки, – голос Кристины вырвал меня из урагана мыслей, возвращая в реальность, – спасибо за беспокойство, – добавила она так тихо, словно жалела о своих словах, и не желала, чтобы их всё таки услышали, дотрагиваясь до своего плеча.       Вчера, под свитером, я увидела там расцветающий фиолетовым синяк, и сегодня там почти наверняка сине-фиолетовый пиздец, и от мысли об этом моё сердце больно кольнуло виной. Этот жест был совершенно бессмысленным, учитывая её прошлые слова и то, что через секунду она потянулась к учебнику. Словно она просто напоминала себе о произошедшем вчера. Словно напоминала о том, что мне нельзя доверять, и этот жест оказался больнее любых сказанных ею когда-либо слов. Мне пришлось сильно прикусить щеку изнутри, чтобы прийти в себя и остановить слёзы.        Я слишком сильно жалела о том, что сделала вчера в порыве гнева, и ночью я так и не смогла уснуть из-за душащего чувства вины. Я вновь почувствовала, как ощущается мокрая от слёз подушка, впервые с далёкого детства, когда в приюте становилось слишком одиноко, и ощущение брошенности становилось невыносимым. Я помню, как сдерживала всхлипы – всем всё равно, если кто-то плачет, незачем мешать другим спать. Помню, как воспитатели заглядывали в комнату, проверяя, все ли спят, и уходили, не обращая внимание на то, как я содрогалась в своей кровати, закусив одеяло, чтобы не издать ни звука. Помню, как впервые ощутила объятья, когда мои родители пришли забрать меня к себе.       Я невидящим взглядом уставилась в учебник, пытаясь прочитать хоть строчку. Хотелось снова рассыпаться в извинениях, хоть это ничего и не исправит, хотелось извиниться за каждый синяк оставленный на её теле из-за моих необдуманных действий. Я не успеваю остановить себя и моя рука осторожно касается плеча Кристины рядом с синяком, а в глазах снова слёзы. Снова показываю свою слабость, снова забываю все установки. С губ слетает хриплое извинение, которое также не успеваю сдержать. е поднимаю взгляда, не смотрю в глаза, вместо этого невидящим взглядом пялюсь куда-то в район её плеча, пытаясь сдержать хотя бы слёзы, чтобы не опозориться до конца. Боюсь увидеть презрение в её глазах, но боюсь и не увидеть его, ведь тогда мы сблизимся.       Я давно привыкла к своему страху сближения с кем-то – кажется, эта боязнь появилась после того, как биологические родители оставили меня, лишь усилившись за время моего пребывания в интернате, где я наблюдала, как детей забирали и возвращали через неделю, и когда точно так же забрали и вернули меня. С течением жизни этот страх продолжал усиливаться благодаря историям родителей и своей первой девушке, которая изменила мне с парнем, сказав, что со мной она лишь “развлекалась”. Я отчётливо помню то чувство пустоты, которое возникло после этих слов вместе с ощущением брошенности. Помню, как я упала на мокрую после дождя траву, наблюдая за тем, как эта сладкая парочка поспешно удаляется, громко и развливисто хохоча. Помню тот крик, что вырвался из моей глотки, стоило им исчезнуть из поля зрения. Визг, переполненный агонией, который я до сих пор помню. Каждую интонацию, каждое содрогание. Я как будто ощущала, как с каждой секундой воздух покидал меня вместе с остатками доверия к людям. Честно сказать, резкое сближение с Льюис приводило меня в дичайший ужас. Воспоминания об этом давнем расставании с завидным упорством продолжают всплывать перед глазами, несмотря на попытки это предотвратить. Мне страшно подпустить её ближе, страшно снова испытать это. Страшно ощутить боль, даже несмотря на то, что она ни разу не пытается приблизиться, стать чем-то большим, чем враги. Никакая дружба тут невозможна, и всё равно старые раны заставляют снова и снова разрушать тот малый, едва заметный, прогресс стоит ему появиться. Эти отношения приносят нам обеим просто невыносимые муки, но мы всё равно продолжаем