Чернобыльская зона отчуждения Июнь 2016 года
Ближе к северной части ЧЗО — Центру Зоны — ландшафт постепенно меняется: безжизненная пожухлая трава цвета болота, и та пропадает, уступая место растениям степей — ковылю, тимофеевке, мятлику; редкие деревья, что ещё встречались, когда сталкеры вышли из Рыжего леса, становятся всё ниже и ниже; во рту всё явственнее ощущается привкус металла, сигнализирующий о присутствии радиации в воздухе. Антону-то такая атмосфера привычна во многом, чего не сказать о взвинченном Арсении, держащем дробовик в руках сегодня особенно твёрдо, смотрящего внимательно. Внутренняя концентрация Попова подкупила Шастуна, и он позволил себе засунуть собственный пистолет в кобуру, предоставив их безопасность Арсу. Доверие ли? Наверное. Антону нельзя позволять себе вручать собственную жизнь человеку, которого знает несколько дней, но, видимо, причины есть. Иначе — Зона таких ошибок не прощает. — Прикинь, тут несколько альбомов «Короля и Шута» есть, — восторженно говорит Антон, держа в руках выменянный накануне у Димы плеер. — Обожаю эту группу. — Старомодные рокеры-сатанисты? — уточняет Попов с той интонацией, что раздражает Шаста. — Это не совсем мой стиль, что ли. — Не совсем мой стиль, — передразнивает Антон, листая плейлист в поисках любимой песни. — А ты знаешь, моя кличка от них произошла. Арсений резко встаёт на месте, и Шастун едва-едва не врезается в его затылок носом, но замечает тёмные волосы за секунду до столкновения и останавливается, прислонившись грудью к чужим лопаткам. Попов разворачивается, опуская дуло «Чейзера» вниз, и выдаёт свою привычную улыбку, которая действует двояко: то вызывает ответную, то нервирует. — А с этого момента поподробнее, — произносит брюнет, заглядывая в дисплей плеера. — Мне до крайности интересно. Антон щурится в смущённой ответной улыбке и набирает в грудь побольше воздуха, готовясь рассказать то, что висело странной идеей на душе на протяжении четырёх лет, но выхода не имело. Эта повесть, в отличие от предыдущей, кажется Шастуну необременяющей, способной открыть его именно так, как хотелось бы. Нуждающейся в том, чтобы увидеть свет. — Ну у большинства людей анархия ассоциируется с бесконтрольным хаосом, когда каждый делает, что хочет. Ведь так? — Арс кивает. — Так, да не так. Главная идея анархизма — отсутствие власти — построена не на желании полной свободы, когда можно забить огромный болт на права других, нет. Всё гораздо сложнее. Тут суть как раз в контроле: каждый следит за своим поведением не под действием карательных органов, а из собственной совести и представлений о должном. Да, это звучит как утопия: мир, где люди сами отвечают за свои поступки и потому не нуждаются в централизованной власти. Но это именно та идея, которая мне была нужна после пожара. Контроль над собой и своими действиями, который у меня пошёл по пизде. А когда я приехал сюда и у меня спросили кличку, картинка в голове выстроилась, пазлы сошлись. Анархия — это именно то, чего мне не хватало. — Он умолкает, сжимая пальцами металлическое устройство. — А узнал я обо всём этом, услышав в песне КиШа незнакомое слово: «… среди ублюдков шёл артист, в кожаном плаще мёртвый анархист». Вот так. Теперь речь кажется Антону законченной, и он поднимает взгляд, ожидая реакции Арса, который проводит пальцами по подбородку и сощуривается, пытаясь уловить какую-то мысль, что намеренно ускользает из головы. — Контроль… — эфемерно произносит Граф, словно смакуя слово, каждую его буковку. — Контроль над собой. Поэтому ты не пьёшь? Боишься потерять пульт управления собственным телом? Шаст кивает, а Попов улыбается по-доброму. Так, что тусклое чернобыльское солнце кажется Антону ярче и теплее. Теперь оно греет его грешную душу, что продрогла от здешнего климата. Он побит пребыванием здесь до наливающихся кровью синяков, после которых остаётся фантомная боль ещё долгое время. Но в «большом мире» ему позвоночник по косточке переломала ментальная травма, смакуя агонию парня как дорогое французское вино. Из двух зол Антон всегда выбирает меньшую. Всегда выбирает Зону. — Хм, а