Гордость - превыше всего

      Сегодняшняя ночь была… Тяжёлой. Полночи я ворочалась из стороны в сторону, вспоминая весь день, все чувства, что я испытала в той кофейне, все эмоции, что я видела на лице Авроры… Ощущение её тёплых пальцев на моём плече. Я не ощущала такой щемящей нежности к кому-то примерно с момента разрыва моих последних отношений, и эта мысль очень меня тревожит, возвращаясь стабильно каждые минут десять после того, как я отгоняю её. Не верю, не хочу верить, и неважно, сколько ещё раз эта мысль вернётся ко мне, я не поверю, что влюбилась в неё, хотя сама всё прекрасно понимаю. Впервые за всё время, что я знаю Аврору, её лицо казалось живым. Впервые я увидела её слёзы, впервые прикоснулась не с целью как-то навредить. В тот момент я и думать забыла о тех её словах, потому что я просто не могла оторвать от неё взгляд. Оказывается, без этой дурацкой холодной ухмылки, без дурацких масок она очень… Красивая. Я видела, как стены, которые она выстраивала вокруг себя, разбились, рухнули вниз, видела, как первая эмоция появляется на её лице, как резко она потерялась, почти видела, как она пытается из той пыли возвести стены заново. Я увидела, насколько она хрупка изнутри, и в голове упорно крутилась мысль о том, что мне нужно защитить её. Защитить от её грёбаных родителей, защитить ото всех вокруг…От неё самой. Я была глупа, раз не заметила, как стала отражением тех подростков, что издевались надо мной несколько лет. Не заметила, как стала ломать её с той же силой, с какой она пыталась сломать меня, и осознание этого причиняет нестерпимую боль. Я всегда боялась этого, всегда боялась стать как они, боялась навредить ещё хоть кому-то, потому и начала защищать всех, кто был не в состоянии это сделать, так же, как это было со мной. Каждый день я повторяла себе, что я должна постоять за себя, но каждый раз, ощущая на себе насмешливый взгляд двадцати пар глаз, я забывала все гневные речи, что я так тщательно готовила. За каждым моим шагом наблюдали, искали, за что поиздеваться надо мной на этот раз, будь то радужный значок или походка. И ощущение того, что на меня всегда смотрят, преследует меня по сей день, даже если я нахожусь в закрытом помещении без окон. Везде чувствую это давление, везде запинаюсь, стоит мне на секунду задуматься об этих взглядах. Но все меняются, и, решив начать жизнь с чистого листа в новой школе, я решила, что должна быть лучшей. Лишь бы оправдать ощущение чужих взглядов тем, что я популярна и потому на меня смотрят, лишь бы не подвергнуться больше этим издевательствам. И лишь по этой причине, когда Аврора подошла ко мне в первый учебный день, я решила проявить себя. Чтобы никто не подумал, что об меня можно вытирать ноги, чтобы никто не подумал, что я тоже боюсь. Но я уже не боюсь. Меня едва не столкнули с крыши однажды. Я отчаянно цеплялась за её край, пытаясь не отвлекаться на пыль, что падала с крыши прямо в глаза, пытаясь не отвлекаться на дикий хохот или на собственные слёзы, из-за которых впереди ничего не было видно. И если бы не учительница, которая вышла на крышу покурить, я бы вряд ли выжила, упав с четвёртого этажа прямо на ворота. Если бы не она, я бы никогда не ушла оттуда, никогда не выбралась бы из того ада. И, конечно же, после того момента, после всех тех увечий, что я получала в течении нескольких бесконечно долгих лет, обычные синяки и разбитый нос меня не пугают. Поначалу у меня получалось постоять за себя, но, честно говоря, видя, как каждая моя попытка защититься оказывается бесполезной, моя уверенность медленно стиралась, потихоньку выпуская тот почти забытый страх перед издевательствами. Мне казалось, что стоит мне показать, что надо мной нельзя издеваться без последствий, всё закончится, словно в чудесной сказке, в которой люди издеваются только ради внимания, и на самом деле дико боятся ответа. Вот только я не в сказке, где всё закончилось хэппи эндом, а злодеи наказаны. Наверное, я осознала эту слабость вчера, поэтому решила попытаться сблизиться с Авророй. Ну, или я головой ёбнулась, что, в целом, тоже является отличным оправданием моих действий. Меня тошнит от этой странной смеси ненависти и сочувствия внутри, тошнит от всего, особенно от Авроры. Но вместе с тошнотой я чувствую, как моё сердце сжимается каждый раз как я вспоминаю её слёзы, и становится просто невыносимо. Нет, мне нужно отвлечься, нужно увести мысли в другое русло. В любое русло, которое не касается Энджон, даже если это мысли о моём папе. Я до сих пор помню выражение умиротворения на лице моего папы, погибшего в автомобильной аварии, когда он лежал в гробу, хоть мои глаза и были переполнены слезами. В тот день он отвозил меня в наш ежемесячный поход, который стал традицией с тех пор, как надо мной начали издеваться в школе. Разумеется, я не рассказывала ему про это, но папа заметил, какой мрачной я стала, и предложил развеяться, когда я на его вопросы про моё самочувствие в очередной раз солгала, сказав, что всё нормально. Он лишь раз уточнил, хочу ли я поговорить об этом сейчас, а после не стал затрагивать тему. Я знала, что всегда могу ему выговориться, я знала, что он выслушает, обнимет… В день его смерти ему было не очень хорошо, но как раз на этот день выпал наш поход, в который я хотела рассказать всё про издевательства, поэтому я настояла, чтобы мы поехали. А потом… Потом, на трассе, машина впереди подрезала нас слишком резко, и мой папа, чьё внимание было рассеяно из-за самочувствия, успел лишь свернуть влево, где возле обочины не было забора, врезаясь в дерево. Я помню это странное ощущение, словно время застыло. Всё словно замедлилось, когда я видела, как мы едем навстречу дереву, и как в следующую секунду это высокое дерево начинает падать прямо на нас, и чувствую, как рука отца отталкивает меня ближе к окну, чтобы меня не задело. Ещё пару мгновений его тело содрогалось от боли, после чего обмякло, а я начала кричать. Кричала долго, я надрывалась, визжала, ревела, почти не замечая осколков лобового стекла, воткнувшихся в мои руки. Я помню, как хватала отца за руку, просила потерпеть ещё немного, просила очнуться… Помню, как первое, что мать сказала мне в больнице, было “это всё твоя вина”, словно это было вчера. В пьяном бреду мама иногда говорила мне, что я не виновата, что она не винит меня, но каждый день я вижу, как из-за того, что я решила поговорить именно во время похода, мама напивается и плачет, каждый день я вижу, как она старается не смотреть на меня. Я знаю, что она меня любит, я помню всё то, что она делала для меня до смерти отца, но каждый день я вижу, каких усилий ей стоит просто посмотреть на меня без слёз, не говоря уже об объятиях, которые я получаю раз в два месяца, если повезёт. Я хочу помочь ей, хочу поддержать, отобрать бутылку, но я не могу, я не знаю как. Каждый день я тону в чувстве вины, каждый день сражаюсь с собственными мыслями, и я невыносимо злюсь на мать из-за того, что она выбрала просто сбежать, и не хочет начать бороться, не может. Свисая с крыши в тот злополучный день, мне захотелось отпустить её. Упасть в объятия смерти, перестать сражаться раз и навсегда. Руки сами собой разжимались с каждой такой мыслью, и если бы не учительница… Я бы не смогла продолжить сражение. Удивительно, но после мыслей о папе я сама не заметила, как провалилась в очень беспокойный, но всё же сон. Даже не пришлось принимать снотворные, которые психиатр мне выписал на случай очередного приступа бессонницы.       Просыпаюсь от… Эротического сна, и всё бы ничего, я подростка, со мной такое бывает, гормоны и прочая херня, но участвовала во сне та, мысли о которой я отгоняла. Аврора. Мне резко захотелось стереть себе память как только я начала вспоминать то, насколько подробными мозг создал её промежность и грудь, и захотелось ещё сильнее, когда я ощутила некоторую влажность между ног. Да вы издеваетесь! С негромкими матами я встаю с постели и бросаюсь в ванную комнату, сбивая по пути свою школьную сумку, которую я не удосужилась убрать с прохода вчера, думая, что ничего страшного не случится, и мне остаётся лишь молиться, чтобы мой старенький ноут для учёбы не пострадал. заходя, наконец, в ванную, на всякий случай не смотрю в зеркало — краснею я легко, и после такой пробежки я определённо покрылась красными пятнами, словно от аллергии. Я была уверена, что месячные опять сбились и решили прийти пораньше, как часто происходило при стрессе, но на месте крови оказалась грёбаная естественная смазка, которая, похоже, выделилась после этого грёбаного сна, и, честно говоря, мне никогда не хотелось умереть так сильно, как сейчас. Даже не знаю, как я сегодня пущу Энджон в квартиру, не умерев при этом от стыда. Мне нужно… Привести мысли в порядок. Раздевшись я включаю воду на максимальную температуру, и встаю под потоки, невольно морщась от неприятных ощущений поначалу, и тут же в голову невольно лезет воспоминание о встрече с психологом, где я упомянула этот вид “расслабления”. “Это селфхарм в чистом виде!” — отдаются эхом его слова в голове. – Зато шрамы не остаются… – зачем-то вслух бормочу я, мельком смотря на изрезанные запястья. С тех пор как я перевелась в эту школу их становится всё больше, но к счастью сейчас осень, поэтому в школе заметят порезы ещё не скоро, и от осознания последнего сердце больно кольнуло. Наверное, каждый кто резался иногда молился, чтобы хоть кто-то спас его от самого себя, и я, честно говоря, до сих пор молюсь. Хоть Александра и дружит со мной, она, кажется, боится затрагивать эту тему, словно она скажет что-то не так, и я не виню её, потому что я тоже не знаю, как с этим справиться, значит незачем жаловаться, ни один совет не вытащит меня из той ямы, в которую я сама себя закопала, желая снять стресс другим способом, после чего это вошло в привычку. Алкоголь для снятия стресса я старалась не использовать, боясь стать такой же, как мама, и за этим страхом я не заметила, как точно так же стала зависима, но от чего-то другого. Я была глупой… Нет, тупой. Круглой тупой идиоткой, раз не обратила внимание на то, что я точно так же как и мама разрушаю свой организм. Каждый день я разрываюсь от ненависти к себе из-за этих рубцов, что приводит к ещё большему селфхарму, каждый день я хочу, чтобы это хоть кто-то увидел, чтобы хоть кто-то спас меня, но в то же время я невыносимо боюсь того, что это заметят. Неосознанно провожу по краям недавнего пореза, которое и без того болезненно пульсировало под потоками горячей воды, и невольно морщусь, то ли от боли, то ли от воспоминаний. Каждый раз эти шрамы и порезы напоминали мне о прошлой школе, напоминали о том, как я впервые открылась девушке в том засраном училище. Я была влюблена в неё, и мне всегда казалось, что она чувствует то же самое, поэтому однажды я призналась, и… “ – Ты что, из этих? – На её лице – выражение немыслимого отвращения и насмешки, от которого сердце словно разорвалось на части. – Это так мерзко”. Нет нужды говорить, что после этого издевательства надо мной сильно участились, но теперь у меня не осталось ни одного друга в школе. Ни одного островка света среди ежедневного беспросветного дерьма, в школе не было никого, кто хотел бы даже банально поздороваться со мной, никого, кому я могла бы довериться, ведь даже учителям всё равно, если только нет смертельной опасности. Каждый день я мечтала о простой поддержке, в то же время боясь обратиться за ней к родителям, думая, что они не поймут, не смогут ничем помочь, поэтому я продолжала терпеть, ожидая, что всё решится само собой, ведь им надоест, если игнорировать. Надоест ведь?.. Но им всё не надоедало, ни через месяц, ни через год, потому что это не сказка, где всех плохих наказывают. Совет “просто игнорировать” никогда не работал и не будет работать. Людям вокруг не нужен мотив, чтобы вас ненавидеть, им не нужно ваше внимание или ваша реакция. Им нужно лишь выпустить пар, выкинуть на вас всё дерьмо и сделать вид, что обосрались вы… Кажется, такую метафору приводила Алекс, когда я начинала жаловаться на буллинг на наших тогда редких встречах. В то время мы жили на разных концах этого города, но наши родители были близки, поэтому и мы стали дружить, и долгое время были единственными подругами в жизни друг дружки, ведь её тоже недолюбливали в школе, и так же без причины. И я всегда старалась вспоминать эту метафору, когда мне казалось, что я больше не выдержу, не смогу пережить ещё хоть один день этих унижений и мучений, и хотя сама эта мысль никак не спасала меня от этих чувств, она напоминала мне об Алек. О моей Алек, у которой никого не останется чтобы выслушать, защитить. Лишь мысль о том, что я причиню Алекс боль заставляла меня остепениться и терпеть-терпеть-терпеть. Не имело значения, сколько придётся ждать, сколько унижений придётся вытерпеть, я чувствовала, что обязана жить ради неё, спасать её…       Я сорвалась. Я больше года терпела, но я не выдержала, когда надо мной в очередной раз издевались после смерти отца, и я старалась пропускать мимо