их поддерживать, отыгрывать, заткнув рты, притворяться, что наши отношения остаются такими, словно пытаясь получить подтверждение от других, что да, ничего невозможно. Но, похоже, по-другому мы не можем, ни одна из нас. Мы обе зависимы от людей, брошенные в детском доме, и нам обеим нужен этот отвратительный спектакль, чтобы определиться со своей ролью, с новой маской, подходящей именно этим людям. И как бы мне хотелось исчезнуть, залечь на дно и раствориться, лишь бы найти способ побега из этого цирка. Мне он не нравится, мне не нравится постоянно бояться из-за родителей, не нравится каждый день притворяться, отыгрывать, потому что от меня этого и ждут. Я невыносимо устала от этого, устала играть, устала слушаться, устала быть марионеткой в чужих руках, но меня не спрашивали и никогда не спросят, ведь я же всегда буду “хорошей девочкой”. Я должна ею быть. Должна безупречно играть свою роль, слушаться. Быть идеальной, словом. И я всегда всё выполняла, каждый пунктик этих правил, лишь бы не остаться одной, лишь бы не вернуться в детский дом, возвращением в который мне даже ни разу не угрожали, чтобы я так сильно его боялась. Я не хотела снова быть одной, не хотела снова ступать за огромное ограждение, засыпать в комнате с ещё четырьмя детьми, слушая, как они болтают между собой, полностью игнорируя моё существование. И не хочу этого повторять до сих пор, поэтому продолжаю слушаться родителей, запоминая каждое правило, каждое слово, лишь бы не видеть этого разочарования и гнева на их лице, не ощутить ещё раз эту резкую боль от удара ремнём. Почему именно Кристине удалось разрушить то, что не смог никто другой? Почему сейчас она так упорно прорывается сквозь мою защиту, стремится добраться до меня, узнать поближе, словно не замечая как сильно это ранит её саму? Её действия были слишком странными для меня, я не могла и не могу понять ход её мыслей, не могу догадаться о том, что она сделает, и это незнание пугает ещё сильнее. Блять, с каких пор я вообще её боюсь и почему с каждой секундой мне становится лишь страшнее? Может, от осознания. Осознания того, что она читает меня словно открытую книгу, а я Кристину нет. Может, от её упрямого стремления подойти поближе хоть чуть-чуть, хотя совсем недавно она кричала на весь коридор, как сильно меня ненавидит. И вот, Кристина сидит передо мной, растерянно оглядывая меня, и только сейчас я осознаю, что она касается кончиками пальцев моей ладони всё ещё лежащей на её плече. Легонько, едва дотрагиваясь, но этого было вполне достаточно для того, чтобы потерять контроль, буквально на пару секунд, и позволить одной слезинке скатиться по моей щеке. Я тут же отодвигаюсь. Нельзя показывать слабость, только не снова. Нельзя подпускать её так близко, нельзя снова отпускать себя. – …Я хотела сказать, что я действительно сожалею о своём вчерашнем поступке, – отчаянно стараюсь скрыть дрожь в голосе, не понимая откуда взялась смелость рассказать ей обо всём… Нет, рассказать ей хоть что-то, – я знаю, что сожаления и извинения не сильно помогут тебе справиться с травмами, ты не обязана меня прощать или, тем более, переставать ненавидеть только из-за этого извинения, но мне важно сказать об этом, даже если это не облегчит ни моего чувства вины, ни твоего самочувствия.       Я завершаю свою небольшую речь, с трудом не срываясь на жалкие всхлипы, которые так и рвутся наружу, как и грёбаные слёзы, которые у меня не получается сморгнуть. Не дожидаюсь ответа, возвращая своё внимание учебнику — вернее, притворяясь, что моё внимание снова приковано именно к нему, пока в голове проносятся тысячи мыслей, и ни в одной из них я не могу найти объяснения моим действиям.       