у меня всё как-то проще получилось, знаешь, — после нескольких десятков секунд задумчивости выдаёт Арсений. — Последняя роль, которую я сыграл на сцене перед тем, как попасть в Зону — Эдмон Дантес. Граф Монте-Кристо, — с плутовской улыбкой поясняет Попов, разворачиваясь по пути следования и поднимая «Чейзер» на уровень глаз. — Актёр, значит, — резонно вставляет Шастун, следуя за удаляющейся спиной Арса. — Ну, как бы да, но не совсем, — увиливает парень, сканируя взглядом горизонт на наличие опасностей. — Поступил в РГИСИ, где проучился три года, а на четвёртом курсе стал заложником собственного эго и забрал документы из института, так и не получив заветную корочку. — Расскажешь? — копируя интонацию Попова, произносит Шастун, убирая плеер в один из карманов. — Расскажу, — уверенно отвечает Арсений, делая выдох перед выстрелом, чтобы увеличить меткость. Он спускает курок, и тишину Зоны разрезает глухой выстрел дробовика, лишающий жизни псевдособаку, расположившую своё мутировавшее тело в нескольких десятках метров от сталкеров. Антон нервно облизывает губы, потому что до такой степени свёл внимательность на нет, что даже не заметил мерзкое существо. Не был бы Граф на взводе — их ждала бы очередная стычка. — Но не сейчас, — заканчивает мысль Попов, перезаряжая «Чейзер», опустив приклад на согнутое колено. Шастуну кажется, что «не сейчас» звучит вполне обнадёживающе.***
Санкт-Петербург Апрель 2013 года
Новый цвет длинных напиленных ногтей. Нежный персиковый, потому что лак не должен бросаться зрителю в глаза со сцены. Но он бросается в глаза внимательному Арсению, который за год успел выучить её тело вдоль и поперёк. От кончиков тёмно-русых блестящих волос, которые вьются при влажной погоде, до плавных изгибов округлых бёдер. От светлого оттенка девственно-чистой кожи до чувственных тонких губ, которые так его завораживают, когда изгибаются в искренней улыбке. Она вся досконально скрупулезно изучена им с пылкой страстью, что присуща ему и в жизни, и на сцене. Его страсть её привлекает, как мотылька огонь, как писателя муза, как дерево солнце, как художника палитра. Палитра пёстрых непохожих цветов, из всего разнообразия которых Алёна выбирает нежный персиковый. А Арсений переплетает с ней пальцы и заботливо целует мягкую девичью ладонь. Она доверчиво улыбается, когда его губы с пальцев перекидываются на шею, на которой висит подаренная им серебряная цепочка. Губы Арса шершавые и непривычные на гладкой коже, но Алёна закусывает изнутри щёку от удовольствия и томно выдыхает ему в затылок. Её горячее дыхание на его коже тождественно панацее и самому ядовитому энергетику одновременно. Попова ведёт от этой антагонистичной смеси. Едва Арсений начинает ощущать приятную тяжесть в паху, Алёна позволяет себе пустить в ход наманикюренные пальчики: заводит ладони под его футболку и оставляет на коже красные полосы. Ставит свои метки собственности, чтобы другим неповадно было. Его сознание принадлежит ей, её тело — ему.***
— Мне нравится новый цвет, — мечтательно произносит парень, переплетая свои пальцы с её, и вблизи рассматривает ногти. Пахнущие сладкой клубникой волосы разметались по подушке. Её стройная ножка покоится поверх его торса. Глаза Алёны прикрыты в тянущей полудрёме, которая мутит мысли, но Арс блаженно смотрит на неё и хочет услышать её голос, который всего несколько минут назад выстанывал его имя так, что мурашки пускались. Но девушка лишь улыбается, не в силах преодолеть объятия Морфея, и протяжно зевает, прикрыв рот тонкой ручкой. — Тебя утвердили на Софью* в новой постановке? — наконец задаёт терзающий его вопрос Попов и наблюдает, как сон моментально покидает Алёну. Она выпускает свою ладонь из его, заправляет за ухо прядь русых волос и закусывает губу в волнении. — Нет, — спустя какое-то время произносит она. — Взяли Нину Шайдарову из другого потока, а меня поставили одной из дочерей Тугоуховских. — Новый режиссёр просто ничего не смыслит в творчестве Грибоедова, — отмахивается Арс, поправляя пальцами правой руки непослушную угольно-чёрную чёлку. — Смыслит, — агрится