Наследники Морлы

Бедарцы взбирались по пологому восточному склону. На небо наплыла свинцовая туча — ехали почти в темноте, медленно, осторожно выбирая дорогу. Лошади с лугов Бедар-ки-Ллата, не привыкшие к холмам, оступались и поскальзывались на размякшей от дождя почве. Бедарцы притихли. Настороженные, они вглядывались в сумрак. Ветер приносил отзвуки битвы — они становились всё громче, лошади прядали ушами, раздували ноздри, чутко вздрагивали, возбуждаясь перед скорой сечей — а вместе с ними и всадники. Эйф поднял голову и принюхался. В воздухе остро пахло чужими лошадьми, металлом, хризскими благовониями и ярче всего — кровью. Ллонах Донгруах, ехавший впереди, бесшумно вытащил короткий и широкий, чуть изогнутый бедарский меч, какой бедарцы называли просто боаг-ку, «большой нож». Вслед за вожаком и другие воины обнажили оружие. Эйф сжал гладкую роговую рукоять меча — единственного наследства, что досталось ему от отчима; всё остальное же (по слухам, немыслимые богатства) по праву отошло новому койхре Ллонаху Донгруаху. Ллонах привстал в стременах. Он издал два коротких резких свиста. Заслышав их, лошади заволновались под седоками, узнав знак к наступлению. Щелкнули плетки. Бедарцы устремились вперед — их высокие, пронзительные боевые кличи разнеслись над шумом сражения, взблеснули изогнутые клинки, разрубая струи дождя — и бедарские кони на всем скаку врезались в крыло вражеского войска, отступающего под натиском воинов из Карна Гуорхайль. Боаг-ку Ллонаха Донгруаха обезглавил пешего рохтанца. Ллонах подхватил отрубленную голову и поднял над собой, показывая своим родичам. «Ийех, ийех!» — возликовали бедарцы. Воодушевленные, они принялись косить рохтанцев, как густые травы на просторах Бедар-ки-Ллата. С налету они смяли правое крыло и погнали тех, кто уцелел, на западные холмы, где воины старого Ванариха бились с гуорхайльцами под водительством Райнара Фин-Солльфина. Южане наталкивались друг на друга, сбивали с ног собственных родичей, кидались под копыта лошадей, сами бежали на копья и вилы гуорхайльцев, спасаясь от бедарских мечей. Бедарских конников осталось от силы три десятка — слишком многих настигли стрелы фальгрилатских лучников в самом начале сражения — но обезумевшим от страха южанам казалось, что на Гурсью гряду откуда ни возьмись нагрянуло новое, свежее войско. Они уже не пытались отбиться. Те, кто оказывался близ элайров Хендрекки, вопили им на бегу: «Вели отступать!» — и, не дожидаясь приказа, скатывались вниз по крутому южному склону. Эрдир Кег-Фойлаг с трудом удерживал свою лошадь, сносимую толпой к краю гряды; он охаживал бегущих плетью и кричал, багровея от бессильной ярости: «Сражайтесь! Сражайтесь, чтоб вас, Ку-Круховы отродья!» Выдернув воткнутое в землю копье, Эрдир запустил его в Ллонаха Донгруаха — Ллонах увернулся, проскользнув под конским брюхом, вновь вскочил в седло и направил коня прямо на Эрдира. Лошадь Эрдира и конь Ллонаха Донгруаха закружились на краю холма, кусаясь и сбивая торчащие из земли копья, пока их седоки силились поразить друг друга мечами или сбросить наземь. Эйф поддал пятками в бока своему коню. На полном скаку он ударил Эрдира отцовским боаг-ку — клинок соскользнул по кольчужной сетке шлема, но всё же ранил Эрдира в шею. Ошеломленный неожиданной болью, Эрдир не сумел отбить удар Ллонаха. Оглянувшись, Эйф увидел, как Эрдир Кег-Фойлаг тяжело вываливается из седла. Эйф придержал коня и посмотрел по сторонам. Его родичи носились по гряде, настигая бегущих рохтанцев; кое-где, зажатые гургейлями, из последних сил бились люди из старого Ванариха; элайры Хендрекки неслись вниз по южным склонам, топча своими лошадьми пеших, будь то враг или земляк. Лучников из Фальгрилата, от чьих стрел полегло столько соплеменников