Losing Game

Михаил предпочитает не спускаться в мир людей без необходимости – люди отвратительны ей. Отвратительнее только демоны, но от них никуда не сбежать, и потому с ними приходится мириться… до настоящей войны. На большее она не готова. Жаль, что не все ангелы разделяют ее позицию. Тогда бы сейчас они двигались настоящим отрядом, а не светлой троицей. Застать Габриэля близ любимой кофейни – любимой кофейни, подумать только! – было проще простого. Торопиться было некуда. В вечерних сумерках и общей спешке никто не обратит внимания на группу беседующих недалеко от входа. Люди слишком зациклены на себе, чтобы понять вершащееся рядом с ними. Михаил похожа на стрелу: тонкая, острая, с ледяным взглядом и осознанием цели, стоящей перед ней. Каблуки ее могли бы изрешетить асфальт, если бы она не сдерживала себя. Она старается не касаться ни стен, ни людей, но это не спасает – сам воздух города казался ей грязным и липким. Броню её равнодушия пробивает беззащитное тельце голубя со свёрнутой головой – на белоснежных перьях видны бурые пятна, а судорожно поджатые лапки посинели. Глаза Михаил синеют тоже – большего раздражения и боли она не позволяет себе. Хорошо, что скоро эта пытка закончится и для нее, и для их пленника. Уриил и Иегудиил следуют за ней молча, гордо подняв головы – сейчас люди их не заботят. У них одна цель. Гавриил. Они вышли к нему из толпы, ни на миг не сомневаясь в собственных силах. Габриэль как раз выходил из кофейни, держа подставку с двумя картонными стаканчиками в руках: будучи в удивительно хорошем настроении сегодня, он предвкушал уютный вечер в парке. Нет дождя, есть горячий кофе, там, в парке, наверняка найдется свободная лавочка, может быть, даже та самая, на которую Элизабет впервые к нему подсела, что еще нужно для счастья? Она всегда была пунктуальна, вряд ли придется долго ее ждать… Увидев знакомый силуэт, Габриэль широко улыбнулся, помахал свободной рукой: - Я здесь! – и удивленно замер, когда его практически прижали к стене – кашемировое пальто, к стене, подумать только. Стаканчик с кофе выпал из подставки, горячий напиток ошпарил ногу через штанину. Досадно. Он бы возмутился, если бы не… Время для него замерло на самом донышке ледяных голубых глаз, которые смотрели на него в упор, не моргая. Он не мог ничего сказать, не мог пошевелиться – мог только чувствовать, как внутри, кроме мерзкого и холодного страха, разворачивается что-то, что больше него самого. У тех, что стоят кругом – странная рябь за спинами, сияющая, белая, с неясными цветными мазками. Да что за чертовщина тут творится? - Архангел Гавриил, - голос Иегудиила кажется Габриэлю громоподобным и трубным. Он морщится, пытается закрыть уши руками, но руки не слушаются его. – Ты, посланник Божий… Гавриил. Голос ввинчивается не в уши, а сразу в душу, пока голубые глаза буравят его, иглами вонзаясь в лицо. Он чувствовал бы себя распятым, если бы мог раскинуть руки – но он не может ничего. Только вспоминать с каждым новым словом. Только осознавать с каждой новой непрошедшей секундой этого немигающего взгляда. Библейское имя… Перья… Он видит проступающие в сиянии крылья – много крыльев. Шесть. По два крыла – на каждого из тех, кто стоит перед ним. Спрятавшись в свое черное, нелепое пальто, Вельзевул движется в толпе – еще одна встреча, мучительная и необходимая ей. Уже подходя к кофейне, она видит, как Гавриил взмахивает рукой, а затем замечает три неестественно прямые спины, скрывающие его от ее глаз. Единственное желание – рвануться вперед, нагнать, но ноги увязают в киселе из времени и пространства. Вельзевул чувствует, как в ней закипает холодная ненависть. Она не привыкла быть беспомощной. «Тебе не стоит более приближаться к архангелу», - она помнит голос Михаил так, словно их разговор состоялся только что. – «или мы примем меры…» Вельзевул слабо помнит, как закончился их разговор – в тот момент она была занята тем, что удерживала себя же от убийства архангела. Плевать на то, что Небеса не простили бы ее за это. Она и без того никогда не будет Прощена. Но то, что ее не простит за это Дагон, когда узнает, и Гавриил, когда вспомнит, сильнее гнева Небес. Не она первая перешла границы – а Небеса, когда обрекли архангела на смерть в человеческом теле. Но она может быть первой сейчас. Ненависть рвется из нее, и под ударами этой ненависти рвется чужое безвременье – наплевав на здравый смысл, она идет сквозь толпу и готова пройти сквозь бежевые с золотыми перьями крылья Уриила, что держит время для всех, насквозь, наплевав на святость и свет, которые останутся на ней самой, обжигая оболочку. - Гавриил! - Небесной милостью были дарованы душа и тело тебе… - Иегудиил монотонно читает вынесенное Гавриилу обвинение. В глазах, что были серыми столько времени, проступает лиловый свет, искрами и сполохами, вместе с высвобождением запертой сути. Физическое тело испытывает боль. Гавриил молчит, и улыбка возвращается на его лицо. Теперь он может хотя бы улыбаться в ледяные глаза Михаил, своей правой руки, улыбаться так, чтобы быть выше них