Почему именно сейчас, когда я решилась, хотя-бы, оставить наши отношения на прежнем уровне, я снова противоречу самой себе, снова решаю действовать как попало не следуя указаниям родителей? Голова начинает гудеть. Осознание моих предыдущих действий накрывает слишком резко, обрушиваясь на меня как грёбаное цунами. Слишком резко и быстро, слишком внезапно, не давая сориентироваться, не давая всплыть на поверхность.       Ненавижу это ощущение беспомощности неотъемлемо следующее за мной на протяжении всего детства, душащее меня каждую ночь, когда я засыпала в своей маленькой кровати в детском доме, на ужасающе тонком матрасе. Когда видела, как возвращают детей, которых совсем недавно забрали, и понимала — это могу быть я. Было невыносимо больно, было страшно, и первое время у своих новых родителей я даже не могла засыпать одна у себя в комнате, опасаясь утонуть в собственных беспомощности и ужасе. И вот, спустя столько лет, это чувство нахлынуло вновь. Сдерживаемое внутри столько времени, оно готово было взорваться, вырваться отчаянным криком, визгом и слезами. Душило меня, не позволяя вдохнуть как следует, не позволяло наполнить грудь воздухом ни на секунду. Но я знала — нужно держаться. Нельзя разочаровывать родителей, нельзя показывать очередную слабость, тем более перед той, на которой я вчера сорвалась. Это будет слишком неправильно. Слишком неправильно будет со стороны Кристины пытаться успокоить свою соперницу, которая вчера заставила других людей избить её.       Но мне нужно выпустить эмоции, нужно сделать хоть что-то,как-то облегчить невыносимую боль в груди, справиться с удушьем. Я помню, как родители в детстве заставляли меня держать эмоции. Мне нельзя было выражать злость, нельзя было плакать. Всё держи внутри, тренируй свой самоконтроль. Можно было лишь рисовать и исписывать страницы своей тетради, делая это исключительно тем же ровным почерком, которому меня обучали родители. Они всегда только мельком проверяли тетрадь, ища неприличные выражения и проверяя почерк, после чего возвращали мне её, не говоря ни слова. Даже несмотря на эту так называемую “свободу”, писать в этой тетради мне разрешалось достаточно редко и только если у родителей было хорошее настроение.       В остальное же время я была ограничена в любых эмоциях. Только лёгкие улыбки, только холодные комментарии если начинаешь злиться. Ошибка только перед моими мамой или папой не сильно наказывалась — лишь строгий выговор, и “наказание молчанием” на протяжении ближайших двух часов. Но, не дай бог, ошибиться перед дорогими гостями на очередном деловом ужине. В лучшем случае, после ухода гостей мне давали пощёчину, но если у них изначально не лучшее настроение… Конечно, хорошее поведение поощрялось — тёплые объятия, слова о гордости, небольшие поблажки и прочее. Лишь ради этого я держалась, желая ощутить как можно больше тепла от них, боясь совершить хоть какую-то ошибку, чтобы снова не услышать: “я разочарован”.       Возможно, для некоторых, это может показаться чем-то… Ненормальным, но я знаю, что они меня любят, ведь мало кто взялся бы воспитывать нелюбимого ребёнка, годами обучая его тысячам правил поведения. Даже если это всего лишь внушение, я благодарна им за помощь — всё таки, по тем воспоминаниям, что у меня сохранились о моём детстве, ребёнкой я была несносной. Я была достаточно активна, что часто мешало моим родителям учить меня, но в то же время очень тревожной, им потребовалось немало усилий, чтобы справиться с моими приступами. Возможно, это всё такое же внушение, но, поскольку я мало чего помню о своём детстве, мне приходится опираться лишь на их рассказы. Будь это оправдание поведения родителей, будь это ещё чем-то, я их люблю и я ни на секунду не буду сомневаться в них. Или так я думала, пока в моей жизни не объявилась Кристина Льюис. Сейчас, после стольких лет, я нашла другие способы для того, чтобы справляться со своей злобой, как, к примеру, тренировки в зале, что также помогло мне поднять свой статус в школе, поскольку спортсменке, особенно богатой, никто сопротивляться не будет, как мне казалось, но… Что ж, в моей жизни появилась Кристи. До этого момента я и не осознавала сколько всего в моём мышлении поменяла именно эта девушка, ведь я особо не дралась с другими учениками до её появления, не старалась так рьяно стать первой, не старалась защитить свою репутацию, ведь ей мало что угрожало, но вот мы здесь, делаем проект, который нас заставили делать вместе именно из-за этих стычек.       