ушей всё, пока не услышала: “ – Неудивительно, что твой отец предпочёл сдохнуть, чем жить с дочерью лесбухой”. Я помню всё какими-то отрывками. Помню, что резко поднялась со стула. Кажется, кого-то я ударила головой о парту, ещё кому-то врезала кулаком куда-то в глаз… Помню как я орала на них благим матом, выдумывала десятки обзывательств, пока меня оттаскивал учитель, помню собственные рыдания. У меня случился натуральный нервный срыв в кабинете директора, когда меня пытались обвинить в насилии, не желая слушать, как та группа подростков издевалась надо мной больше года, как они меня били. Они делали вид что не слышали моих рассказов о том, как я обращалась к учителям за помощью, но все как один говорили мне игнорировать обидчиков, даже когда я рассказывала про избиения. Я не могла успокоиться, слёзы лились водопадом по моим щекам, и я почти уверена, что мои крики было слышно на пол школы, когда я пыталась заставить их выслушать меня. Кто-то из учителей вызвал скорую помощь, где я продолжала реветь, но уже не кричала – пропал голос. Я тихо бормотала под нос, что они это заслужили. Меня отстранили от занятий на неделю, а те придурки стали ещё более жестокими, одновременно со мной поняв этот простой факт — им всем плевать. Всем вокруг нас плевать на то, что происходит, если это не происходит прямо под носом учителей и не ставит под угрозу репутацию школы. Им главное чтобы снаружи оставалась репутация идеальной школы, и плевать, что внутри всё разваливается. Та учительница, что спасла меня от падения, ранее не обращала внимания на то, как надо мной издевались. Я уверена, что она помогла мне лишь потому, что боялась судебных разбирательств со школой, если я умру, и это плохо повлияет на репутацию школы. Учителя были готовы игнорировать всё, лишь бы сохранять видимость приличного училища, и просто удивительно, как сильно это поведение похоже на Аврору, и, похоже, только я замечаю, насколько она сломлена внутри. В голове прокручивается вся наша вчерашняя встреча. Впервые я почувствовала в ней жизнь, впервые увидела сквозь её маски, которые явно начинали трескаться, и будь проклят мой синдром спасателя, потому что мне захотелось обнять и защитить её, несмотря на всё, что она сделала со мной, ведь я поняла – она не похожа на них. Аврора не похожа на тех придурков, которые испортили мою жизнь в прошлой школе, хоть поначалу мне казалось, что они одного поля ягоды, и это простое, казалось бы, осознание, начинало медленно растворять мою к ней ненависть, которая начала зарождаться лишь потому, что она была задирой. Если бы я не села на то злосчастное место… Насколько я поняла из рассказов Алек и нескольких других учеников этой школы, Энджон хоть и была заносчива, она выходила из себя лишь если кто-то вставал у неё на пути, и если бы в тот день я села на другое место всё было бы хорошо, но, желая в первый же день показать, что меня не стоит трогать, я решила чисто из принципа остаться на месте. После смерти отца я часто стала обвинять себя во всём, и я почти избавилась от этой привычки при переводе в новую школу, и лишь сейчас, стоя в душе, не в силах отвлечься от своих мыслей на что-то вроде чтения, все мысли, что я так отчаянно избегала, разом нахлынули на меня. “Если бы ты не выёбывалась, всё было бы хорошо” – раздаётся в голове, вынуждая меня схватиться за неё. Затыкаю уши руками, пытаясь заглушить тревожные мысли, которые сменяют друг дружку, становясь всё тревожнее с каждой секундой, каждым вдохом. Я не сразу понимаю, что по моим щекам бегут слёзы, а дрожащая рука тянутся к ящику, в котором я держала лезвие, вырванное когда-то из одноразовой бритвы. Я моментально перехватываю собственную руку, лишь на секунду задерживаясь на мысли о том, как комично это, должно быть, выглядит со стороны. Я достаточно давно поняла, что самоповреждения лишь усиливают чувство вины, которое я буду чувствовать всё то время, пока будет заживать порез, принося секундное облегчение, и всё равно я не могу перестать, с каждым разом лишь усиливая душевную боль. Когда-то мне казалось совершенно логичным причинять себе боль, не столько ради облегчения, сколько для того, чтобы, как бы, определить источник боли. Сместить его из мозга в запястья или ноги, будто это могло мне помочь… Я готова была убедить себя в чём угодно, лишь бы не обращаться за помощью, не обращать внимание на свои мысли, не разбираться со всем, чтобы потом срываться на истерику, когда все тревожные мысли всё таки прорываются, разрушая меня за считанные секунды, как сейчас. Я громко всхлипываю, прижимая колени к груди, словно пытаясь закрыться, защититься от этих мыслей, но от собственного внутреннего голоса никуда, блять, не сбежишь, и от этого осознания становится просто невыносимо больно, хочется кричать, срывая голос, хочется впиться в собственное горло, исчезнуть, раствориться, лишь бы не справляться с собственными эмоциями, мыслями, что так долго копились где-то в груди. Никто не поможет, ни у кого не получится вытащить меня из ямы, в которую я неосознанно сама себя закопала. Слишком долго я игнорировала собственные чувства, слишком долго не давала себе передышки. Я так невыносимо устала бороться за своё существование, заставлять себя жить ещё один день, бороться с очередным потоком ненужных мыслей, загоняющих меня в самый угол… Звонок в дверь помог мне очнуться, и я смутно припоминаю, что мы договаривались встретиться сегодня, а ведь я даже не успела создать видимость порядка в моей комнате, но у меня нет времени размышлять об этом. Приходится обмотаться полотенцем и выскочить в коридор, стараясь не поскользнуться, и я даже не сразу обращаю внимание на то, что на губах у меня застыла глупая улыбка. В какой-то мере я благодарна Авроре за то, что она выдернула меня из потока мыслей. — Привет, — я широко улыбаюсь, но моя улыбка медленно сползает, а в груди болезненно колет, когда я замечаю прежний холод на лице Энджон. Из-за снотворных я часто путаю реальность и сон, и на пару секунд я испугалась, что всё, что происходило вчера, было сном, но всё ощущалось… Непривычно реальным. Неужели мы вернёмся к тому, с чего начали?.. — Ты… Вытащила меня из душа. Проходи, я сейчас быстро оденусь, — её взгляд, наполненный болью, направлен на мои изрезанные запястья, где с открывшихся после душа порезов течёт кровь, которую я, блять, только заметила. — Извини, старые раны открылись, — я нервно хихикаю, пытаясь взглядом найти что-то, чем я смогу протереть кровь, но кроме полотенца, которым невозможно вытереться не сняв его, я ничего не замечаю, и я чувствую, как щёки обожгло жаром – вспомнила свой сон. — Не обращай внимания. Тебе сделать чай, или ты предпочитаешь кофе? — пропускаю Аврору внутрь, и неловко топчусь на месте, словно это я в гостях у неё, а не наоборот. — Я буду чай. Какой у тебя есть? — я словно улавливаю лёгкую дрожь в её голосе, но стараюсь не обращать на это внимания, пытаясь покрепче завязать полотенце чтобы у меня была возможность включить чайник. — У меня очень много видов, их долго перечислять, советую взять зелёный персиковый чай, или лавандовый, думаю, они тебе понравятся. — Лавандовый чай с двумя чайными ложками сахара, средней крепости, — словно зачитывая с листка сказала Энджон, стягивая с ног длинные сапоги, и я невольно залипла, как вдруг она остановилась, словно пытаясь что-то решить. — …Пожалуйста, — едва слышно добавила она, с чрезмерным интересом разглядывая узор на старом ковре прихожей.       После пары секунд неловкого молчания я удаляюсь в комнату, чтобы наконец переодеться. Но я не учла того, что из-за отсутствия постоянных гостей, из домашней одежды у меня лишь тёплые кигуруми и две шёлковые пижамы, которые явно были слишком откровенными для тех, кто только вчера перестал драться каждые пару минут. После недолгого размышления, я пришла к выводу, что любой вариант будет позорным, и если позориться, то, как говорится, до самого конца, поэтому я надеваю свою нелепую пижаму зелёного динозавра с тканевыми шипами на спине и капюшоне, и в таком виде выхожу в гостиную, объединённую с кухней, стараясь унять дрожь в руках, непонятно от чего конкретно возникшую – то ли от страха, то ли от сдерживаемого смеха. Взгляд Авроры был нечитаем, и почувствовав его на себе я несколько растеряла уверенность, которую я испытывала ещё секунду назад, и я неловко потеребила капюшон, не зная, что сказать. Мне казалось что мы с Энджон наладили общение хоть немного. Я надеялась, что всё наладится, но в итоге я словно загнала нас обратно в день нашего знакомства. Казалось, единственное, что её сдерживало от того, чтобы броситься на меня, был этот глупый проект, который нас заставили делать вместе чтобы мы хоть немного смягчились, но Аврора… Может, я вчера спугнула её, может я чересчур настаивала. Или она меня по прежнему ненавидит. На глаза наворачиваются слёзы, и я приступила к готовке чая, лишь бы скрыть их. Кухня наполнилась ароматом лаванды, и впервые этот запах не успокаивал меня, лишь ухудшая моё состояние. Обычно я заваривала себе этот чай чтобы успокоиться, когда мама опять “наказывала” меня молчанием, если я пыталась завести разговор про её зависимость, неважно, как мягко я это делала, и запах лаванды в сочетании с гнетущей тишиной в помещении заставляли сердце больно сжиматься, заставляли вспоминать. Дрожь в руках, которая и без того всегда мне мешала, усилилась, заставляя кружку с кипятком упасть и разбиться прямо у моей босой ноги, во время полёта обливая меня горячей водой, и Аврора, которая до этого отстранённо осматривала комнату, на удивление подскочила, буквально на пару секунд приподнимая меня с пола, чтобы не задеть осколки, но этой пары секунд хватило для того, чтобы я успела уловить аромат её дорогих духов, и стоило мне это сделать, как из меня вырвался тихий вздох, почти переходящий в стон. Её руки на моей талии, её размеренное дыхание прямо над моим ухом, то, как я вжимаюсь в неё – всё это ощущается слишком правильно, и на секунду мне мерещится, словно Аврора вжимает меня в себя. На секунду мне кажется, что она мягко скользит пальцами по моему плечу. Я едва успеваю зациклиться на этой мысли, прежде чем меня — довольно грубо, к слову — отталкивают от себя, забирая такое внезапно нужное тепло. Я невольно протягиваю руки обратно, пытаясь вернуть источник тепла. Пижама резко начала казаться слишком холодной. Хотелось обратно в это тепло, хоть на одну секунду, но я быстро одёргиваю себя, заметив холод в глазах Энджон. Я совершенно теряюсь, не понимая, что сделала не так, почему она опять меня ненавидит. Опять Аврора отталкивает, опять боится довериться, боится даже близко подойти. Я вижу, как сильно она борется сама с собой, как снова запихивает себя в ту коробку, из которой только вылезла, закрывается. Я опускаю взгляд, словно надеясь, что если я не буду видеть этого холодного взгляда – всё будет нормально, и тут взгляд цепляется за раны на руках Энджон. Отчётливо видно царапины на коже, которую словно пытались содрать живьём – в некоторых местах подсохшая кровь, остальная корочка состоит из подсохшей лимфы, но повреждения определённо недавние, и я, сама того не понимая, хватаю Аврору за руку, нежно проводя рядом с ранами, но руку тут же выдёргивают, и я понимаю, что совершила ошибку. В глазах напротив смешались презрения и непонимание. Мне бы наверняка тоже не понравилось такое акцентирование внимания на моих порезах, – напоминаю я себе, и начинаю молча собирать осколки с пола, стараясь не смотреть лишний раз наверх. Теперь, сидя на этой кухне, мне казалось, что весь вчерашний вечер был галлюцинацией, бредовым сном, который опять смешался с реальностью, заставляя меня думать, что мы с ней сблизились хоть немного, и она снова закрывается в себе, сбегает от меня, от прикосновений. Больше она не выглядела как напуганный котёнок, превратившись в дикую кошку, которая избегает прикосновений, шипит, царапает глубоко, пытаясь добраться до самой “души”, но до неё добираются только самые болезненные, самые глубокие царапины, и эту боль ни с чем не сравнить, и всё равно где-то внутри остаётся глупая, совершенно неразумная мысль о том, что я смогу всё и всех исправить, потому что никто не возьмётся за это. Никто никогда не брался за воспитание моих обидчиков, никто даже не пытался мне помочь, поэтому я ощущаю острое желание наконец взять всё в свои руки. Просто потому, что я увидела её сквозь трещину в маске. Просто потому, что это вселило мне совершенно глупую надежду, которая заставляет меня продолжать сражаться, даже если в конце это только поранит меня, даже понимая, что это никогда не пройдёт. Не в случае с Авророй, не тогда, когда её родители ещё живы, и сидят в её голове очень крепко. Даже если моё подсознание понимает, что я уже ничего не исправлю. Каждый раз я кидаюсь на помощь, не замечая, как я сама сгораю, уничтожаю саму себя, чтобы попытаться помочь. Помочь маме, и слышать лишь проклятья в ответ, помочь Авроре, чтобы всё вернулось на круги своя спустя всего один день. Сколько бы