даже сейчас. – Небесной милостью будет изъято тело твое и очищена душа твоя… Прожитое мелькает перед глазами… Габриэля? Гавриила? Мимо пролетает ненавистный офис, первые дожди – весна, первая на земле весна, он не был здесь никогда прежде, не жил здесь так долго, подумать только! – любимая кошка, странные сны, бесконечные падения, мертвые птицы, стаи белых голубей, кофе на соевом молоке… Встречи с Элизабет. Не с Элизабет? Физическое тело его буквально трещит по швам, и больших усилий стоит ему сохранить улыбку, не превращая ее в маску боли и скорби на лице. Михаил протягивает руку к нему – не отрывая взгляда, словно готовится вынуть из него суть и зашвырнуть ее на Небеса, чтобы на этот раз все получилось верно. Они проконтролируют его лично, не позволят вмешаться никому больше. - Вы, называющие себя Ангелами, посланниками Ее, не посмеете… - прежний властный тон еще не вернулся к Гавриилу, но теперь он может хотя бы говорить. Отчего? Оттого, что вспоминает, каково это – быть собой? Но сила его еще дремлет, и он спотыкается о посторонний звук, замолкая, прежде чем мир перед ним перечеркивается шестью долгими, изорванными полосами. Уриил не вскрикивает даже – вздыхает громко, когда сияющих крыльев касается что-то омерзительно-темное, не то прорывая их, не то проходя сквозь. Ладонь Михаил падает, как если бы кто-то ударил сверху по ней – игольчатый взгляд ее перемещается ниже, сталкиваясь с ожесточенно-синими искрами. Вельзевул стоит перед ними, глядя свысока на каждого, и неважно, что для этого ей приходится поднимать голову. Только так она могла вмешаться в происходящее. Только крылатые могут стоять против крылатых. То, что осталось от ее крыльев после Падения – изодранные и обугленные остовы, но этого достаточно, чтобы прервать чужой ритуал хотя бы на мгновение. - Ты? – лиловые сполохи она чувствует затылком. Нет смысла отвечать. Не было смысла спрашивать. Гавриил видит распахнутые перед собой остатки крыльев. Шесть. На нее одну. - Демон, - губы Михаил сжимаются в тонкую ниточку. Она даже сейчас непоколебима, и эта ниточка – единственная ниточка к ее настоящим эмоциям. - Любое твое действие мы можем использовать против вас. Ты… ничего не сможешь сделать. - Ангел, - Вельзевул с трудом сдерживает свое жужжание и желание загнать край кости из крыла ей в горло. – Вы называете себя посланниками Ее Милости после этого? Будьте честны с собой, святоши. - Демоны не станут учить нас Милости, - Уриил осматривает свое крыло. Лучше бы в нем осталась дыра, думает Вельзевул. Лучше бы в ней самой сейчас осталась дыра. Стоять перед ангелами с распростертыми крыльями – хуже, чем стоять обнаженной. Она невероятно глупа. Глупее будет только отступить. Она не должна была… И теперь не должна отступать. Лиловизна глаз становится звонче и светлее – Иегудиил не замолкает ни на миг, очищая чужую душу и вознося Хвалу Великой, словно не перед ним сейчас стоит Княгиня Ада, явившаяся помешать Великому Плану. Никто не может помешать ему. Никто не может помешать Великому Плану. Он говорит о Предназначении, о Воле Небес, о всей прочей чуши, пока Вельзевул и Михаил перебрасываются убийственными взглядами. Михаил жалеет о том, что у нее нет флакона со святой водой. Вельзевул не жалеет ни о чем. - Архангел Гавриил, ты, посланник Божий, - гудит трубный голос, - Избери же верный Путь ныне и впредь, отринь демонов, вознесись… Белый свет ударяет по глазам, и Вельзевул инстинктивно зажмуривается – этого мгновения достаточно для того, чтобы широкая ладонь уперлась ей в лопатки, с силой выталкивая прочь из купола без времени. Спина взрывается болью – так больно ей не было со времен Падения. Основания крыльев горят без огня, и она падает в вязкую, замершую толпу. - Изыди, демон, - произносит знакомый голос, который звал ее по имени так долго. Дальше она может только смотреть. На два огромных белых крыла, на широко раскрытые лиловые глаза, светлые-светлые, почти прозрачные, на несколько тлеющих перьев в крыле Уриила… Восемь крыльев против шести. Этого ей не перебить. Взгляд Михаил догоняет ее, полный надменности и превосходства. - Хороша же защита Падших, - роняет она перед тем, как все они исчезают в мареве крыльев. Время возвращается не сразу. Времени нет еще целую Вечность. Вельзевул устало выдыхает. Крылья за спиной горят, словно бы она снова в том давнем пожаре Падения, и снова на ее спине – отпечаток ладони Гавриила, столкнувшего ее вниз. Есть что-то, что не меняется, пройдя сквозь тысячелетия, даже если меняются они сами. Ее любовь к архангелу, например. *** - Эй, - Дагон швыряет ей голубя с заботливо свернутой шеей. Птица шлепается у ног Вельзевул, и она смотрит на нее скучающим взглядом. – Тебе письмо. Не нужно долго думать, чтобы знать, от кого это письмо. Чтобы знать, что в нем сказано – такую память архангелу не простят и изничтожат вместе со всеми нерадивыми чувствами. Во имя Благости и Милости, разумеется. Вельзевул не прикасается к голубю – тот сгорает в едком адском пламени, которым до сих пор полыхают внутри ее крылья. Она слишком много знает.