Сейчас, вспоминая слова родителей о контроле эмоций, слёзы наворачиваются ещё сильнее. Я не имею права не ошибку. Один неверный шаг и я всех разочарую, меня перестанут любить. Плевать на всех, на их мнения, потому что эту репутацию можно будет подправить. Но вот что скажут родители… Их мнение, вот что волновало меня сильнее всего. Разлюбят ли они меня за то, что я дала волю эмоциям? Разочаруются ли? Я не знаю, чего ожидать, не знаю, в каком настроении они будут сегодня и что скажут, когда я вернусь домой с красными и опухшими от слёз глазами. Но остановить рвущиеся наружу чувства я не могу, всё равно прорвутся, всё равно буду выглядеть жалко, как бы я ни старалась. От этого обида в груди лишь нарастает, ни капли не помогая мне с поставленной задачей. Судорожно думаю о том, как мне скрыть слёзы от той, кто сидит прямо напротив меня и смотрит как-то встревоженно и недоверчиво. Пытается протянуть руку к лицу, как она делала всегда со своей подругой Александрой, когда та плакала на обедах. Я не хочу быть как Александра, не хочу чувствовать себя на её месте и уж точно не хочу ощутить на лице мягкое прикосновение от той, кто вчера врезала мне. Кому врезала я, которую избили по моей вине.       Я отодвигаю голову, едва не шипя, словно грёбаная гордая кошка, не дающая себя гладить никому, кроме избранных. Не сравнивай меня с твоей подругой, Кристина. Не смей меня касаться, не смей проявлять ко мне нежность. Не смей делать вид, что мы подруги. Я ненавижу то, что она тянется через стол, ненавижу аккуратное, словно на пробу, прикосновение одними кончиками пальцев, совершенно игнорируя почти животное шипение, невольно вырвавшееся из моей груди.       Я ненавижу то, что глаза начинает предательски щипать от ощущения тёплых пальцев на лице. И абсолютно ненавижу то, как мягко она улыбается, словно не было между нами никакой вражды. Словно снова видит во мне свою дражайшую подругу Алекс, и от этой мысли становится так тошно-тошно-тошно, просто невыносимо тошно. Хочется убрать её руку, сбежать, поджав хвост, но почему-то я лишь льну ближе к её руке, желая почувствовать больше тепла, больше прикосновений, больше… Её. Слишком редко я получала такие нежные прикосновения от родителей, редко ощущала такое тепло от лёгкого прикосновения, приносящего такое облегчение, словно после ледяного ливня, промокнув насквозь, заходишь в помещение с отоплением. Странное ощущение, даже немного пугающее, учитывая, от кого оно исходит. – Ты же сама… Сама говорила, что ты меня ненавидишь, – уже не скрываю дрожи в голосе, не стараюсь скрыть слёзы. Мне уже всё равно, уже так плевать. И от этого ощущения… Мне очень легко. Впервые за долгое время я позволяю себе плыть по течению, не пытаясь за что-то ухватиться, не пытаясь держать себя в руках. И почему-то этот момент происходит именно перед Кристиной, именно перед моей соперницей. Почему-то этот момент происходит именно из-за этой девушки. – Почему ты меня утешаешь? – ненавижу этот ласковый взгляд, ненавижу Льюис, ненавижу то, как она стирает слёзы с моей щеки большим пальцем. – Потому что никто не утешал меня, когда я плакала после издевательств в прошлой школе, – тихо говорит Кристина, и я чувствую, как слёзы ещё большим потоком потекли по лицу. – Наверное, враги так не делают. Не припомню, чтобы я хоть раз утешала тех, кто издевался надо мной в прошлой школе.       