Эйфа, было нигде не видать: должно, повернули назад первыми, справедливо рассудив, что уже сполна помогли Юрмари Аиль-Кехту, а погибать за него они не клялись. Взгляд Эйфа метался от одного рохтанца к другому. Он встал мягкими сапогами на седло, чтобы видеть дальше, но Эйфу и прежде было нелегко различать этих ду-муйргреде, а теперь, в грязи и засохшей крови, они и подавно все на одно лицо. Эйфа охватило отчаяние. Как он отыщет Мэйталли в этом потоке? Отправляясь на битву, Эйф надеялся, что узнает Мэйталли по хризской «чешуе» и тонконогой гнедой лошадке — Эйф хорошо ее помнил, залюбовался, когда тот несчастный младший сын Морлы впервые въехал на ней в ворота Мелинделя. Но на холмах почти не осталось вражьих всадников, а те, кто бежал, уже спустились с гряды и растворились в дождливых сумерках. Может, они увели Мэйталли с собой? Эйф поехал назад, еле отыскивая дорогу среди мертвых тел. Ему не хотелось сознавать, что испытал облегчение, когда не нашел Мэйталли. Эйфу и Мэйталли суждено побрататься — такова была воля Нэахта, да радуется он на пиру предков, — и Эйф пообещал себе перед сражением, что отыщет Мэйталли среди рохтанских воинов и спасет от гургейльских клинков. Но одному лишь Всевышнему открыты невидимые водопои на земных пастбищах. Если небесный погонщик разделит судьбы Мэйталли и Эйфа, кто осмелится идти наперекор его премудрой воле? Эйф приложил к губам тыльную сторону руки, где бугрилось клеймо — Око Господне. Не отнимая руки, он пустил коня шагом, наблюдая, как его родичи раздевают мертвецов под приглядом своего койхры. Кто-то уже бранился с гургейлями за серьги убитого элайра. Ллонах Донгруах подозвал Эйфа пощелкиванием пальцев. Когда Эйф подъехал, Ллонах указал на ворох рохтанских плащей и кафтанов у передних копыт его коня — время от времени бедарцы подходили с новыми и, поклонившись койхре, клали их сверху. — Твоя доля, жеребчик, — сказал Ллонах. Эйф изумился. — Всё мне, дядюшка? — переспросил он, прижимая руку к животу и согнувшись в седле так, чтобы оказаться ниже Ллонаха. — Отдашь женам, пускай шьют из них ковры для твоей кламмах. Эйф просиял: неужто койхра задумал его женить? А Ллонах продолжал, улыбаясь смущению Эйфа: — Моего младшего зятя — слыхал? — бык задавил. Лежит, не встает, уж поди и не встанет — велик Господь, непреклонна его воля! А старший вон, под грядой упал. Думаешь, живой еще? Эйф припомнил, как стрела из длинного фальгрилатского лука пронзила шею родича. — Нет, дядюшка, тут живым не быть… — Живым не быть, — кивнул Ллонах. — Как возвратимся на родные луга, справим тебе свадьбу. Женился на сестрах — в кламмах согласие, так говорят старики. Я и самую младшую за тебя отдам: она хоть и без мужа, а уже двух крепких детей родила — будет тебе хорошей женой. Наш род плодовитый, — с важностью заключил Ллонах. Эйф склонил голову и положил ладонь Ллонаха себе на затылок в знак благодарности. — Да рожают твои коровы двойней, а кобылицы — тройней, дядюшка Ллонах! — произнес он потупившись, как подобало почтительному юноше. — Но по богатству ли мне, сироте без скота и кламмах, вести трех жен за брачный полог? — Ай, жеребчик, что ж ты мне обиду наносишь, сиротой себя называешь? — Ллонах поцокал языком. — Или я не взял в жены твою мать, выгнал вас с сестрой из ду-Райне, позабыл о твоем родстве с койхрой, едва только доблестный Нэахт отправился дальним путем в кламмах Господа? Четверых сыновей отнял у меня великий голод (да взнуздают демоны вероломного Хюне Муйргреде и объедут на нем все свои ледяные владения!). Мои сыновья от младших жен еще младенцы. Кто возьмет плеть Райне, когда праотцы позовут меня на вечный пир? Кулнак Оиган и Бедела Эренруам давно примеривают к своим именам прозвание Райне, да только какие койхры из этих разжиревших