Алёна, заглядывая в кристально-голубые глаза парня, — тебя же утвердили на роль Чацкого. Попов смотрит на девушку с расстроенными глазами котёнка, которая накручивает на палец прядь волос, и не может успокоить щемящее чувство бездействия внутри себя. — Знаешь, тогда я открою свой театр, — загорается мыслью Арсений, страстным порывом хватая её молочно-белые руки, — и ты будешь играть в нём все главные роли. Всегда. А я буду режиссёром, восхваляющим твой незаурядный талант, какого больше на свете нет. Ты будешь Джулией Лэмберт, а я Майклом Госселином, только страсть наша не утихнет никогда**. Она смеётся колокольчиком, безуспешно натягивая на обнажённое тело одеяло, но всё-таки сдаётся: оказывается поражена решительным взглядом небесных глаз. — Хорошо, милый, — произносит Алёна, грациозно вытягиваясь, чтобы поцеловать его в щёку. — Люблю тебя, — нежно говорит Арсений, заключая её в объятия. — И я, — вторит девушка, обвивая руками его шею, покрытую родинками.***
Чернобыльская зона отчуждения Июнь 2016 года
Держа перезаряженный дробовик перед собой, Арсений выходит вперёд, прикрывая Антона, которого плавно настигает ощущение, что они с Графом поменялись ролями — ведущего и ведомого. Это цепляет парня, который за последние пару лет отвык быть последышем, потому что он этот этап благополучно прошёл ещё в свой первый год в Зоне. И теперь эта ситуация кажется нечестной и комичной в какой-то степени. Но Попов, чьи плечи, облачённые в бронежилет, мерно вздымаются при вдохах, идёт спереди и излучает неподдельную уверенность. Куда большую, чем есть у Шаста. И потому Антон вынужден подчиниться внутренней силе Арсения, хоть и всё его естество тому противится. — Арс, — задумчиво зовёт Графа Анархист, ища по карманам КПК. — А сколько тебе лет? — Двадцать два. Ты уже спрашивал, кстати, — спокойно отвечает Попов, и Шастун на месте замирает. Прожигает чужие лопатки пронзительным взглядом светло-зелёных глаз оттенка луговой травы и поджимает губы. — Блять, — кратко излагает мысли Антон, вынуждая Арса обернуться к нему. — Прикинь, я старше, — недовольно изрекает он, в театральном жесте скрещивая руки на груди. — На целый год. Попов хмурится, хмыкает, опустив глаза под ноги, и подытоживает: — Дед, что уж. — Разворачивается на пятках, подмяв траву под точкой опоры, и решительно продолжает двигаться вперёд. Антон вдыхает-выдыхает, пытаясь успокоить те самые шалящие нервишки, о существовании которых он впервые узнал во время перестрелки с тушканами на прошлой неделе — момент знакомства с его высочеством Графом, — и спешит нагнать стремительного Арсения, который теряется между стволов в поросшей невысокими серыми берёзками роще. Если о животном мире Зоны Антон может сказать весьма конкретно — не его, то с растительным куда сложнее. Цвет чернобыльской травы колеблется от насыщенно болотного до холодной охры. Никакой изумрудной зелени, которая щекочет подошвы ступней, если ходишь по ней босиком. Никакой прозрачной ледяной росы, оседающей на травинках перед рассветом. Никакого намёка на всё то, что было вокруг в Воронеже. Дома. Природа Зоны — это жалкая пародия на настоящий, милый сердцу, пейзаж средней полосы России. Но Шаст не видел «большого мира» уже четыре года и, почему-то, по его природе не скучает. Он адаптировался к окружающей действительности с мастерством хамелеона, а потому теперь смотрит на вольную, но необычную растительность Чернобыля спокойно. Его мало чем можно удивить, а почувствовать хоть небольшой намёк на сантименты — ещё труднее. Но Антон смотрит на эти крохотные, миниатюрные берёзки, мимо которых проходит Граф и даже не останавливается, и умиляется, почему-то. Шастуну тяжело это признавать, но, видимо, Зона ему вторым домом стала, и парень это допустил. Позволил страшному месту, которое пожирает людей пачками, занять место в сердце. И сбежать из неё уже не получится. Только если на другую чашу весов положить что-то более важное. Кого-то более важного. — Шаст, замри, — шёпотом произносит Арсений, но инстинкты Антона срабатывают за долю секунды. Он останавливается на месте, тихо вынимая из карманов