я не натыкалась на те же грабли, я никогда не учусь, и даже сейчас даю Авроре ещё один шанс – в этот раз последний, и неважно, что буквально вчера перед встречей в кафе я говорила себе то же самое. И снова на кухне воцаряется напряжённое молчание, пока я готовлю новую порцию лавандового чая для Энджон и кружку кофе для себя, чтобы точно погрузиться в работу с головой. Лишь бы не думать, лишь бы избегать этого пиздеца днём, даже если всю ночь будут сниться кошмары. Как только кофе готов, я выпиваю залпом почти полкружки, невольно морщась от горечи, ведь только такие напитки будят мой полудохлый после снотворных и стресса мозг, и ставлю на стол ноут, заодно доставая учебник… И снова мёртвая тишина на кухне. Ни одна из нас не смотрит на другую, пока что даже не пытаемся заговорить, потому что ещё вчера мы обсудили, кто какую часть работы берёт на себя, и каждая открыла страницу на нужной ей теме, выписывая на отдельном листе нужные термины. Вернее пишет сейчас только Аврора, потому что перед моими глазами всё плывёт, дрожит, и, как и каждый раз как я нервничаю, в ушах снова начинается звон от тиннитуса, усиливающийся с каждой секундой. Слишком тихо, просто невыносимо тихо. Я ненавижу тишину – она всегда давала волю моим тревожным мыслям, усиливая тиннитус. Голова идёт кругом. Вокруг невыносимо тихо, и всё равно для меня это слишком громко, потому что грёбаный звук исходит из моей головы, и слышу его только я. Только я так сильно страдаю, пугаясь и тишины и громких звуков, потому что в обоих случаях я ничего не сделаю, не смогу сделать. Невозможно заткнуть всех вокруг меня на перемене, невозможно избавиться от этого звона в ушах, который периодически приходит и уходит. Так ничего и не прочитав за десять минут я поднимаю взгляд на Энджон, такую сосредоточенную. В её взгляде такая очаровательная искра, что на секунду я улыбаюсь. Она читает с интересом несмотря на то, что это базовая тема. Тихо что-то мурлычет под нос, перелистывая страницы, едва заметно улыбается уголками накрашенных губ – даже в выходной она накрасилась, пускай и не так сильно, как обычно. Улыбка невероятно тёплая, какой не ожидаешь от Авроры, и я на секунду радуюсь, что только я могу её видеть такой открытой. — Хватит смотреть, займись делом, — холодно обрывает мои внезапно нежные мысли по отношению к ней Энджон, и сердце слегка колет – всё-таки, эта улыбка не для меня, — или ты хочешь такую же викторину как вчера устроить? — она наконец поднимает на меня взгляд, искра в котором потухла стоило посмотреть на меня. — У меня пока что не получается сосредоточиться на тексте, — зачем-то честно отвечаю я, закрывая учебник – какой смысл теперь притворяться, что я читаю? Ещё с минуту Аврора смотрит на меня, словно ожидая чего-то, после чего продолжает что-то сосредоточенно писать в тетради. — У тебя красивый почерк, — вырывается у меня, и я закусываю губу – почему-то сейчас мне страшно с ней говорить. Ещё несколько секунд, кажущихся бесконечностью, она смотрит мне в глаза, словно что-то обдумывая. — …Спасибо, — несколько заторможено благодарит меня Энджон, и снова возвращает своё внимание тетради, и как бы холодно она не держалась, её руки мелко, едва заметно подрагивают, время от времени безжалостно портя ровный ряд из красивых букв, и я, если честно, немного залипаю, не столько на почерк, сколько на руки – аккуратный маникюр с тёмно-синим лаком, тонкие, длинные пальцы с одним единственным кольцом. После быстрого взгляда на собственные руки у меня появилось желание спрятать их от этого мира. Если раньше мне казалось, что у меня самые обычные руки, то взглянув на ухоженные ладони Авроры они казались нелепыми – широкие и достаточно короткие ногти, ободранные заусенцы. Хотя рядом с Авророй во мне всё в себе кажется нелепым, от непослушных рыжих кудрей до смешных тёплых носков с принтом клубники, купленные во время одной из редких поездок в торговый центр на другом конце города на первые заработанные в качестве официантки деньги. — Льюис, если ты не собираешься сегодня работать – я ухожу, — твёрдо произносит Энджон, и я, наконец, прихожу в себя, хватая учебник – действительно стоит сосредоточиться на работе, иначе мы ещё долго будем возиться, и мне приходится тряхнуть головой, потому что ненадолго я подумала, что так мы будем видеться чаще, — точно сможешь сосредоточиться? — вздрагиваю, впервые за последние дни слыша насмешку в её голосе, и это неожиданно сильно меня задевает. — А ты точно сможешь работать без надзирательства родителей? — фыркаю, внимательно смотря ей в глаза в попытке поймать хоть капельку эмоций, но получаю лишь приподнятую бровь и тихий смешок.       Ещё раз молчание. Уже не пугающее, как раньше, скорее приевшееся, но всё равно тревожные мысли тут же мелькают одна за другой. С Авророй определённо было что-то… Не так. Вернее, это было её обычное поведение, но вчера она хоть что-то пыталась мне ответить, а сейчас она молча читает учебник. Не пытается задирать, но и не смотрит, закрывается, избегает любого контакта, будь то прикосновение, взгляд или простое общение. На самом деле тема проекта очень лёгкая и её учат чуть ли не в первом же классе старшей школы, но, насколько я поняла, этот проект будет скорее как помощь младшеклассникам, в общем, материал был очень лёгким, поскольку рассчитан на мелочь. Эта лёгкость нисколько не помогала избавиться от скуки и от желания продолжать мешать Авроре, которая выбрала тему ионов и разные виды связей между частицами, что определённо было сложнее моих атомов, молекул и электронов, определения которых я выучила едва ли не за два дня. И я бы, наверное, уже начала доставать Энджон, но тема для разговора всё никак не появлялась в голове, а её сейчас стоит подбирать очень аккуратно, потому что идиотку, сидящую напротив меня, либо бахнули Обливиэйтом, либо ей опять мозги промыли, поскольку её поведение стало таким же, каким было до вчерашней встречи. Я даже несколько рада тому, что всё вернулось на круги своя, но почему-то грудную клетку больно стискивает, почему-то на душе скребут кошки… Почему-то хочется кричать. Я ведь хотела именно этого сегодня ночью. Вернуться в прежние отношения ненависти, чтобы не разрываться между двумя крайностями, чтобы точно знать, что между нами ничего не будет, чтобы не нарушать собственного обещания и не прощать любого человека, который издевается над другими. Я должна радоваться, но почему-то на глаза наворачиваются слёзы, а сердце неприятно сжимается, когда я понимаю, что, возможно, я перегнула палку вчера. Возможно я ошиблась, подумав, что меня подпустят ближе. Возможно это всё, как обычно, моя вина. — Льюис, — строгий голос звучит совсем рядом, и только теперь я замечаю, что Аврора встала позади меня, пытаясь, видимо посмотреть, писала ли я хоть что-то, — твой рисунок, безусловно, красивый, но я сомневаюсь, что химица оценит, если мы сдадим его вместо проекта, — в ответ я нервно хихикаю, подтягивая тетрадь ближе к себе, чтобы хоть как-то скрыть свои каракули – не думаю, что Аврора оценит рисунки голых женщин на одной странице с материалом для проекта. — Извини, всякие мысли в голову лезут, — я пытаюсь натянуть подобие улыбки, но дольше пары секунд она не держится, и я поджимаю губы, отчаянно пытаясь схватиться хоть за какую-то мысль чтобы хоть немного убавить хаос в голове. Я слишком чувствительная сегодня, слишком нервная, слишком нервная для того, чтобы это можно было списать на одну лишь Энджон и мою нелюбовь к гостям, — может, мне будет легче если я посмотрю, что ты написала? Чтобы стиль не… Не слишком отличался, — захотелось врезать себе за эту глупую запинку посреди фразы. Хоть я не особо стараюсь скрыть свою нервозность, мне бы не хотелось выдавать её ещё сильнее – руки у меня уже заметно подрагивают.       В ответ — молчание. Достаточно затяжное чтобы я опять начала волноваться, но стоит мне встревожиться как Аврора открывает рот: — Хорошо, читай. Я в любом случае собиралась предложить тебе прочитать, мы всё-таки в группе работаем, хоть и не слишком эффективно, учитывая вчерашний день, — я невольно вздрагиваю, потому что до сих пор Аврора делала вид, что мы не встречались вчера, — я поделила работу потому что думала, что так будет удобнее, но, похоже, в нашем случае лучше делать всё сообща, — не успеваю вставить хоть слово, как Аврора разворачивает к нам тетрадь и учебник, одновременно опускаясь на соседний со мной стул, и придвигая его ко мне, чтобы мы обе могли видеть учебник нормально, и в этот момент мне очень захотелось умереть, лишь бы не ощущать тепло её случайно прижавшегося ко мне бедра, не чувствовать этот запах духов.       Голова идёт кругом, перед глазами опять всплывает ебучий сон, в очередной раз не позволяя сосредоточиться, и мне приходится налить в кружку холодной воды, грустно смотря на другую кружку, в которой медленно остывает мой любимый чай с ромашкой и лавандой — сейчас мне необходимо остыть, и горячий чай определённо не способствует этому… — Кристина, прекрати на меня таращиться и займись, блять, работой! — впервые за сегодня повышает голос Аврора, и меня передёргивает, — я тебе предлагала закончить с работой на сегодня, ты согласилась продолжить, а сейчас вместо учебника смотришь на меня. Если ты думаешь скинуть всю работу на меня — у тебя не выйдет, потому что я теперь с места не сдвинусь, пока ты не начнёшь хоть что-то делать! — она сорвалась на шипение под конец фразы, но в следующую же секунду на её лице не осталось ни единой эмоции, — я не знаю, что с тобой происходит сегодня, но тебе стоит прекратить это ребячество. Мне совершенно наплевать на твои оценки, но даже не думай пытаться испортить мои, Льюис. Я ясно выразилась?       В горле встал ком. Никогда мне не хотелось исчезнуть так сильно как сейчас. Спрятаться, сбежать, раствориться — неважно. За одну секунду с меня словно слетели розовые очки, и я, казалось, впервые осознала, что мы — враги. Ни больше, ни меньше. Все иллюзии о том, что всё можно как-то исправить, моментально рухнули. Все те принципы, которые я так упорно защищала, о которых думала что они непоколебимы — всё рухнуло за пару секунд, за один, блять, монолог, и лишь сейчас я подумала о том, что, вероятно, Аврора вчера вернулась домой в таком же состоянии, и от этой грёбаной мысли становилось лишь больнее. Мне всегда казалось, что я не стану помогать врагу, не стану никак поддерживать, думала, что никогда не прощу никого из тех, кто издевается над слабыми, и всё же именно это я и сделала вчера, решив утешить Энджон, решив поговорить с ней о её семье. Я даже не могу злиться на неё за такую речь, ведь Аврора не хотела говорить со мной об этом, не хотела, чтобы её утешали, не хотела сближаться, это я была той, кто захотела сблизиться, я была той, кто решила влезть туда, куда не следует. Я была единственной, кому нужно было это сближение, эти чувства. Это моя вина. Как обычно, это всё моя вина. Энджон хотела лишь работать над проектом, закопать топор войны на время, чтобы не портить свои оценки, а я решила что её состояние молчаливого терпения означало, что мы стали ближе, что мы можем стать ближе. Я сглупила, это лишь моя вина, но почему тогда я чувствую себя преданной? Она никогда не давала мне обещания, соответственно не могла их нарушить, и всё же на пару секунд мне становится невероятно больно. Всего на несколько секунд становится слишком плохо, слишком больно, после чего удивительное спокойствие. Апатия, если быть точнее. Апатия, возвращения которой я боялась сильнее чем чего-либо другого. Я боялась этого состояния, когда в груди пусто, словно в одно мгновение все эмоции вырвали, хотя секунду назад в груди по ощущениям сражались грёбаные скорпионы. Всё, что осталось в память о недавних чувствах — ком в горле и слезящиеся глаза. Я просто хотела, чтобы меня любили.       Я привыкла искать любовь от других людей, стоило им проявить хоть каплю дружелюбия, потому что я прекрасно знала — больше мне негде было эту любовь искать. Папа мёртв, мать спилась и считает, что умер он по моей вине, Алекс живёт на другом конце города, и все люди, которым я открывалась, в итоге становились на сторону моих обидчиков, и всё равно я снова и снова продолжаю наступать на одни и те же грабли, надеясь, что всё изменится, но никогда ещё в моей тупой голове так ярко не горела мысль о том, что не изменится.       Едва заметно киваю Авроре чтобы подтвердить, что я её услышала, и на душе становится гадко, словно этим кивком я приговорила себя к чему-то ужасному, что, в целом, и произошло. Я не смогу притворяться, что мне плевать на Аврору, не смогу врать. Я ненавижу лгать, ненавижу притворяться, и всё же я это делаю, потому что у меня нет выбора. Если я перестану лгать, мне придётся встать лицом к лицу со всеми моими эмоциями, со всеми страхами, так тщательно заглушенными недосыпом, если я перестану лгать, я больше не смогу скрыться, не смогу сбежать… Хочется кричать. Кричать, плакать, истерить, выпустить все эмоции одним огромным потопом, но именно сейчас слёзы не идут, именно сейчас в горле встал ком, не позволяя даже банально вдохнуть, не говоря уже о том, чтобы кричать. Пустота внутри удручает настолько сильно, что это почти невыносимо, этого почти достаточно чтобы снова думать о дне, когда меня пытались сбросить с крыши… Почти достаточно для того, чтобы жалеть о том, что я не упала тогда.       