меринов? Твой достославный отчим всегда видел плеть Райне в твоей руке. Слишком рано покинул он земные пастбища ради лугов небесных. Но в следующий раз, помоги Господь, на собрании ду-ллайда будут кричать твое имя. Эйф рассыпался в благодарностях, но внутри у него что-то болезненно потянуло, будто от голода. Он всем сердцем стремился назад, на родные луга Бедар-ки-Ллата, прочь от этих негостеприимных краев и враждебных, скрытных людей с их бессмысленными обычаями и запутанной речью; но вместе с тем не думал, что придется покинуть Карна Гургейль так скоро. Эйф поставит свою кламмах рядом с кламмах Ллонаха Донгруаха, войдет в его род старшим зятем, превратится из юноши в зрелого мужа, и все сыны Бевре станут прислушиваться к его голосу. Нужно заслужить их уважение, показать свою удаль и ловкость в играх коней на Кан Туидат и Мойл Махетан, доказать, что достоин направлять отцовской плетью весь ду-ллайда — бедарский народ. При мысли об этом Эйф обмирал. Он медленно двинулся обратно к восточным склонам. Задумавшись, Эйф не обращал внимания на эсов, что рыскали среди мертвых и раненых в поисках поживы. Мимо проехал один из знатных гургейлей верхом на буланом коне Хендрекки; влажная от пота шкура коня отливала золотом. За ним следовали другие воины; они похлопывали всадника по коленям и шумно его нахваливали — Эйф не стал прислушиваться, за что. Он уже начал спускаться, когда заслышал жалобное ржание — так лошадь кричит от боли, когда жеребится. Эйф посмотрел вниз с холма, но в сумраке сумел различить лишь смутные очертания в узкой расселине, затопляемой ливнем. Верно, лошадь поскользнулась на размытом краю гряды и свалилась в расселину, не удержавшись на крутом южном склоне. Эйф из опаски спешился и, взяв коня под уздцы, повел его вниз. Лошадь всё кричала, и от этого горестного ржания у Эйфа на душе становилось еще тягостнее. Хорошо бы найти Эадана и попрощаться: кто знает, когда они свидятся вновь. Да и свидятся ли? Эйфа призывает матерь Бевре. Его ждут стада и табуны Райне, почетное место у скатерти в кламмах тестя-койхры, гордые дочери Ллонаха Донгруаха, чьи бесчисленные косы тяжелы от хризских монет, — Эадан же привязан к Карна Гургейль неразрывными узами побратимства. Знал ли Эадан, когда братался с Вальзиром, что тот балайр? Эйф верил, что нет, не догадывался: какой благоразумный муж вверит собственную судьбу в руки кровожаждущего безумца? Ведь Эадан собственными глазами видел, на что был способен Ниффель Морла. Не стал бы он избавлять Трефуйлнгид от одного балайра, чтобы возвысить другого… «Господи, охрани Эадана от недоли и злосчастия», — мысленно произнес Эйф молитву, которой научила его мать. Он не позволил себе сказать «охрани от Вальзира». Его конь всхрапнул, почуяв другую лошадь. Эйф отвлекся от невеселых дум. Обогнув оползень, он увидел, наконец, лошадку, лежащую на боку — та уже не ржала, уронила голову в скопившуюся в расселине дождевую воду, только бока ее ходили от тяжелого дыхания. Приблизившись, Эйф захолонул: узнал, чья это лошадь. Небольшая, правильного сложения, с незлобливым, покладистым нравом — таких любят покупать у бедарцев знатные эсы и хризские богачи для своих сыновей. Как ладно смотрелся на ней пригожий Лиас Морла! А после Нэахт посоветовал Хендрекке отдать лошадку Мэйталли — юному, хрупкому наследнику будет нетрудно с нею управляться. Эйф позвал Мэйталли по имени. Не дождавшись ответа, он бросился глубже в расселину, круто уходящую вниз — вскоре Эйф уже брел почти по колено в воде. Сумрак становился всё гуще. Эйф снова позвал, и на этот раз ему почудился странный звук — не то всхлип, не то стон. Пройдя еще немного, он разглядел впереди нечто скрюченное, привалившееся к стене расселины, по которой ручьями сбегала жидкая от дождя грязь. Эйф