ножи, и старательно прислушивается к перманентной тишине рощи. Попов смотрит на свой КПК и внезапно, шокируя Анархиста, кричит вдаль: — Чека, мы здесь! Антон неосознанно выпучивает глаза, крепче сжимает рукоятки ножей, когда из-за разросшегося кустарника показывается невысокий мужичок в серой экипировке с крылом на эмблеме рукава. Эмблеме, которую Шастуну доводилось видеть всего пару раз, но в каждый из них её носитель пытался убить молодого сталкера. Монолитовец. Член группировки, которая порядочно промывает мозги сталкерам, чтобы они стали послушными фанатиками — пушечным мясом. Такие ребята уже не имеют понятия, что такое долг, совесть, гуманность или сострадание. У них одна цель: как можно больше сталкеров обратить в «Монолит», а если не получается — стереть неверного с лица земли. Они чокнутые сорвиголовы, которые готовы на всё ради достижения цели. Потому Анархист уже берёт нож за лезвие и замахивается, чтобы выпустить его точно промеж глаз незваному гостю, когда на его напряжённую руку ложится ладонь Графа. Поджавший губы Антон поворачивает голову к Арсу, который смотрит доверительно и с улыбкой. — Всё хорошо, — спокойно заверяет Попов, пока Шаст убирает ножи на места. — Он свой. Тот, кого Граф назвал «Чека», подходит к сталкерам и, выдавив малоубедительную улыбку, за руку здоровается с Арсением. Шаст протянутую ладонь игнорирует, сурово переводя взгляд с показывающегося из кобуры на бедрах пистолета Волкера-П9м на нашивку «Монолита» на рукаве комбинезона. — Подозрительный у тебя парень, — ухмыляясь губами, окружёнными тёмными усами и бородой, замечает Чека, и Антона ведёт от того, что Арсений пропускает мимо ушей нелепое слово «парень». — Давай без этого, Серёнь, — довольно отнекивается Граф, убирая «Чейзер» за спину. — Последние дни были, мягко говоря, ни к чёрту. Так что теперь просто хочется сделать всё то, о чём мы договаривались, и быстренько разойтись. Мужчина поглаживает подёрнутые сединой виски и спускает с головы экипировочный капюшон, а у Антона с губ слетает смешок от нелепой причёски представителя грозной группировки. — Резиночка мозги не стягивает? — не удерживается от саркастичного комментария Шаст и даже не жалеет о нём, когда Чека неожиданно достаёт из кармана рюкзака — нет, не страшное орудие убийства тех, кто смеётся над идеальным хвостиком его волос — обыкновенные наручники. Но более всего поражает Антона то, что Попов протягивает свою правую руку вперёд, обнажив часть молочной кожи запястья, и позволяет Серёже заковать себя. Анархист так и остаётся стоять на месте столбом, не контролируя поток эмоций, отображающихся на своём лице, когда монолитовец подходит к нему самому, звеня металлом наручников, и тянется, чтобы лишить мобильности длинную Шастуновскую руку. Парень отдёргивает её и вопросительно смотрит через Серёжино плечо на Графа. — Тош, не упрямься, — располагающе говорит Арсений, подходя ближе, а у Антона всё внутри переворачивается от этого его «Тош». — Поверь мне: так надо. Это часть плана. — Напомни, — спустя пару секунд гнетущего молчания выдаёт Анархист, — почему я должен пойти с тобой дальше? — Потому что тогда ты узнаешь, почему я здесь. — Ты здесь потому, что я согласился прикрыть твой зад на дороге до ЧАЭС, — раздражительно бросает Шаст, поглядывая на зажатые в грубых пальцах Серёжи наручники. — Не эта история, — эфемерно обрывает его Попов. — Почему я оказался в Зоне. Антон переводит взгляд на Арсения, который смотрит в ответ глазами безгрешного ребёнка, выдыхает и протягивает левую ладонь навстречу холодным оковам металла. Замок глухо звенит при сцепке деталей, и Граф оказывается прочно прикован к Анархисту.***
Санкт-Петербург Сентябрь 2015 года
— Алло? — Алёна, солнышко моё, я нашёл нам помещение. Пришлось денег занять, но оно того стоит, мне кажется. — Отлично, Арсюш. Я уже выучила роль. А как же ты собираешься совмещать учёбу, актёрство и режиссёрство? — Я… забрал документы из института. Чувствую, что тво… наш театр — это дело всей моей жизни, и отвлекаться сейчас нельзя. — Ты знаешь, что я тебя обожаю? — Я знаю, что ты — моя муза, Алёна.