Наследники Морлы

Валезириан смотрел на свои руки, лежащие на коленях. Они казались чужими. Он не сомневался, что не сумеет пошевелить и пальцем. Изредка накатывала дрожь, а после наступала непреодолимая слабость, словно из него вытянули все силы, как демоны высасывали кровь из грешников на той страшной миниатюре в Иефитрикии, из-за которой Валезириан избегал раскрывать последние страницы. Он устал. Он так устал, что приходилось собирать всю волю, чтобы сделать вдох. Продолжать было никак невозможно. Иссушенный, опустошенный. Больше нет сил выносить все это. Больше ничего не осталось. Это конец всему. Теперь не найдешь утешения в именах предков: первое же имя, Валезий Эгифор Камламетен, обрело лицо, голос, глаза, глядящие на Валезириана с враждебностью и брезгливостью. Всё отнял у него… «Весьма дерзко для раба-полукровки объявить себя потомком Камламетенов», — наплывало в сознание гулким эхом, а Валезириан был слишком слаб, чтобы не впускать. На что уповает самозванец, заявившийся в Тирванион со свитой хадаров? Рассчитывает на выкуп, как все они, негидийские дикари? Для того отправил своего конкубина сеять смуту среди городской гвардии, подстрекать гвардейцев на грабеж лавочников, торгующих с дозволения наместника? Валезириан не понимал. Стоя перед Валезием Камламетеном, под его уничижающим взглядом, он чувствовал, что утрачивает способность мыслить, что вместо разума остается лишь страх. Страх и стыд, точно в детстве, когда что-то будто обрубало все мысли, и он никак не мог рассказать наизусть из священных книг, хотя ведь выучил, учил всю ночь… Валезий Камламетен приказал вернуть Иефитрикию. «Это достояние моего рода, — сказал он. — Недопустимо, чтобы она пребывала в руках хадаров, не осиянных светом истинной веры». Это было последнее, что Валезириан услышал. После — лишь обрывки фраз, отзвуки голосов, которые он уже не узнавал. Кто-то его удерживал, вел за собой, они шли, шли и шли, но Валезириан почти не чувствовал прикосновений, почти не замечал, как переставляет ноги. Им владела лишь одна мысль: это конец, конец всему. Белокаменный Тирванион, где прекратятся его мытарства и он обретет долгожданный покой, займет место, ему предназначенное, больше не будет чужим, больше не будет в опасности — Тирванион, обещанная ему родина, предала его, обернулась еще большим злосчастием. Не надо было приезжать. Лучше бы он оставался во тьме Негидии с далеким светом Тирваниона из рассказов матери — и никогда не узнал его настоящего. Не узнал, каково это — утратить свой единственный свет. — Ты бы выпил, моя печень — авось, полегчало бы, — сказал Эадан. Он поднес к губам Вальзира кувшин вина, но Вальзир словно не заметил, сидел не двигаясь, глядя прямо перед собой взглядом точь-в-точь как у хризских святых людей, про которых богоприятный Фона рассказывал столько удивительного. Но несмотря на ведовскую силу, которой наделил их бог, все они приняли страшную смерть… Эадан вдруг испугался за Вальзира. Он отставил кувшин и положил голову Вальзира себе на плечо — тот подчинился, и эта его покорность встревожила Эадана еще больше. — Чем же мне облегчить твое сердце, милый мой брат? На всё готов ради тебя… Эйф схватил кувшин и сделал несколько быстрых глубоких глотков, только бы не смотреть, как Эадан огорчается. Лжет Ниддурамово присловье: вовсе не перебивает горькая кифиллира горечь жизни. От нее становится еще горше. Эйф выдохнул с болью. Невыносимо было видеть, как Эадан терзается за Вальзира-балайра — прямо как побратимы из песен, что испытывали и радость, и