кинулся вперед, задыхаясь от изнеможения и радости: все-таки жив! — но только он коснулся плеч Мэйталли, как тот завизжал страшно, затрепыхался, выворачиваясь у Эйфа из рук. Эйф подхватил Мэйталли. От испуга даже не заметив тяжести, взвалил его себе на спину и бегом понес прочь, как, бывало, носил на закорках маленькую сестру. Мэйталли рыдал и кричал, не переставая. Эйф пытался представить, насколько плоха его рана, и ему становилось дурно от страха и жалости, словно боль Мэйталли передавалась ему. Выбравшись из расселины, Эйф опустил Мэйталли на землю и подвел своего коня. Мэйталли корчился во взрытой ливнем грязи, закрывая лицо ладонями. Эйф с усилием отвел его руки — он ожидал увидеть ужасные раны, подобные тем, что нанес Мэйталли Ниффель-балайр, но не увидел ничего, кроме заживших шрамов. — Куда же тебя ранили? — недоумевая пробормотал Эйф. Он принялся осматривать и ощупывать его голову, шею, руки, бедра, не защищенные броней или поножами, но, похоже, пляска мечей не оставила на Мэйталли и царапины. Эйф подумал, может, Мэйталли переломал себе кости, скатываясь с гряды — он подвывал, когда Эйф сжимал его слишком сильно. — Я увезу тебя отсюда, — сказал Эйф, стараясь, чтобы в его голосе не прозвучала тревога. — Керхусьов Мере умеет вправлять кости. Он не откажет мне в просьбе: он молочный брат Ллонаха Донгруаха, а дядюшка Ллонах мне теперь тесть… Приговаривая так, Эйф усаживал Мэйталли на своего коня. Мэйталли мотал головой и говорил что-то, давясь рыданиями — кажется, просил отпустить. «Я не хочу назад, — причитал он. — Только не назад, умоляю, мне так страшно, так страшно, я не хочу, он же меня убьет…» — Битве конец, тебе нечего бояться, — возразил Эйф, вытаскивая из-за голенища длинный нож. — Я попрошу за тебя у славного Эадана. Эадан — великодушный и справедливый койхра, он сохранит тебе жизнь. Всякому ясно, что ты обнажил свой меч на гургейлей не по собственному хотению, а лишь из сыновней покорности твоему высокородному отцу. — Эйф говорил так горячо, словно пытался обнадежить самого себя. Одним движением он перерезал глотку лошадке Мэйталли, вытер лезвие о ее шкуру и, спрятав нож обратно, взобрался в седло. Заставив Мэйталли обхватить его сзади — тот сразу же крепко в него вцепился — Эйф тронул пятками коня. — Ничего не бойся, Мэйталли, — убежденно сказал Эйф. — Я больше не оставлю тебя одного. Наши великие отцы желали нам побрататься. Вожаки ду-муйргреде и ду-ллайда всегда были братьями — с тех давних времен, когда твой предок Эрдир Изгнанник нашел пристанище у моего предка, непокоренного Мурала Райне. Они выехали на равнину, куда уже начали стягиваться воины-эсы, нагруженные снятым с мертвецов добром. Эйф еще издалека завидел Эадана — тот смеялся, обнимая воинов и разглядывая их добычу, и у Эйфа в животе опять потянуло. Мысленно он начал подбирать слова, с какими попросит пощады для Мэйталли. Не таким воображал он себе прощание с Эаданом… — Поглядите-ка на нашего бойкого жеребчика! — раздался позади голос Ллонаха Донгруаха. Он нагнал Эйфа и поехал рядом, придерживая одной рукой узел с поживой; его седельные сумки тоже были туго набиты. — Отдашь пленника в дар Эадану? Или себе оставишь? Сомневаюсь только, что сумеешь взять за него хороший выкуп: жена койхры не больно-то жалует пасынка, а кроме нее теперь выкупать его и некому. — Ллонах с довольным видом хлопнул ладонью по своему узлу, связанному, как Эйф разглядел, из плаща Эрдира Кег-Фойлага. Эйф положил ладонь на руку Мэйталли. — Это брат мой, дядюшка Ллонах, — произнес он твердо. Ллонах окинул его взглядом с ног до головы, но, казалось, не слишком удивился. — Что ж, брат так брат, — сказал он, посмеиваясь глазами. — Видать, жеребцам из рода Райне суждено вовек быть вожаками в Муйргредовом табуне.