Лишь спустя минуты две я поднимаю взгляд на Энджон, глупо надеясь увидеть там хотя бы намёк на сожаление… Ничего. Всё тот же злой взгляд, тот же холод, те же нахмуренные брови. Словно и не было той встречи в кофейне вчера. Она просто стёрла этот день, воспоминания о нём, стёрла его из истории. Как обычно я ранюсь о собственные несбывшиеся надежды на что-то хорошее. Аврора ничего мне не обещала, она лишь терпела меня, чтобы не мешать проекту, а я просто дура, которая принимает банальную вежливость за намёк, что, в целом, и сгубило меня. Ей плевать на меня. Ей плевать. Плевать, плевать-плевать-плевать. Я не больше чем букашка на её пути к успеху, ей на меня срать с высокой колокольни, и пустота в груди наполняется болью. Такой острой, какой я не чувствовала со смерти отца. Каждый вдох обжигал огнём, внутри всё словно скрутило, и я крепко обнимаю саму себя, надеясь хоть как-то облегчить это состояние. Что-то внутри меня сломалось, оборвалось, и я сама теряюсь от этого, ведь меня и раньше так предавали. Неужели именно эти слова именно с уст Авроры стали последней каплей?.. Почему именно Энджон? Хотя, конечно, я знаю ответ. Никогда прежде я не была так влюблена в кого-то, никогда так отчаянно не боролась за отношения. Почему даже после её слов мне хочется её вернуть, почему до сих пор чувствую эту причудливую боль, смешанную с влюблённостью? Конечно же я не считала, что моя влюблённость отступит сразу как меня предадут, но я определённо на это надеялась. Потому что нельзя любить предателей, нельзя любить “плохих” по меркам общества людей, и всё же мой мозг влюбился в одного из худших, если не в худший экземпляр.       Я начинаю читать из учебника и машинально записывать что-то в тетрадь, что, впрочем, не мешает мне погружаться в собственные мысли, из-за чего почерк становился едва разборчивым, и на долю секунды я улыбаюсь, думая, как Аврора отреагирует на этот почерк, но её лицо всё такое же равнодушное когда она пробегает взглядом по написанному и предлагает мне правки. — Кто же знал, что ты становишься такой хорошей ученицей, стоит на тебя наорать, — ядовито хмыкнула Энджон, и на секунду в груди зарождается гнев, тут же исчезая под напором апатии. Я неопределённо веду плечом, не поднимая взгляда, потому что на глазах появляются мелкие слезинки. Я знаю, что она специально подобрала слова, чтобы звучать как один из наших учителей, и это знание совершенно не облегчает моего общего состояния. — Ну-ну, зачем эти слёзы, ты всего лишь делаешь ту работу, которую должна была, — в этот раз я не отвечаю даже жестом, тупо уставившись в учебник. Тишина уже не пугает, и на секунду, всего на секунду мне кажется, что я слышу: — почему это не приносит тебе удовольствия, Рора?.. *** — Кристин, ты последние дня три какая-то… Грустная. С тобой всё хорошо? — взволнованно спрашивает Александра уже который раз за эти три дня, на что я лишь мрачно усмехаюсь, не спеша ответить.       Я всегда знала, что могу доверить Алекс всю себя. Все переживания, проблемы. Она никогда не осудит, всегда постарается подбодрить какой-то глупой шуткой или метафорой, вот только как ей всё это объяснить? Алек не знает ни о влюблённости, ни о том, чем всё закончилось в кафе, потому что очень скоро после того как мы встретились её смена закончилась. Впервые в жизни я побоялась, что она меня осудит. Как рассказать о том, что я влюбилась в заклятую врагиню, о том, что произошло на выходных, и почему мы с Авророй перестали даже смотреть друг на дружку? Хотя, возможно, это просто привычка из детства, уже после смерти отца, когда не с кем было даже просто поговорить, не говоря уже об обсуждении проблем. Никто не поддержит… Кроме, конечно же, Алекс, которая была и остаётся моим единственным спасательным кругом, и я искренне надеюсь, что однажды и она сможет точно так же открыться мне. Она делает огромные успехи, учитывая, как редко ей удаётся поболтать с её отцом полицейским, у которого постоянные вызовы. Кажется, это была одна из причин, по которой мы так легко сдружились — мы были единственными друг для друга. Мать Алекс, конечно, заботится о ней, и очень хорошо, но, ясное дело, общение с родителями не может полностью заменить друзей, особенно учитывая то, что она работает медсестрой. — Я за тебя беспокоюсь, — твёрже сказала она, перехватывая мою руку, которой я ковыряла порезы. — Я знаю, что тебе сейчас плохо, и ты знаешь, что я всегда могу тебя выслушать, но я совершенно точно не смогу прочесть твои мысли. Ты хочешь поговорить об этом?       Поговорить… Я не знаю, смогу ли я собрать мысли в кучу, но если затяну с этим может произойти то же, что и с папой. От этой мысли меня передёргивает и я хватаюсь за руку Сандры, утыкаясь в её плечо — последние несколько дней моя тревожность постоянно растёт, из-за чего мне снится много кошмаров в основном про потерю близких, и несколько раз каждую ночь я подскакиваю из-за снов про смерть папы или смерть Алекс, поэтому теперь мимолётные мысли о нём слегка пугают. Сандра легко перебирает мои кудри, пытаясь немного успокоить. — Я обязательно тебе всё расскажу, — тихо обещаю я через несколько минут, выпрямляясь, — ты обязательно всё узнаешь, просто мне нужно немного времени, — я натягиваю успокаивающую улыбку, трепля Сандру по голове. Улыбка слетает с моего лица когда я вижу как по школьному двору идёт Аврора в сторону машины. Та же машина, в которой мы совсем недавно ехали вместе. От этого воспоминания сердце в груди слегка сжимается, и я поспешно отворачиваюсь от неё. — Это из-за Авроры? — мягко уточняет Сандра, видимо проследив за моим взглядом. Я предпочла промолчать, краем глаза наблюдая за тем, как она, явно со злостью, закидывает школьную сумку на заднее сиденье и залезает внутрь вслед за ним, на секунду пересекаясь со мной взглядом. Всё таки она меня заметила.       Уроки закончились уже минут десять назад, но по окончанию последнего урока Алекс отозвала меня в сторону, и все десять минут мы сидели в школьном дворе наблюдая за толкучкой учеников. Я знала, что она заметит моё состояние, и всё же я надеялась оттянуть этот разговор насколько возможно, но я не учла того, что Сандра… Хорошо меня знает. Она знает, что я, как правило, пытаюсь не показывать своё состояние, так что если я уже несколько дней хожу сама не своя — всё действительно очень херово, и Сандра, разумеется, выучила этот паттерн за долгие годы нашей дружбы, что довольно расстраивало, потому… Потому что я ненавижу волновать людей, причинять боль. Я ненавижу когда за меня беспокоятся ровно настолько же, насколько мне это нравится, насколько это необходимо мне, как человеку, за которого беспокоились в последний раз лет в двенадцать, когда мой отец погиб и меня пытались привести в норму то органы опеки, то психологи, и забота Алекс вызывает двоякие чувства, которые я стараюсь не показывать, пытаясь сохранить спокойное выражение лица, поэтому я пропускаю мимо ушей ещё одну речь от неё. — Извини, я прослушала, что ты сказала? — чувствую как щёки начинают пылать от стыда — Алекс делает всё, чтобы меня поддержать, а я даже не слушаю её. — Я говорю, что если она тебе навредила когда вы были в кафе, я ей наваляю, — забавно фыркает она и я, не удержавшись, снова глажу её по голове, тихо смеясь. — Я вижу, что между тобой и Энджон что-то произошло, но ты мне ничего не рассказываешь, и уже не первый день я сожалею о том, что позволила ей находиться в кафе, а не выгнала под дождь. Она же явно собиралась тебе навредить, когда схватила тебя за ворот, — продолжает бормотать Сандра, теребя лямку рюкзака.       Вздрагиваю от упоминания кафешки, выдавая собственную нервозность с головой и даже не надеясь на то, что это останется незамеченным — Алекс наверняка наблюдает за мной. Она всегда читала меня как открытую книгу, но старалась не дёргать меня лишний раз насчёт моих переживаний, потому что она знает, что я расскажу, когда буду готова, и если она, как сейчас, давит на меня, задавая кучу вопросов, я знаю, что она делает это только тогда, когда видит что ещё немного и стресс раздавит меня в лепёшку, но иногда… Иногда мне не хочется ничего делать со стрессом, и плевать на то, сломаюсь я под ним или нет. Иногда я хочу перестать сражаться каждую секунду своей жизни. Отпустить себя так же, как это сделала однажды моя мама.       Но я не хочу расстраивать Алекс. Не хочу заставлять её думать, что она ничем не может помочь. Кроме неё и мамы у меня никого и не осталось. В новой школе со мной почти никто не разговаривает, потому что Энджон стала гораздо агрессивнее, и ученики предпочитают делать вид, будто меня нет. Что ж, мне не привыкать. — Алек, — я улыбаюсь так нежно, как могу, пытаясь хоть улыбкой успокоить взволнованную подругу, — даже если ты её не выгнала — это не твоя вина, да и я не думаю, что наша начальница одобрила бы твоё решение выгнать богатую клиентку которая просто села за столик. Мне просто нужно некоторое время чтобы… Разобраться со своими мыслями и чувствами, и я всё расскажу, — кажется, последняя фраза заставила Сандру занервничать ещё сильнее, и я тоже напряглась. Неужели она поняла? — Хорошо. Просто помни, что я всегда тебя приму и поддержу. Хочешь заночевать завтра у меня? Просто завтра четверг, и твоя мать… — она запнулась на полуслове, не решаясь договорить, но я и сама всё поняла. Каждый вечер четверга у мамы начинаются пьяные выходные, и хотя я обычно предпочитала находиться дома, чтобы с ней ничего не случилось, Алекс умело чувствовала, когда от присутствия матери мне станет только хуже. — Конечно. Дома не слишком много алкоголя, да и в последнее время она стала чуть меньше пить, так что, думаю, она справится.       Мы просидели в этом дворе ещё минут десять наверное, болтая о чём угодно, кроме проблем. Я не люблю рассказывать о своих чувствах сразу же, до того как я придумаю хотя бы первый шаг к решению проблемы. Не хочется отметать любой совет, не хочется постоянно говорить только об этом. Мне становится гораздо легче когда я убегаю от проблем, говорю о всяких мелочах, а после расплачиваюсь ночью, то и дело просыпаясь от кошмаров или рыдая в подушку, когда всего становится слишком много. Настолько много, что ни один чай из тех, что я готовлю, не помогает мне успокоиться, и я каждый раз меняю ингредиенты, хотя сама прекрасно понимаю, что проблема не в чае. И всё же готовка чая — медитативное занятие. Этому меня научила мама ещё до того, как отец умер. Сейчас, правда, она это забросила, но время от времени по утрам я нахожу на прикроватной тумбочке в моей комнате кружку уже остывшего чая, и только это и другие мелочи, как, например, пьяные объятия, помогают мне сохранять надежду на то, что ей полегчает. Это единственная причина, по которой я продолжаю помогать ей, заботиться. Я вижу, как она старается переступить через себя, оставить всё в прошлом, но я вижу и то, какая боль появляется на лице матери при взгляде на меня. Иногда мне кажется, что она предпочла бы мою смерть смерти моего папы. Иногда я и сама хочу оказаться на его месте. В тот злополучный день по моей вине умер человек. Не просто человек, а мой папа. Мой папа, который занимался мной пока мама была на работе, мой папа, который учил меня, развивал моё любопытство. В день его смерти последний лучик солнечного тепла среди кромешной тьмы вокруг меня потух. В день его смерти исчезли последние искры надежды на нормальное будущее, — я уже не ждала светлого будущего, я лишь надеялась, что выживу. В тот день вместе с папой умерла и я. ***       Был уже поздний вечер когда Аврора, впервые за несколько дней, написала мне сообщение. «На выходных у меня есть планы, собираемся в четверг у меня дома.»       Я морщусь. Такое ощущение, что Энджон специально подобрала именно этот четверг чисто чтобы поднасрать мне, но я тут же отгоняю эту мысль — Аврора уже уехала когда мы договаривались о ночёвке. Лишь спустя секунду до меня доходит, что меня пригласили к себе, и в груди на мгновение поселилась надежда что мы сможем немного сблизиться, и мне приходится одёрнуть саму себя, потому что Аврора ещё во время прошлой встречи поставила в этом плане точку. «Как скажешь, но у меня тоже планы на четверг, поэтому лучше собраться пораньше.» «Тогда приезжай сразу после занятий, адрес скину утром.»       