Losing Game

Вельзевул преследует странное чувство дежавю. Все это уже было. Было, конечно, не здесь, а добрых веков десять назад, но… «Эй, пернатый», - фыркала она тогда. - «Думаешь, сожру? Давай падай», - и Гавриил с неудовольствием садился с ней на одну лавку. На самый краешек. Поначалу. В следующий раз он был уже ближе. Когда расстояние между ними исчезло совсем, Вельзевул не помнит. В тот момент им явно было…не до этого. А теперь он снова сидит максимально далеко от нее, с этой своей приторно-вежливой улыбочкой на холеном лице, в которое так и хочется впечатать маленький, но крепкий кулак. «Эй, пернатый», - привычно хотела было окликнуть она архангела, но оклик остается только в мыслях. Пернатым ему не быть еще долго. Она одергивает себя. Да, перед ней Гавриил. Нет, он об этом не в курсе. – Габриэль, - окликает Вельзевул уже вслух, и морщинка недовольства устраивается между ее бровей. – Как насчет сесть поближе? Габриэль устраивается в мягком кресле в углу комнаты – между этим креслом и диваном, на котором расположилась его знакомая, совсем немного пространства, но сейчас оно кажется пропастью. Он даже не отнекивается, а честно и прямо отвечает: - Это было бы неприлично, Элизабет. Мы не так тесно знакомы. Вельзевул хочется взвыть. Вместо этого она только агрессивно опрокидывает в себя крохотную чашечку чая, надеясь что чай превратится во что-нибудь покрепче. Видимо, предложить «не-такой-тесно-знакомой» ей вина – тоже неприлично. Как и вести с ней беседу о чем-то, затрагивающем личные взгляды. Габриэль говорит и улыбается, беспрестанно улыбается своими натренированными губами, и чем больше он говорит, тем яснее становится, что он не знает ничего, что знает Гавриил, хотя он очень на него похож. Как можно стать похожим на самого себя? Он изящно закидывает ногу на ногу, сидя в своем кресле – для него оно в самый раз, хотя Вельзевул всегда казалось огромным. Для нее вся эта квартира кажется огромной, хотя ее демонической сути здесь до отвратительного светло и тесно – слишком много белого вокруг, но раньше вся эта светлость скрадывалась под сиянием сути архангела, сидящего рядом. «У твоих ничего не переломится, если они узнают, что под твоим одеялом живет демон?» - интересуется Вельзевул, нежась под мягким пледом. Гавриил, лежа с ней рядом, усмехается в ответ – кто сможет предъявить ему хоть что-то? Он сгребает ее под себя легко, как плюшевую игрушку, и она не сопротивляется, позволяя ему быть сильнее. «Ты думаешь, они не в курсе?» - бархатный голос щекочет ей ухо, а после она проваливается в чужое сияние. Сияние Гавриила обжигает. Но не так, как холодная отстраненность Габриэля. - Уже поздно, - подмечает он, бросив взгляд на часы на запястье. – Наверное, тебе пора? - Я никуда не тороплюсь, - отбивает его вежливую просьбу удалиться Вельзевул. Габриэль задумчиво смотрит на нее, переводит взгляд на часы – в его жизни все размеренно и по часам, нужно подумать, может ли он оставить гостью, встреча с которой должна была быть намного короче по его подсчетам. - Может быть, еще чашечку чая? – закрывает брешь в своем взгляде Габриэль. Вельзевул отрицательно качает головой: этот чертов чай скоро польется из ушей. Что она может сделать? Только говорить, стараясь не задевать провокационных тем. А даже если и? Что, сюда ворвется Михаил, выбив оконное стекло, и порешает обоих? Или Уриил подкараулит ее на выходе из подъезда, а его – по пути на работу? Внутри что-то настойчиво жужжит, предостерегая. Интуиция звенит и кричит о том, что до добра эти разговоры не доведут их обоих, и демон наполняет разговор мелкими, но провокационными вопросами. Как давно здесь живет? А где купил такой прекрасный галстук? Что думает о религии? А о последних дебатах в Парламенте? Габриэль не остается в долгу: ей приходится выкручиваться из расспросов о работе, о любимых местах, о планах на отпуск… Все это бессмысленно. Единственный плюс в том, что Габриэль слишком вежлив, чтобы выставить ее вон, а она – слишком наглая, чтобы извиниться и уйти. - Уже очень поздно, - тактично намекает он. – Я могу вызвать тебе такси. Вельзевул мрачно фыркает, ставя фарфоровую чашечку на тумбочку с такой силой, что та едва не разбивается. - И ты будешь спокойно спать, зная, что знакомую женщину увез в ночь совсем незнакомый таксист? – она приподнимается бровь, смотрит на него в упор: прозрачно-голубые глаза против серых, потускневших и безжизненных. Она берет его на слабо. Габриэль мнется, вежливая улыбка на какой-то момент сменяется задумчивым лицом. - Тогда могу предложить тебе остаться, - светлеет он, расцветая формальностью. – Можешь занять диван. - Ага, я уже на нем, - невежливо принимает она приглашение. Себе Габриэль раскладывает кресло. Они говорят не слишком долго – как только время переваливает за полночь, он становится все более вялым, а ответы его все больше похожи на односложные «да» и «нет». Вельзевул замолкает, когда слышит ровное дыхание. Свесив голову на грудь, Габриэль спит – слишком большой для этого огромного кресла, ему не разместиться там так, как он привык. Она помнит, как он спит – на спине, раскинув руки, как крылья. Иногда – раскинув руки и крылья. …сон его беспокоен. Он спутан по рукам и ногам, оплетён терновыми ветвями, и больше всего их – на груди и на голове. Они оплетают его так плотно, что становится тяжело дышать, тяжело мыслить, и даже то чувство полёта, которое рвётся из него, не может выбраться наружу. Ему кажется, что он летит вниз, падает, не в силах освободиться, но чьи-то руки тянутся к нему, разрывают путы – он уверен, что знает эти руки, снимающие с него колючие лозы, но не может узнать их. Темнота заволакивает всё, и больше он ничего не видит… Она смотрит на Габриэля, устроив голову на подлокотнике дивана. Ей не нужно спать так часто. Она может не спать вовсе. Он тоже может. Мог раньше. И мог лежать с ней, и не бояться ее, не думать о том, кем они друг другу приходятся… Чужое сбившееся дыхание возвращает ее в настоящее. Габриэль вздрагивает, хмурится во сне, а затем лицо его разглаживается, он вздыхает – и снова дыхание его становится плавным. Неважно, что там было раньше. Важно то, что есть сейчас. И сейчас, свернувшись калачиком в углу разложенного для нее одной огромного дивана, Вельзевул отчего-то чувствует себя невероятно одинокой.