Не припомнит… Не припомнит? В голове не укладывается, что я могу быть особенной, тем более для неё. Пытаюсь остановить слёзы, когда в голове появляется одна мысль: Она сбежала сюда от издевательств. Она бежала оттуда в надежде, что в новой школе всё будет по-другому. Что именно здесь она сможет подняться и оставить в прошлом тех придурков. А потом… А потом появилась я.       Я не заслуживаю её понимания, не заслуживаю этих тёплых прикосновений и улыбки. И никогда не заслуживала. Я убираю её руку от моего лица, хотя хочется прижаться к её руке ещё сильнее, задержать на подольше эти ощущения, держать за руку ещё пару мгновений. Опять, опять хочется сбежать, исчезнуть. Я хочу быть где угодно, но не здесь. Я не хочу с ней сближаться, я не заслуживаю этого, я не заслужила даже самой маленькой доли её теплоты, её поддержки. В голове всё смешалось, хочется кричать от отчаянья, я не могу с этим справиться, не могу переварить ситуацию. Я не хочу от неё жалости, не хочу понимания, я просто хочу, чтобы она исчезла. Исчезла и перестала путать мои мысли. Глупая, невыносимо шумная и такая… Тёплая, солнечная. Ненавижу её, ненавижу эти пушистые кудряшки, ненавижу её веснушки, ненавижу всю её, и ненавижу то, как сильно я начинаю влюбляться в неё. Я хватаю салфетку со столика, чтобы быстро вытереть лицо от слёз, одновременно с этим стараясь успокоиться и надышаться. Нужно снова спрятать боль, нужно снова надеть эту слетевшую маску. Вернуть себе контроль, которому меня всю жизнь учили родители. Без слов я возвращаюсь к чтению учебника и переписыванию информации в файл проекта на ноутбуке. Нужно быстрее закончить. Нужно сбежать, сделать вид, что всё в порядке. – Мы сегодня обе… В плохом состоянии. Можем закончить пока что, если хочешь, – неуверенно предлагает Кристина. Чего ты пугаешься?       По прежнему, не говоря ни слова, я киваю и пишу личному водителю, чтобы за мной заехали — всё таки за окном всё ещё идёт ливень. При мысли об этом я поднимаю взгляд на Льюис. Эта бестолочь не принесла с собой зонта, верно?.. – Поедешь со мной в машине водитель подбросит тебя до дома. Ты ведь забыла зонт, не так ли? – игнорирую то, с какой надеждой я произнесла последнюю фразу. Я всё ещё не могу вернуть себе контроль, и всё из-за этой рыжей дурочки. Игнорирую и то, как в груди потеплело от радости, когда она выпалила короткое “да”. Проблема от этого, конечно не исчезнет, но зато родители будут гордиться. И это самое главное. – Встретимся завтра у меня? – спрашивает Кристина после нескольких минут молчаливой поездки. – Я знаю ты говорила, что не будешь у меня находиться, но завтра тоже обещали ливень. – Конечно, без проблем, – стараюсь говорить спокойно, скрывая взволнованность. Я думала, что она не хотела, чтобы я узнала о её жизни хоть что-то новое, разве не так? Она… Доверяет мне? Сердце пропускает удар от мысли об этом. – Завтра всё равно выходной, и мне не хочется ехать к кафе, которое находится прямо напротив школы. Напишешь потом, когда тебе будет удобно. ***       Это была ужасная идея с самого начала. Я всю ночь ворочалась в кровати, позволив себе, наконец, выпустить все эмоции в подушку, безостановочно реветь, кричать, царапать свои руки, как я всегда делаю, если не могу сдерживать чувства. Это один из единичных способов для меня выпустить пар, справиться с собой. И лишь утром я поняла свою ошибку, увидев царапины, когда я начала собираться к Кристине.        Царапины уже покрылись корочкой, делая их ещё заметнее на моей бледной коже. Если я не закрою Кристине глаза или не выколю их ей, она определённо это заметит, что определённо повлечёт за собой крайне неприятную беседу, потому что я видела её запястья — сплошь заполнены кривыми шрамами от селфхарма. Нет ни сантиметра без широкого шрама, столь глубокого, что её тело до сих пор не смогло зарастить эту дыру, нарушая ровную поверхность кожи. Становится тошно от себя каждый раз, как я мельком вижу эти рубцы или вижу новые, менее глубокие порезы на её теле. Становится тошно от мысли о том, что это моя вина, невыносимо тошно. Плевать, плевать, плевать! Это не моё дело. Мне нужно готовиться к поездке, а не думать о ней опять.       