С трудом я отвергаю идею написать “хороших выходных”. Мой мозг до сих пор не готов мириться с тем, что не все люди готовы дружить со мной, что Аврора не готова дружить со мной. Какая-то нелепая ситуация, если честно. Она боится сближаться, я боюсь отдалиться, и впервые я поняла значение выражения “противоположности притягиваются”. И почему из всех девушек вокруг меня я умудрилась влюбиться именно в ту, с которой у нас изначально не было никаких шансов? Почему из всех девушек я влюбилась в ту, которая меня ненавидит? Я постоянно затягиваю саму себя в разное дерьмо, а потом жалуюсь, что всё не так, и эта моя черта просто невыносимо выводит из себя, потому что я не могу от неё избавиться. Это моё качество появилось примерно в то же время, когда мама начала пить, и я предпочитала слоняться по всему городу, чем находиться дома, где атмосфера настолько тяжёлая, что дышать становилось почти невозможным, и это желание бродить где попало привело меня не в лучшие компании, и едва ли не впервые мне пригодились все лекции про наркотики в школе, потому что если кто-то приносил что-то тяжелее травки я тут же вспоминала эти страшные картинки, которые на самих лекциях вызывали только смех, но на тех тусовках прямо передо мной находились пока ещё живые примеры того, как влияют тяжёлые наркотики на людей. Выглядели они отвратно, но, вероятно, меня больше пугала мысль о том, что я, так же как моя мать, стану зависимой от чего-то, поэтому я просто одиноко крутила косяки где-то в углу. В те дни я в целом творила много глупостей, и лишь сейчас я благодарю маму за то, что благодаря её алкоголизму я не скатилась следом за ней. Из тех времён я взяла с собой лишь любовь к рисованию, когда вместе с компанией мы рисовали какие-то глупости на стене заброшки как типичные американские подростки — нам нравилось следовать всем этим стереотипам. Эти стереотипы помогали нам составить себе новую личность, забыть о том, что внутри мы все разбиты. Мы пили, громко пели, и никогда не обсуждали то, что отчим одной из девушек компании регулярно насиловал её и её сестру, не обсуждали то, как один из парней сидел в психиатрической лечебнице. Мы были сломлены, но упорно прикрывались весельем, алкоголем, прекрасно понимая, что это всё обман, иллюзия, созданная в качестве защиты, но в итоге эта “защита” разрушала нас лишь сильнее. Разрушила нас так же, как мою маму разрушает алкоголь, который она тоже использует эту защиту. Это осознание спасло меня буквально за шаг от абсолютного разрушения.       Я больше не возвращалась в ту компанию, даже зная, как сильно им необходима помощь. Я боялась снова погрязнуть в этом бесконечном кошмаре, окончательно раздробить себя, свою личность. Боялась, ведь я с таким трудом уговорила себя уйти. До сих пор я иногда думаю о том, чтобы вернуться к ним, когда по ночам становится слишком одиноко. Конечно, Алекс потрясающая, и всё же… Мне сложно заводить отношения. Я хоть и общительная, но тревожность душит меня каждый раз, как я пытаюсь с кем-то заговорить. Я всегда думаю, что меня ранят, что мне навредят стоит мне довериться и расслабиться. Всегда думаю, что меня осуждают и обсуждают за спиной, и лишь когда у нас схожие интересы мне становится немногим легче. Именно поэтому я так держусь за людей, поэтому стараюсь первое время общаться с ними почти всё время, думая, что таким образом мы сблизимся чуть быстрее… Думаю, поэтому я и начала пытаться сблизиться с Авророй — мой мозг попросту начал действовать по знакомой схеме, упорно игнорируя другие факторы, явно говорящие о её неприязни ко мне.       Опять все мои мысли сводятся к Энджон. Просто невероятно злит, что мой мозг не способен забыть её, хотя она делала всё, чтобы я её возненавидела. Она издевалась надо мной, избивала, и всё равно я раз за разом пытаюсь снова сблизиться, снова унижаюсь. На всякий случай я принимаю снотворные, предчувствуя кучу ненужных мыслей перед сном, и обессиленно плюхаюсь в кровать — сегодня была моя смена в кафе рядом со школой, и я была выжата как лимон.       Я решила работать в кафе ещё когда я только переехала ближе к Алекс. До конца каникул оставалось всего недели две, и я упомянула, что ищу подработку чтобы съехать от своей матери, и, к счастью, в кафе, где Сандра работала уже больше года, нужны были работники. Работа там не то, чтобы слишком тяжёлая, но определённо утомляет из-за постоянного общения с людьми. К слову, я решила устроиться именно в кафе чтобы стать немного лучше в общении с людьми, но единственным изменением стало то, что теперь я меньше запинаюсь. Я ожидала, что работа в кофейне покажет мне, что людям, зачастую, можно доверять, что они не настолько ужасные, но клиенты у нас… В общем, я должна радоваться тому, что моё недоверие не ухудшилось. Хотя, конечно, тут часто бывают клиенты, которые очень уважительно к нам относятся, но мне бы хотелось, чтобы они бывали тут чаще. Сегодня один клиент долго доказывал мне, что я добавила в его кофе “не тот сироп”, хотя сироп в нашей кофейне только один — шоколадный. Мы не слишком богатая кофейня, к нам заходят в основном школьники, у которых не то, чтобы дохера денег, так что мы взяли тот сироп, который, как нам показалось, будут брать чаще остальных. Пришлось позвать менеджера, чтобы он объяснил ему, что сироп у нас действительно один, после чего клиент молча протянул деньги и ушёл, не оставив чаевых. Говнюк.       Просыпаюсь от звона будильника. На часах уже час дня. Блять. Я не просто проспала на занятие, я проспала все уроки кроме самого последнего, который идёт уже минут двадцать, что означает, что я физически не успею даже на последние минуты, и самое ужасное в этом то, что я даже не успеваю морально подготовиться к работе с Авророй. А вот, кстати, и обещанное сообщение с адресом от неё. Быстро вбив адрес в Гугл карты я понимаю, что она живёт минутах в десяти от меня, и от этого становится как-то не по себе. А потом становится почти смешно от того, что на днях Энджон приехала ко мне на машине, а значит она даже такие маленькие расстояния не ходит пешком, хотя я видела её на физкультуре. Она спокойно бежала больше десяти минут не переходя на ходьбу, а её мускулатуре позавидуют многие — хорошо развитые плечи и руки, подкачанные ноги… Не буду скрывать, я часто тихо пускала слюну, стоило ей прийти в футболке с коротким рукавом. Мне казалось, что её родители, воспитывающие свою дочь таким… Странным способом никогда не разрешат ей таким заниматься, ведь “она же девочка, зачем ей бицепс”, но похоже что спорт был значительной частью её жизни, при том ещё и любимой частью. Я, конечно, тоже занимаюсь спортом, но я делаю это скорее вынуждено, чем ради здоровья. Мне никогда не нравилось моё тело, а после буллинга в прошлой школе оно перестало нравиться мне окончательно. У меня, на самом деле, лёгкий недовес, из-за которого у меня довольно костлявое телосложение, за которое мне часто доставалось. Но как бы я ни старалась набрать вес, цифры на весах никак не менялись, так что, полагаю, это нормальное состояние для моего организма. В общем, я искренне восхищаюсь тем, как Аврора относится к спорту, как любит его… Как любит себя. Потому что для меня спорт это лишь напоминание о том, что я неправильная, что мне нужно исправиться, чтобы другие меня полюбили.       Блять, опять я отвлеклась на мысли об Авроре. Я тут же подскакиваю и иду умываться. Времени на то, чтобы полностью помыться нет, поэтому я быстро ополаскиваюсь настолько быстро, насколько это вообще возможно. Если честно, из-за вчерашнего приступа в ванной я не горю желанием надолго задерживаться в душе, поэтому я моюсь за рекордные три минуты, и всё равно за эти три минуты я успеваю задуматься о своих чувствах, вспомнить то, какую боль причинила мне Аврора… Стоп! Я тут же вылезаю из под потока воды и в полотенце иду в свою спальню, чтобы не находиться в грёбанной ванной комнате больше ни минуты. С моих плеч словно падает огромный груз, стоит мне зайти в свою комнату, и я задумываюсь, каким образом мне теперь мыться, если даже от трёх-четырёх минут я начинаю так сильно тревожиться. Хотя, конечно, проблема не в комнате, а в одной сероглазой заносчивой стерве, в которую я зачем-то влюбилась, хотя я ей в хер не упёрлась. Я в целом часто влюбляюсь в тех, кто срать на меня хотел с высокой колокольни, но даже осознание того, насколько им на меня плевать, никогда не останавливало меня от попыток пытаться склеить эти разрушенные отношения, поэтому даже сейчас у меня в голове мелькают мысли о том, что надо сблизиться с Авророй, как будто у меня в генах не заложено учиться на ошибках, и это не может не раздражать.       Только сейчас я замечаю на тумбочке кружку чая. Ещё тёплого, почти горячего, даже пар идёт… Мама? Обычно, она возвращается с работы поздно вечером, поэтому сердце у меня испуганно сжалось. Её же не уволили?.. Все заботы резко оказываются на заднем плане, и я тут же выскакиваю в гостиную и прохожу на кухню, где моя мама положила голову на стол, и, похоже, спала. Рядом с уже привычной бутылкой с крепким алкоголем перед ней стоит точно такая же, как у меня в комнате, кружка с чаем, и глаза невольно слезятся. Я помню этот комплект из двух кружек, который я купила на какой-то из дней матери. “Будем пить из них вместе!” отдаётся собственный детский голос где-то в голове, и я нежно провожу по маминым кудряшкам. Её кудри гораздо мягче и крупнее, чем мои, поэтому они выглядят гораздо собраннее. В детстве я часто просила у мамы такие же кудряшки, как у неё, и не только по форме — в детстве надо мной часто подшучивали из-за рыжего цвета, а мамины кудряшки светлые, почти белые, из-за которых я часто называла её барашком. От этих воспоминаний становится больно. Всё так быстро поменялось вокруг нас. В один момент наши многолетние крепкие отношения развалились, и лишь сейчас, когда мать может продержаться без алкоголя всё дольше и дольше если не с каждой неделей, то хотя бы с каждым месяцем, только сейчас мы можем начать их выстраивать заново, хоть это и ощущается странно. Очень странно заново знакомиться с человеком которого ты знаешь буквально с момента своего рождения, с которым вы столько лет были не разлей вода.       Надо бы разбудить маму, спросить, почему она так рано вернулась домой, но я всё не решаюсь нарушить её сон, потому что даже несмотря на алкоголь — сон у неё невероятно тревожный и чуткий, и в кои то веки она смогла нормально уснуть, пусть и за столом, так что я просто быстро приношу из комнаты свою кружку чая, садясь напротив, чтобы попить чай. Мне хотелось впервые за долгое время провести время с мамой, даже если она спит. Я очень… Скучаю по нашим посиделкам, когда даже молчание не напрягало. Когда мы могли смеяться часами, а папа, проходящий мимо, недоумевал над очередной нашей личной шуткой, не понимая, почему нас смешит обычное яблоко, стоящее на столе. Все эти тёплые отношения исчезли, растворились во мгновение ока, словно смерть отца унесла с собой нашу способность просто радоваться всему. — Почему ты не сражаешься, мам?.. — произношу почти беззвучно, с трудом смаргивая слёзы. Приходится сделать большой глоток чтобы убрать ком в горле, но я почти давлюсь им, потому что мама начинает подниматься со стола, осторожно хватаясь за корни волос, и в голове невольно проносится мысль о том, что то же самое делала Аврора, когда нервничала, — мам, всё хорошо? Почему ты так рано вернулась? — тут же заваливаю вопросами, подскакивая чтобы налить маме воды, но она останавливает меня, хватая меня за запястье и немного пьяно улыбаясь. — Как тебе чай? Он тебе так нравился в детстве, — она совершенно игнорирует вопросы, или же действительно их не замечает — трудно сказать. — Мам, чай вкусный, но… — Как дела в школе? — перебивает, но я почти не злюсь. — Мама, соберись, — тоже невольно улыбаюсь, глядя на её пьяное, но всё-таки счастье, — что с работой? Почему ты сегодня дома? — Работа… — она задумчиво хмурится, словно пытаясь что-то припомнить, — точно, работа! Я увидела, что ты не пошла на уроки, и решила, что моей девочке плохо, вот и осталась, — я едва разбираю её слова. Опять пьяная.       Я знаю это её состояние, когда она недостаточно пьяная, чтобы начать буянить и проклинать меня, но достаточно пьяная, чтобы начать бесконечно извиняться, пытаться общаться со всем, что находится поблизости, будь то реальный человек или бутылка алкоголя. Это… Не слишком ужасное состояние, и всё же оно вызывает тревогу, потому что я осознаю, что ещё пара рюмок ликёра и мне нужно будет уйти из дома, чтобы не слышать пьяных криков, не слышать этих обвинений. С мамой очень… Сложно. Недостаточно сложно для того, чтобы я перестала с ней общаться, но слишком сложно для того, чтобы игнорировать, и я ненавижу эту неопределённость. Мне не нравится постоянно метаться, будь то с матерью или с Авророй, но и прекратить это я не могу, поэтому остаётся терпеть. Я осторожно поправляю мамины кудряшки, и отворачиваюсь. Не хочу реветь прямо перед ней, не люблю реветь перед ней, и неважно, насколько она пьяная, это всегда неприятно. — Мне нужно идти, мама, меня одноклассница ждёт, мы делаем проект, — я стараюсь говорить спокойно. Неважно насколько мама пьяная, сидеть с ней не очень приятно, и я решаю выбрать меньшее из двух зол, так сказать, что в данном случае означает поехать к Авроре, но лицо матери искажает гримаса боли, а затем она хмурится, и я чувствую приближение бури. — Тебе какая-то одноклассница важнее собственной матери? — Мам, я не это… — Нет, давай, иди, брось свою маму, какая разница, что маме плохо? Надо быстрее съебать, оценка ведь важнее собственного родителя! — Мам, пожалуйста, успокойся, — на глазах снова слёзы. Вот поэтому я ненавижу находиться рядом с пьяной матерью — она непредсказуема. Я прекрасно знаю, что до обвинений во всех смертных грехах и смерти отца вдобавок остаётся совсем немного, но рука матери всё ещё крепко держит мою, не позволяя вырваться, — мам, идём в комнату, тебе полегчает если ты поспишь, тебе точно полегчает, — я срываюсь на мольбу, а из груди вырывается всхлип когда материнская рука сжимается ещё сильнее, — мама, мне больно, — я пытаюсь сделать голос твёрже, но дрожь в голосе лишь усилилась. — А маме не больно, когда её собственная дочь её предаёт? — Мам!.. — я болезненно всхлипываю — на руке наверняка останутся синяки. Я ощущаю как корочка на порезах начинает трескаться, и, не выдержав, хватаюсь за держащую меня руку, пытаясь хоть немного сдвинуть, — мам, пожалуйста, только не порезы, — в отчаянии лепечу я, продолжая дёргать чужую руку.       У меня начинается настоящая паника. Раньше мама не позволяла себе поднять на меня руку, не хватала меня, только орала, поэтому я не знала, как справиться с ситуацией. Всё выходит из под контроля, и это нихрена не помогает мне определиться с тем, что мне делать с усиливающейся хваткой. С каких пор у пьяных людей столько силы? Идей по выходу из этой ситуации не слишком много, и каждая из них включает в себя физическую боль, но мне не хочется причинять ей боль, как бы больно мне ни было. Оставалось только продолжить бормотать мольбы, продолжать оттаскивать её руку и надеяться, что каким-то чудом мне удастся спастись. И это грёбаное чудо происходит, как только в дверь звонят, и я, пользуясь заминкой, освобождаюсь из хватки и бегу открывать дверь своему спасителю прямо в одной оверсайз футболке… Аврора смотрит на меня с чистыми непониманием и ужасом в глазах. Да, я наверняка выгляжу ужасно с красными от слёз глазами, следом от чужих пальцев на руке и мелкими капельками крови. Я устало положила голову на её плечо, уже не переживая о том, что происходит с нашими отношениями. — Помоги мне, — тихо всхлипываю ей куда-то в шею, даже не надеясь на то, что Энджон действительно мне поможет, но к моему удивлению она заходит внутрь, держа меня за неповреждённую руку. — Иди одевайся, я подожду тут, — я слышу голос Авроры как из под воды, но я послушно иду к комнате. На кухне отодвигается стул и я тут же забегаю в комнату, прячась до того, как мать увидит меня, — мэм, оставьте Кристину в покое, — голос Энджон такой холодный, какого я от неё ещё не слышала. Снаружи слышится какая-то возня, — не смейте даже пальцем меня тронуть. Я уверена, что Ваш мёртвый муж не хотел бы, чтобы Вы вредили своим или чужим детям.       Ненадолго теряю связь с реальностью, поэтому я понятия не имею, о чём они спорили, но в какой-то момент всё стихло. Быстро натягиваю на себя первую попавшуюся футболку с длинным рукавом, какие-то джинсы, которые первые попались под руку, надеваю сапоги, и, схватив рюкзак, выскакиваю за дверь, едва не врезаясь в Аврору. Я даже не смотрю на сидящую на диване мать, когда Энджон снова берёт меня за руку, ведя к машине, которая и привезла её сюда. Некоторое время мы просто молча сидим в машине. Только мои всхлипы иногда прерывают тишину. — Я… Не получила от тебя ответного сообщения, и ты не отвечала на звонки, поэтому заглянула, — едва слышимо говорит Аврора, стискивая мою ладонь — почему-то мы всё ещё не разжали руки, но это даже успокаивает.       Из глаз новым потоком брызнули слёзы, стекая грёбаным ручьём по щекам. — Она никогда так… Она никогда не…       Аврора вздыхает, медленно поглаживая мою спину. Только сейчас, когда я хоть немного успокоилась, я замечаю, что мы остановились около какого-то двухэтажного дома, но никто не спешит выходить из машины или выгонять из неё меня, и в груди расплылось тепло. Аврора… Заботится обо мне? Скорее всего я просто додумываю. Скорее всего меня просто не хотят показывать родителям в таком виде, но… Но Энджон не убирает ни руку, которой меня поглаживает, ни ту руку, что я держу своей. Всё ощущается слишком нереально, словно я всё ещё сплю. Такое ощущение, что моя мать и Аврора поменялись ролями. Её, Авроры, ладони очень тёплые, почти горячие в отличии от моих вечно ледяных. Этот контраст, это прикосновение — всё ощущается слишком правильно, словно всё наконец-то вернулось на круги своя. Энджон продолжала молчать, нежно поглаживая меня по спине. Одними кончиками пальцев, очень аккуратно, словно боясь навредить. Но даже через это лёгкое прикосновение я чувствую, как сильно дрожат её руки, и только сейчас я понимаю, почему она так напряжена — похоже, впервые она противостоит взрослым. Привыкши всю жизнь слушаться родителей, она старалась не сильно показывать свой характер взрослым, и это, честно говоря, было заметно, когда мы сидели в кабинете директора после какой-то из стычек. Сама она ничего не говорила, в упор смотря в лицо уставшего старикашки, и казалось, что одним этим взглядом она пыталась передать директору что-то про родителей, но вслух она всегда говорила уважительно и спокойно, хотя каждый раз она нервно хрустела пальцами. Она… Беспокоилась обо мне… Мне снова приходится напомнить себе о том, что она уже не раз показывала, что не хочет дружить, так что она, наверное, беспокоилась о том, как бы я не запорола наш проект, и всё же её тёплые руки заставляли меня ненадолго задуматься.       С каждым новым действием Авроры я теряюсь всё сильнее и сильнее, не понимая, куда податься, что думать. Всё стало таким сложным с её появлением в моей жизни. Не сказать, что до неё моя жизнь было слишком спокойной и понятной, но стоило ей появиться в ней, и всё стало в сотни раз сложнее. Я уже не знала, что чувствовать. Всё в моей жизни перестало быть однозначным. Мне всегда казалось, что я и близко не подпущу к себе своих обидчиков, что я никогда не буду терпеть их присутствие рядом со мной даже жалкие секунды, не позволю себя касаться — около месяца назад кто-то из тех ублюдков коснулся моего плеча, чтобы окликнуть, когда мы пересеклись с ним где-то, и я с силой шлёпнула его по тыльной стороне ладони. А сейчас я сижу в машине моего врага, она обнимает меня, пытается успокоить после того, как с трудом защитила меня. Защитила меня. Осознание этого с каждой секундой ломало во мне что-то всё сильнее и сильнее. Многие мои взгляды были основаны именно на этом буллинге, как и многие мои принципы, и сейчас Аврора медленно ломает их по частям, один за другим. Я укладываю голову на плечо Энджон, не особо замечая то, как та вздрогнула от этого движения — мне нужна опора. Я чувствовала себя так, словно через секунду упаду в обморок. Виски болезненно пульсировали, а в голове так много мыслей, каждая из которых сейчас — фоновый шум. Во всём теле была такая слабость, словно весь вчерашний день я потратила на физические тренировки, но я нахожу в себе силы чтобы закинуть вторую руку на дальнее от меня плечо Авроры. С трудом разбираю, что она что-то говорит: — Крис, ты в порядке? — все звуки приглушены, тело как свинцом налитое, но я всё таки осторожно киваю, ожидая, что меня тут же отстранят от себя, вернут в холод, но этого не происходит, поэтому я сильнее цепляюсь за её плечо, ощущая какое-то странное счастье от того, что я обнимаю Аврору. — Почему ты мне помогаешь? — бормочу я куда-то в ворот рубашки, но ответа так и не последовало.       Я почти засыпаю, но Энджон заметила это как раз вовремя, и тряхнула меня за плечо, вырывая из объятий сна. Впервые за долгое время моя дрёма была такой спокойной, и выходить из машины под дождь не особо хотелось, даже зная, что машина стоит под специальной крышей, и я не намокну, но в один момент я осознаю, где я, и приходится отстраниться, тут же выскакивая наружу, чтобы не светить своими красными щеками перед Авророй. Одежду я взяла не самую тёплую, потому что во время той ссоры выбирать не приходилось, и из всей тёплой одежды я схватила одну из самых тонких моих одёжек, которая, по сути, была обычной эластичной футболкой, но с длинными рукавами, которые совершенно не грели, но к счастью Аврора показалась из машины всего через минуту, хотя, конечно, одна минута это слишком много для той, кто отстегнулась ещё когда мы приехали, но что бы она там ни делала, я была рада одному факту её появления, потому что мне не терпелось зайти в любое закрытое помещение, где сильнейший ветер не будет лохматить мои кудри, которые и без того были в абсолютном беспорядке. Когда Энджон открыла дверь я, игнорируя хоть какие-то рамки приличия, захожу вперёд неё, растирая онемевшие пальцы — я всегда была очень чувствительна к холоду, и мои и без того холодные пальцы на руках всегда замерзали первыми, из-за чего с наступлением зимы мои пальцы регулярно деревенели, отказываясь сжиматься или разжиматься, и только варежки хоть как-то спасали меня. Единственная проблема с ними состояла в том, что холодать начинает к середине осени, но осенью никто не носит варежки, а я, боясь выделиться ещё сильнее и получить за это издёвки, боюсь носить грёбаные варежки, если температура на улице не опускается до нуля хотя бы по ночам. — Ты бы хоть потеплее оделась, — и снова в голос Авроры возвращается холод, хотя буквально две минуты назад она разрешала обнимать себя, слегка прижимала к себе, и вот опять в груди что-то рвётся и лёгкая улыбка спадает с лица.       Хотелось съязвить в ответ, но все нужные слова вмиг вылетели из головы, и я лишь отвожу взгляд, нервно почёсывая порезы на запястьях через одежду. На секунду мне показалось, что я услышала рваный вздох Энджон, когда она заметила это движение. Но ей ведь плевать? Всем плевать, пока это не касается их, или, по крайней мере, мне попадалось слишком много тех людей, которым плевать. Но Аврора… Если раньше мне казалось, что никто не сможет обогнать мою мать по эмоциональным качелям, но теперь у неё появилась конкурентка… В которую я влюблена, и, похоже, совершенно невзаимно, хотя я уже не понимаю, в какую сторону движутся наши отношения, учитывая сегодняшние события. Почему из всех людей именно она?.. От собственных мыслей меня в очередной раз что-то отвлекает, а точнее звуки шагов со стороны лестницы. Я не сразу понимаю, кого вижу перед собой, пока я не слышу голос Энджон. — Привет, мама, — с плохо скрываемой радостью произнесла она, и я едва не захихикала с этого. Её глаза совершенно очаровательно заискрились при виде мамы — наверное, она не слишком часто бывает дома, как, впрочем, и моя. — Твоя подружка? — она даже не здоровается, но выражение лица у неё всё равно смягчается при виде дочери, каким-то образом оставаясь при это холодным — оказывается, у холодных взглядов бывают оттенки. Задумавшись над этим я пропускаю момент, в который я должна была представиться, заметив лишь когда Аврора легко наступила мне на ногу. — Ай! То есть здравствуйте, — я пихаю Энджон в бок, зная, что перед своими родителями ей нельзя драться, — я Кристина Льюис, одноклассница Вашей дочери.       Я ожидала, что её мать скажет что-то про тот мой поступок с попыткой разрушить репутацию всей семьи, но ни одна мышца её лица не дёрнулась. Энджон же должна была рассказать? С другой стороны, тогда ей бы пришлось рассказать о наших драках, а её родители, мягко говоря, не одобряют такого. — Маргарет Энджон, — почтительно кивает женщина напротив меня, внимательно оглядывая с ног до головы, и я очень пожалела о том, что я не оделась во что-то более презентабельное, потому что старая футболка с потрескавшимся принтом и стёртые джинсы определённо вызывали у матери тошноту, хоть она и скрывала это за вежливой улыбкой, но я знакома с её дочерью достаточно долго, чтобы заметить едва сморщившийся нос, — для тебя просто Марго, — словно удостоверившись в чём-то добавила она после долгого разглядывания меня. Я мельком смотрю на Аврору, которая выглядит удивлённо и крайне смущённо. — Мам, ты ошиблась в этот раз, — пробормотала она, делая шаг в сторону от меня, — идём быстрее, — зашипела она, и, не оглядываясь чтобы посмотреть, иду ли я за ней, проносится мимо матери в комнату. Ничего не понимая я иду вслед за ней. — Что ты имела в виду? В смысле ошиблась? — в очередной раз начинаю расспросы, тут же останавливая движение, когда Аврора резко оборачивается. Её щёки покраснели, но лицо всё ещё выражало тихую ярость. Я невольно слегка зажимаюсь когда она направляет свой палец мне в лицо, — эй, глаз мне проткнёшь! — Ещё один вопрос про меня, мою семью или наши традиции, и я тебе его действительно проткну, поверь мне, — вообще не скучала по этому взгляду. Такому разъярённому, что, казалось, ещё секунда — и прожжёт в тебе дыру. От этого взгляда хочется спрятаться, исчезнуть, и вместо того, чтобы, как обычно, бороться, я просто сдаюсь. Опять.       