Открываю шторы, заправляю постель и иду в душ, четыре раза дёргая ручку двери, чтобы проверить, что она закрыта. Всегда ровно четыре раза. Я не уверена, почему я так делаю, так же, как не уверена, почему я следую строгому порядку в этом моём утреннем ритуале. Одна из моих подруг как-то сказала, что это напоминает ей какое-то расстройство. Обсессивно-компульсивное, вроде как. Но мои родители всегда относились к психиатрам, психологам и психотерапевтам довольно предвзято, считая, что они наносят больше вреда, чем пользы, поэтому я… Ладно, я была у психолога, но ещё в далёком детстве, когда я находилась в детском доме, и там каждую неделю были сеансы у психолога, от которых никак не отвертеться, и толку от них было немного. Поэтому моё отношение к психологам полностью соответствовало мнению родителей. Кажется, эта привычка у меня появилась после нескольких месяцев жизни у них… Неважно.        Сегодня я в душе дольше обычного, и это учитывая то, что я обычно моюсь где-то час или два, но сегодня… Думаю, прошло часа три, и всё время я потратила на душевные, блять, терзания. Иногда, как сейчас, я начинаю жалеть о каждом своём действии, чувствуя вину за любую мелочь, что тогда казалась мне правильным решением, будь то решение надеть шорты а не юбку или то, что я делала с Кристиной. Её имя мелькает в моей голове слишком часто в последние дни… Да что там, в последний месяц, и осознание этого почему-то приносит мне невыносимую боль. Словно грудь сжали в тиски, не давая вдохнуть или выдохнуть, не давая даже спокойно вздохнуть. Больно сжавшееся сердце определённо не облегчало моё состояние. Впервые в жизни я чувствую настолько острую боль, настолько невыносимое чувство вины, от которого уже не избавиться, если только не построить машину времени.       Все мои идеалы, всё, чему я верила всю жизнь до этого момента, все эти декорации оказались разрушены за считанные секунды, оставляя лишь с кучей сомнений и потерянностью. Всю жизнь меня учили только одной модели поведения, а сейчас я стою на руинах этой самой модели, не зная, куда податься, как себя вести и что делать с осколками тех масок, что я носила. Осколки тех ролей, что я, не задумываясь, играла на протяжении стольких лет, сейчас так же лежали передо мной. Из-за Кристины я стала сомневаться в своих родителях. Из-за неё я сейчас в этом состоянии. Из-за неё мне так плохо! Из-за неё!...        Я снова начинаю яростно царапать кожу на своём запястье, пока слёзы непрерывным потоком текут по моим щекам. И некому рассказать о моих чувствах. Для всех я всегда холодная, для всех я идеальная. Для всех, кроме, блять, Льюис! В ярости открываю столешницу, доставая старую тетрадь, которая долгое время служила мне эмоциональной мусоркой. Но стоит мне взять в руки ручку, как будильник на телефоне оповещает, что мне пора выходить.        Едва не отрываю пуговицы от рубашки, когда у меня не получается их сразу застегнуть. Хлопаю дверью со всей силы, и запрыгиваю в машину личного водителя. Ехать примерно десять минут, и за это время мне нужно скрыть опухшие от слёз глаза. Нельзя ни с кем сближаться, нельзя снова открывать свои слабости. Даже если всё рухнуло, я обязана соблюдать правила моих родителей. Я обязана… Та свобода, что я ощутила совсем недавно, стоя на руинах своего прошлого, снова растворяется, ускользает сквозь пальцы, не даёт схватиться. Не даёт снова ощутить, собирает осколки масок, и я уже перестаю пытаться. Я сделаю всё, чтобы родители гордились мной. Сделаю всё, чтобы снова ощутить их тепло…Больше я не подведу родителей.