Наверное, нам не стоит видеться. Мы разрушаем мировоззрения друг дружки сами того не понимая. До сегодняшнего дня я была готова сражаться. Ещё чуть-чуть, совсем немного, как мне казалось, но последняя крупица оказалась стёрта в пыль. Я была готова сделать что угодно чтобы оставаться на плаву, но я чувствую как с каждой нашей с Авророй встречей я ухожу под воду всё глубже и глубже, я чувствую, как я захлёбываюсь, как она тянет меня на дно, но почему-то я не паникую. Почему-то сейчас я перестаю сопротивляться этому, почему-то позволяю себе лечь на дно. Может так мне станет легче. Во мне уже не осталось слёз, и на смену им пришла пустота. Полная апатия, сквозь которую едва пробивается боль. Не люблю это ощущение, словно из груди вырвали все эмоции, оставив только пустоту и боль. Сначала слабую, едва заметную, но когда это единственное ощущение, что держит тебя в реальности, ты концентрируешься на ней всё сильнее и сильнее. С каждым днём она становится сильнее, почти разрывает грудную клетку. Единственный для меня способ временно остановить эту кошмарную боль был в… Порезах. В раздирании, прижигании, разрезах, в укусах. Это возвращает в реальность совсем ненадолго, но достаточно надолго для того, чтобы успеть пожалеть об этих поступках. Апатия проходит сама. Может отпустить через пару часов, а может и через несколько месяцев. Может исчезнуть всего на пару часов, ждать, пока ты успеешь порадоваться и появиться снова, вгоняя в отчаяние. Апатия — худшее состояние из всех, что я когда-либо испытывала. Она поглощает, сводит с ума, и каждый раз я боюсь, что могу не выдержать.       Я едва замечаю то, как захожу в комнату Авроры, едва понимаю, что Аврора сказала, но сажусь на стул, на который она указала, начиная выкладывать учебник, ноутбук и тетрадь. Я делаю все действия, с трудом осознавая, что происходит вокруг меня, чисто на автомате. Мне нужно взбодриться, нужно очнуться, вылезти из этого состояния как можно скорее, вернуться в строй, чтобы… Опять я пытаюсь склеить наши развалившиеся отношения. Бессмысленно и болезненно, но ладонь снова и снова тянется к руке сидящей рядом Энджон. Мягко касаюсь её предплечья. На выходных кожа там была разодрана, но сейчас она в свитере, и их нельзя разглядеть. — Займись работой, Льюис, — как можно безразличнее говорит она, но я ощущаю дрожь её руки, — просто возьми учебник и открой на нужной странице, это что, так сложно? — в её голосе почему-то нет упрёка — только усталость, от которой, похоже, в её голосе, так же как в руке, можно заметить дрожь. — Ты дрожишь, — зачем-то бормочу я, но всё таки открываю учебник. Никакой реакции на мои слова не последовало. Опять. Но я даже не могу разозлиться. Мы никто друг дружке, — нам, наверное, стоит… Стоит уделить больше внимания энергии ионизации, самой ионизации и ионам в целом, но сделать это как-то творчески, чтобы было легче усваивать информацию, — почему-то каждый раз как я начинаю говорить о химии мне становится легче. Казалось, Авроре тоже заметно полегчало — наверное, не хотела делать всю работу в одиночку. — Ионизация не является одной из тем проекта. Разве я не отправляла тебе список всех нужных тем? — Вообще-то ты мне просто написала про то, что проект про базовые темы химии, — на лице Авроры мелькает лёгкая паника, и она стряхивает с себя мою ладонь. Я вижу, как она тянется ногтями одной руки к запястью другой. Она же не собирается… Перехватываю её руку, и тут же отпускаю, услышав болезненное шипение. Меня злобно отпихнули, из-за чего я моментально теряю равновесие, падая вместе со стулом на пол. — У вас там всё хорошо? — моментально доносится из-за двери. Почему так быстро? Она подслушивала? Перевожу взгляд на Энджон, но она, похоже, тоже понятия не имела, что происходит. — Всё хорошо, мама, Кристина раскачивалась на стуле и упала, — её голос оставался спокойным, но на лице оставались прежние испуг и растерянность. Похоже, не только моя мать сегодня вела себя как-то необычно. Мне казалось, что её родители часто подслушивали, чем она занимается, но Аврора выглядит слишком потеряно для человека, за которым подслушивают. — Вам чего-нибудь принести? — Две кружки кофе с молоком, пожалуйста.       Ей заметно полегчало когда она услышала тихие удаляющиеся шаги. Стоило матери уйти как Энджон развернулась ко мне, резко, и, на удивление, с яростью. — Ты… Почему ты не могла просто молчать и работать в кафе?! Из-за тебя моя мама не доверяет мне! — в горле застрял ком, поэтому произнести ничего не получилось, да и не знаю, что сказать. Что я не виновата? Что мне жаль? Какой смысл, если Аврора всё равно будет искать виновных вокруг себя.       Если честно — я сильно удивлена тем, как в ней сочетаются постоянное чувство вины и перекидывание ответственности на других. Несмотря на гнев на её лице, я вижу как она нервно поправляет волосы, слегка дёргая пряди. Её волосы выглядят очень мягкими… С трудом останавливаю саму себя. Как обладательница кудряшек я знаю каково это, когда все пытаются потрогать твои волосы, и я определённо не хочу того же и Авроре… Наверное. Именно так у меня и появился этот синдром спасателя — я постоянно пыталась помочь другим если над ними издевались. Я не хочу, чтобы хоть кто-то испытал те же чувства, что испытывала я, когда ты не чувствуешь себя в безопасности просто выходя из дома, а иногда и в самом доме, когда ты не можешь никому рассказать о том, что происходит, потому что ответ всегда один — “просто игнорируй”. Игнорируй огромные синяки, игнорируй царапины, испорченные вещи. Игнорируй все оскорбления, не смей отвечать, потому что тогда проблемы будут у тебя. До сих пор перед глазами тот день, когда меня и моих родителей вызвали в кабинет к директору за то, что я оскорбила другого ученика. До сих пор помню эту фразу, от которой тошно и по сей день — “оскорбление других учеников это нарушение школьных правил. Сегодня она нарушила это правило, а завтра придёт в школу с оружием?”. И после этой встречи папа спрашивал, хочу ли я поговорить с ним о происходящем в школе, а потом… Потом машина, авария, и грёбаное дерево, которое, по словам полицейских, могло бы упасть ближе к середине, если бы папа не отвлёкся на то, чтобы спасти меня, тем самым теряя контроль над машиной на несколько секунд. Если бы он не решил спасти меня, он мог выжить, и эта информация ничуть не помогла справиться с чувством вины, которое и без того душило меня ежедневно. Сначала мне казалось, что отец всё равно не смог бы выжить, не смог бы избежать этого дерева, но появление этой информации ухудшало это ощущение в сотни тысяч раз. Он мог выжить, он выжил бы, если бы не я. Это всё моя вина. Никакой рационализм не поможет мне избавиться от размышлений о том, как круто повернулась бы моя жизнь, если бы он выжил… Да что там, если бы я рассказала всё раньше, если бы не заставила папу ехать несмотря на его состояние. Да даже если бы я рассказала Алекс мне бы полегчало достаточно, чтобы подождать ещё месяц. Каким бы глупым ни было это чувство вины, я не могу от него избавиться. Я знаю, что уже ничего не исправить, и всё равно постоянно думаю о том, как я могла бы всё изменить, если бы заметила состояние отца, но тогда у меня в голове крутились лишь те речи, которые я собиралась сказать ему.       В дверь комнаты постучались, и, даже не дожидаясь ответа, мать Авроры открывает дверь и ставит на стол поднос с двумя кружками. “Неужели нельзя было просто в руке принести?” мелькает мысль в голове, но я тут же её отгоняю, хватаясь за кружку и делая жадный глоток — как правило кофе, несмотря на усиление тревожности, помогает мне избежать лишних мыслей, потому что я попросту не успеваю сосредоточиться ни на одной из них. Даже непривычно пить кофе с молоком, но его вкус это определённо не испортило, хотя мне всегда казалось, что именно это молоко и делает с кофе, поэтому вместо наслаждения вкусным кофе средней крепости я пила чёрную горькую херню с двумя порциями эспрессо, от одного запаха которой во рту становилось очень горько, но я быстро привыкла к этому вкусу. — Ваш кофе очень вкусный, мэм, — я натягиваю улыбку, но, пожалуй, во мне слишком много неприязни к этой женщине — она сломала Аврору — поэтому получается очень кривая, но всё таки улыбка. — Кристина, если тебе не нравится, ты не обязана его пить, — холодно хмыкает Маргарет, и по спине пробегают мурашки. Эта усмешка настолько снисходительная, что хотелось немедленно исчезнуть, потому что в её глазах ты хуже любой букашки.       Любые слова улетучились из головы, поэтому я продолжаю молча пить кофе, не обращая внимание на то, о чём они разговаривали прямо передо мной, но из вежливости кивая время от времени. Через две минуты, которые, казалось, длились целую вечность, женщина вышла, и я тут же расслабила осанку которую я на автомате выпрямила, когда увидела, что Аврора выпрямилась в струнку. Энджон же если и расслабилась, то это было слишком незаметно. Неужели она всегда так держит спину? Мне даже стало немного завидно, потому что я едва ли могла держать осанку когда сосредотачивалась на чём-то, через жалкие минуты возвращаясь в привычную “позу креветки”. — Ты, похоже, вообще пользоватся своей спиной не собираешься, если судить по твоей позе, — я едва не поперхнулась кофе, на полном серьёзе на секунду подумав, что мои мысли были прочитаны, — постарайся сидеть прямо хотя бы пока моя мама здесь, а то достанется нам обеим. Ты и без того упала в её глазах слишком сильно за последние пять минут. Неужели так трудно просто сидеть и… Какого хера ты творишь?       Не удержавшись, я пнула её под столом, пытаясь остановить эту грёбанную прожарку, за что опять получаю локтем в бок, зато гневная тирада обрывается, и Аврора скользит пальцами в волосы, слегка оттягивая пряди у корней. Хотелось съязвить что-то похожее на то, что она до этого сказала про мою спину, вроде “да и ты не особо дорожишь своими волосами”, но почему-то слова застревают в горле. Энджон выглядит очень… Уставшей. Только сейчас я замечаю глубокие мешки и синяки под глазами, только сейчас замечаю то, насколько потухшими стали сами глаза, или то, насколько бледнее стала её кожа. По ней вообще ничего было не понять, пока я не засмотрелась на её лицо, на то, как время от времени она отчаянно смаргивает слёзы усталости. Кажется, этого не было когда она приходила ко мне домой, а по учёбе вроде ничего не менялось. Может, она не высыпается из-за чувства вины? А, может, просто слишком много стресса, и ей тоже, как и мне, постоянно снятся кошмары. Я не должна думать о ней. Я не должна думать о той, кто причиняет мне столько боли, не должна жалеть её. Все мои силы уходят на то, чтобы сохранять спокойствие на лице и не протягивать к ней руку, и в этот момент я пожалела о том, что папа воспитал меня такой эмпатичной. Хочется обнять, помочь, сделать всё что угодно, чтобы спасти её. Блять, думаю как какой-то принц из тупого мультфильма — до моего появления в её жизни она не нуждалась в спасении. Эту кашу заварила я, и неудивительно, что Энджон постоянно меня отталкивает. Ненавижу свой синдром спасателя, ненавижу это чувство, будто я обязана спасти всех вокруг, обязана всем помогать, неважно насколько ужасные у нас отношения, и в особенности ненавижу то, что родители вбивали мне в голову эти мысли так усердно, что я готова сама сгореть, если это поможет хоть слегка.       Ставлю кружку на стол, надеясь, что учёба поможет мне отвлечься от мыслей. “Опять убегаешь” — раздалось в голове, и я замираю перед учебником. Убегаю… Так же, как моя мать? Я крепко сжимаю страницу учебника, которую собиралась перевернуть. Сжала достаточно сильно чтобы раздался треск бумаги, и я тут же убираю руки, проверяя нанесённый ущерб, но никаких повреждений кроме помятой бумаги я не нашла. — Это моя тетрадь, — подаёт голос Аврора, выбрасывая в мусор два скомканных листка, — пока ты смотрела в пустоту, мама сказала, что я хорошо сформулировала, но проект не примут с таким почерком, — её голос полон слёз и дрожи, но выражение лица совершенно не меняется, — так что придётся начинать заново, и не вздумай меня отвлекать. — До меня вдруг дошло, что когда я выпала из реальности, я просто кивала на слова Маргарет о том, насколько отвратный у её дочери почерк, и стало невыносимо стыдно. — Мы разве не можем написать в компьютере нужный текст и распечатать его? — осторожно спрашиваю, нервно дёргаясь, когда Энджон резко поворачивается ко мне, — Я имею в виду, что так будет проще, мы ведь делаем этот проект чтобы им пользовались другие ученики, и они могут не разобрать твоего почерка, так что… — Надо будет каким-то образом дать это учителю на проверку, и я не хочу, чтобы из-за твоей лени учитель подумал, что мы скопировали из интернета. Я уже говорила, если тебе плевать на свою репутацию — делай что хочешь, но поскольку этот проект совместный, он навредит не только тебе, и только попробуй попытаться навредить моей репутации. — Богатое у тебя воображение, — на грани слышимости бормочу я, возвращаясь к учебнику, но Аврора сделала вид, что не услышала — судя по тому, как она крепко сжала ручку, она просто решила промолчать.       Хоть мы и договаривались о совместной работе, мы обе явно не горели желанием разговаривать друг с дружкой сегодня, поэтому я, не зная что делать, решила следовать изначальному плану, и лишь молилась, чтобы эти темы не взяла на себя Энджон и чтобы это вообще оказались верные темы, потому что… В общем, она в ужасном настроении сегодня, и я не сомневаюсь в том, что она с радостью наорёт на меня, стоит мне провиниться.       В этот раз у меня получилось сосредоточиться несмотря на то, что темы были те же, что и в ту встречу у меня дома. Выходит, я не могла сосредоточиться из-за того, что в моём доме была Аврора. Она вела себя очень спокойно, совсем не так, как я представляла, ведь в отличии от своей матери, которая сдерживается в эмоциях, Энджон не слишком справляется с собственным гневом и отвращением, и мне казалось, что ей будет отвратительно зайти просто в мой район, не говоря уже о доме. Я, похоже, была слишком сосредоточена на том, чтобы убедиться, что она ничего не натворит. Я не задерживаюсь на этой мысли, пытаясь полностью отдаться работе. Но… — Ты можешь перестать? — она почти шипит, а я не понимаю, что произошло, действительно не понимаю, но судя по взгляду Авроры — она мне не слишком верит, — Перестать напевать под нос, — я теряюсь ещё сильнее. Не могла же я пропустить момент, когда начала петь? — просто постарайся обращать на это чуть больше внимания, потому что это отвлекает. — Наконец смягчилась она, и ещё пару секунд открывала и закрывала рот, намереваясь что-то сказать, но затем её взгляд упал на дверь и она вернулась к учебнику. Чего ты боишься?       Я отчётливо вижу тень от чьих-то ног под щелью между дверью и полом, и всё же… Что она хотела сказать такого, чего не должна была знать её мать? Учитывая характер Авроры, то, наверное, там была очередная гневная тирада с матами, но с тем выражением лица, что было у неё, такие вещи не говорят. Она выглядела очень… Смущённо. Хочется спросить её об этом, но судя по тому, что было секунду назад — смущает её именно присутствие матери за дверью, а не я. Я не знаю законов этой семьи, поэтому не могу даже предположить, какую часть “кодекса” она могла бы нарушить. Слишком любопытно. И вот опять я отвлекаюсь от работы на Аврору. Возможно, нам стоит работать не просто над разными темами, а прямо в разных местах, потому что сейчас каждая лишняя мысль будет отвлекать меня. Почему стоит мне сосредоточиться, как Аврора тут же отвлекает меня? Такое ощущение, что она каким-то шестым чувством улавливает момент, когда я берусь за работу, чтобы нарушить и без того шаткий порядок в голове, вновь впуская тот поток мыслей, которого я так старательно избегала. — Можно мне ещё кофе? — неуверенно спрашиваю я через пару минут, — я по-другому не могу сосредоточиться, и… — Разве это не вредно, пить столько кофе? — впервые за долгие минуты Аврора посмотрела на меня с явной тревогой, что, в целом, было довольно трогательно, — Тебе стоит найти новые способы сосредоточения. — Ты говоришь прямо как мой бывший психиатр, — рассмеялась я, но её лицо оставалось серьёзным и слегка взволнованным. — В этой кружке недостаточно кофеина чтобы убить меня, не волнуйся. Я привыкла пить очень крепкий кофе, а этот был слабым, поэтому мне нужна ещё кружка.       На губах невольно появилась улыбка, которая, впрочем, быстро исчезла с моего лица: опять забываюсь и верю тому, что Аврора волнуется обо мне. Внутри я начинаю закипать. Как бы её ни воспитала её мать, эти эмоциональные качели мне надоели. Я не понимаю, почему она продолжает, почему каждый раз делает вид, что заботится, а потом снова отталкивает, порой буквально. Ненавижу это, ненавижу её, всю эту бесящую игру с чужими чувствами. Вот уж точно — копия своей матери в период пубертата, когда все нормальные дети гуляли на улице, а она сидела дома и думала, за что ещё её родители погладят по головке. Становится невыносимо мерзко, почти до тошноты, и всё равно эта ебучая влюблённость не исчезает. Я злюсь на неё, но ещё сильнее злюсь на себя. Злюсь за то, что я не смогла спокойно сидеть и молча делать проект в кафе, за то, что позволила себе простить её за то, чего прощать нельзя, в особенности ненавижу себя за то, что вообще связалась с ней. Нужно было просто молчать, нужно было просто пересесть, нельзя было с ней говорить. Это моя вина?.. Мне всегда было проще обвинить во всём себя… Или, по крайней мере, я стала такой после смерти отца, если не раньше… В целом, довольно странно отслеживать такие вещи, особенно учитывая то, что ты далеко не всегда замечаешь в себе такие черты. Я не замечала, что со мной что-то не так, пока Алекс не сказала, что в последнее время я стала постоянно извиняться. — Твой кофе, Кристина, — вывел меня из мыслей голос матери Авроры. Кажется, не только у Авроры в этом семействе есть суперспособность отвлекать меня от чего-то как только я на этом чём-то сосредотачиваюсь. — отлично, Рора, твой почерк стал лучше. — Женщина мягко улыбнулась и погладила дочь по голове, от чего Энджон вся засияла. Впрочем, через пару секунд она вспомнила про моё присутствие и постаралась вернуть себе спокойный вид. — Спасибо, мэм, — несмотря на разъедающую пустоту внутри я постаралась улыбнуться, но Маргарет даже не взглянула на меня, внимательно смотря в тетрадь дочери. Даже обидно.       Только сейчас, когда я сделала глоток кофе — в этот раз крепкого, как я люблю, — до меня дошло, что Аврора не звала свою мать и не просила у неё принести кофе, и по спине пробежал холодок. Она даже не скрывает того, что подслушивает за нами? Энджон тоже заметно напряглась, и уже который раз за время моего нахождения здесь мне показалось, что она читает мои мысли. Мы некоторое время смотрим друг дружке в глаза с явной тревогой, не зная, что сказать, да и говорить нельзя было — Маргарет всё ещё не вышла из комнаты, разглядывая то тетрадь Авроры, то мой ноутбук, в котором был открыт документ, в который я переписывала все записанные в тетради данные: я не умела формулировать мысли когда печатала, поэтому приходилось всё записывать сначала на бумагу, а потом уже в документ. — Маргарет, Аврора ведь не просила у Вас… — Взгляд младшей Энджон наполнился злобой, поэтому я почти тут же перестаю говорить. — Мама, ни я, ни Кристина не звали тебя чтобы ты принесла ей кофе. Как ты узнала? — Аврору била заметная дрожь пока она говорила — она явно боялась спросить, но желание услышать признание было сильнее. — Я поднималась в спальню и прошла мимо вашей двери. — На губах женщины слащавая улыбка, которая, впрочем, ни одну из нас не обманула. Скорее наоборот — Аврора выглядела ещё тревожнее, но всё таки натянула улыбку, — Ладно, девочки, я пойду, а вы продолжайте учиться, не буду вам мешать. Поговорим позже.       Стоило Маргарет скрыться за дверью как Аврора быстро что-то написала на моей тетради. Я хотела было возмутиться, но потом поняла — тетрадь Энджон проверяют.       “Её комната находится внизу. Она хотела отвлечь тебя. Сделай вид что ты ничего не знаешь когда она зайдёт в следующий раз.” — было нацарапано на странице, и внутри меня всё сжалось. Я знала, что мне будут не слишком доверять когда я попаду к Авроре, и всё же я надеялась, что следить за мной будут менее очевидно. На лице Энджон была явная паника, и далеко не сразу до меня дошло, почему она была в ужасе. Мало того, что ей солгали не моргнув и глазом, так ещё и сделали это так явно, чтобы только она поняла, что это ложь. Её могут наказать за лишние вопросы. Пытаюсь протянуть руку к Авроре чтобы хоть немного успокоить, но меня грубо отталкивают. Она встаёт на ноги и начинает бесшумно бродить по комнате, крепко хватаясь за корни своих волос. Я никогда не видела на её лице столько боли и ужаса. Хотелось как-то поддержать её, успокоить, но она уже отвергла предыдущую попытку, и я, честно говоря, боялась получить по лицу от неё — люди ведут себя очень по-разному во время паники. Аврора и в кафешке чуть не влепила мне, когда я пыталась успокоить её, когда она просто ревела, и я вполне уверена, что её первоначальная реакция на панику это “бей”. В любом случае, проверять мне не хотелось, поэтому я молча наблюдаю за тем, как она бьёт кулаком в стену, озлобленно скалясь и тихо что-то бормоча. “Нужно было промолчать” — мне удаётся прочесть по её губам через минуту наблюдений. Вряд ли её сильно накажут за один лишь вопрос? Хотя её мать крайне непредсказуема, но когда она выходила из комнаты она выглядела вполне спокойно. Я неловко открываю и закрываю рот, не решаясь вставить хоть слово в её бесконечное бормотание. — Молчи, Льюис, не говори ни слова сейчас. — Шипит Аврора как только я решаюсь что-то сказать. — Аврора, всё хоро… — Меня прерывает звонкая пощёчина, после чего Энджон снова тянет свои волосы у корней, а я едва сдерживаю слёзы.       Щека болезненно пульсирует, и колющая боль не уходит даже когда я прикладываю к месту удара свои прохладные пальцы. Можно не сомневаться — след от чужой ладони останется как минимум до завтра. Не знаю, чего я ожидала. Меня попросили всего об одной вещи, которую я моментально нарушила, зная характер Авроры, зная, что она меня ненавидит. Почему я не учусь на своих ошибках? Почему я снова и снова надеюсь, что в этот раз меня примут, и каждый раз так удивляюсь тому, что меня отвергают? Я давно перестала понимать себя, но я надеялась, что слов Авроры, сказанных мне, когда она была у меня в гостях, будет достаточно, чтобы хоть слегка ослабить мои чувства, чтобы дать мне понять, что ничего не выйдет…       Нет, я знаю, почему эта грёбанная надежда никак не уходит. Это из-за Авроры. Сколько раз я уже смирилась с тем, что она меня ненавидит? Сколько раз я старалась вести себя так, будто между нами ничего нет, но каждый раз как я свыкаюсь с этой мыслью, она снова сближает нас. Снова обнимает мимолётно, снова хвалит украдкой, снова невзначай касается… Эти эмоциональные качели выводят из себя. Каждый раз, как мы начинаем отдаляться, она это чувствует и тут же предпринимает какие-то меры. Это… Её вина. Точно. Я виновата лишь в том, что ведусь на это, но именно Аврора виновата в том, что каждый раз у меня в груди зарождается надежда, и она же виновата в том, что эта надежда рушится снова и снова. Это она виновата в моих противоречивых чувствах. Я честно пытаюсь от неё отдалиться, но она… Не хочет меня отпускать, что ли? Но, вопреки ожиданиям, это осознание не облегчает суматоху внутри, а лишь умножает её во много раз. Все чувства, от ненависти до влюблённости, все они становятся сильнее, почти до невыносимого. Нужно держать себя в руках. Плачу я всегда громко, и пускай я уже не вижу тени от ног Маргарет за дверью, мне нельзя быть громкой. Это в любом случае было бы странно, если бы мать Авроры зашла в комнату и увидела сразу и свою дочь и её одноклассницу в слезах. Но тело трясётся от огромного напора эмоций, их хочется выпустить хоть куда-то, сделать хоть что-то… Я не успеваю остановить саму себя, когда ладонь сжимается в кулак и летит Авроре прямо в скулу. Не успеваю остановить себя и когда вскакиваю, хватая её за плечи. В горле застряло слишком много недосказанных слов. О том, как сильно я её ненавижу, и как настолько же сильно влюблена. Слов о том, как сильно меня раздражает её поведение, как ужасно я себя чувствую из-за неё… Но вместо того, чтобы высказать хоть что-то, я сильно тряхнула её, отталкивая к шкафу и нависая сверху. Я едва вижу её шокированное лицо из-за собственных слёз. В голове одна за другой мелькают мысли, каждая из которых противоречит предыдущей, и я теряюсь, не зная, за какую из них хвататься, и что делать. Стоит мне задуматься над тем, чтобы её ударить, как Аврора прижимается своими губами к моей щеке, совсем рядом с моими губами. Всего на две секунды, но это путает меня окончательно, и Энджон тут же пользуется этим, отталкивая меня и показательно вытирая свои губы. — Собирай свои вещи, мы закончили с работой на сегодня. — Практически рычит она, не очень аккуратно запихивая мои вещи обратно в рюкзак, пока я пытаюсь понять, что только что произошло. Аврора и сама выглядит испуганно, уже не пытаясь удержать маску спокойствия на лице, когда она выталкивает меня в обнимку с рюкзаком из дома прямо к открытой двери машины. — Иди, блять, быстрее. Скажи водителю адрес твоей подруги и вали нахуй отсюда. — Её голос сильно дрожит, но на лице снова появились гнев и разъярённый оскал.       Даже через двадцать минут, когда я в доме Алекс, я не понимаю, что произошло. Я прокручиваю в голове этот момент снова и снова, путаясь с каждым разом всё сильнее. Аврора меня… Поцеловала? Мы ругались, потом она дала мне пощёчину, я ударила её кулаком, собиралась ударить снова и… Она ведь ненавидела меня? Алекс укладывает меня спать всего через час после того, как я приехала. — Ты краснее помидора, Крис. Тебе явно плохо! — Настаивала Сандра, когда я попыталась возразить. — Тебе надо отдохнуть. Пожалуйста, — Быстро добавила она, и я сдалась. У меня будет время подумать об этом.