муки друг друга. То свидетельство великой любви между ними… Эадан так красив в своей благородной печали. Истинный герой Трефуйлнгида, всегда поступающий по правде. Разве Эйф восхищался бы им так, как сейчас, если б Эадан не был верным братом своему брату? Отчего же тогда Эйфу столь тягостно видеть, как Эадан утешает побратима? Эйфу должно быть совестно за свою неприязнь к Вальзиру, ничем не оправданную. Устыдившись, Эйф горячо заверил Эадана: — Что бы ты ни решил, бесстрашный Эадан, я и мои родичи стоим на твоей земле. Эадан широко улыбнулся — словно солнце выглянуло из-за туч, показалось Эйфу. — Спасибо тебе, молодой Эйф. Ты славный сын… — Эадан чуть было не сказал «Орнара», но вовремя вспомнил об истинной вере бедарцев: — …славный сын вашего бога. Я никогда не забуду твоей дружбы. — Он подался к Эйфу и расцеловал его в обе щеки — и сразу же вновь повернулся к Вальзиру. Эйф хлебнул вина. На щеках пылали поцелуи Эадана. Ниддурам взглянул на него с прищуром — прямо как Ллонах Донгруах, когда Эйф поведал ему о желании отправиться на подмогу Эадану, — но ничего не сказал, продолжил вымачивать в масле с травами кусок тяжелой, твердой хризской лепешки. Потом сунул в рот и принялся не торопясь обсасывать, наблюдая за Эаданом и Вальзиром. Неожиданно Вальзир произнес: — Я хочу, чтобы это нет. Голос у него был севший, почти неслышный, но все обернулись. — Чего нет, моя отрада? — спросил Эадан. С видимым усилием приподняв руку, Вальзир показал вокруг. — Всё. Всё это. Пусть всё это нет. — Твой побратим становится истинным тирванионцем, — осклабился Ниддурам. — У хризов говорят, нет такого горожанина, который хоть раз не пожелал бы, чтоб высокий Тирвойнун провалился в преисподнюю вместе со всей своей скверной. У Эадана вспыхнули глаза. Конечно, еще бы не пожелать: после того, как здешний карнрогг обошелся с ним и Вальзиром, Эадан и сам разрушил бы Ан Орроде до основания, да еще приглядел бы, чтобы тех высокомерных лайкарлахов погребло под их собственным бражным залом. Эадан оглядел кайрцев. Те передавали друг другу кувшин с вином, расположившись кто на скамьях, а кто прямо на полу в постройке, как объяснил Эадану Ниддурам, отведенной для ан-орродских воинов. Эадан угадывал по их угрюмым лицам, что кувшин этот последний и что пожалованных им монет уже не осталось. Ниддурам ворчал, что на прошлые праздничные дни их кормили лучше — Эадан не знал кушаний, что тот перечислял, загибая пальцы, но понял, что и в этом недостойный карнрогг обделил своих элайров. Эадан принял решение. — Они ведь не только моего побратима хулили, — начал он. — Они и вас, удалых сынов Кайре-ки-Ллата, дурным словом не обошли. Я не забыл наш уговор, славный Ниддурам: попросил за вас у карнрогга. А он на это отвечал: «Нечего этим конокрадам хадарским разъедаться на наших милостях, довольно с них и двух монет на праздник! А больше пускай и не ждут — ни сейчас, ни даже как зима сменит осень», — и Эадан добавил для пущей убедительности: — Это мне так перетолковал с хризского Видельге. А промеж себя эти прохвосты наверняка и того хуже вас поносили. Кайрцы переглянулись, зароптали на своем, размахивая руками. Ниддурам с остервенением оторвал зубами кусок лепешки. — Ийхкка, — скривил он губы — Эадан уже знал, что этим словом кайрцы обругивают хризов. — Значит, и к зиме жалованья не будет? Так и сказал? — Так мне пересказал Видельге, — кивнул Эадан с самым уверенным видом, на какой только был способен. Ниддурам встал с расстеленной на полу войлочной накидки и прошелся по покою, злобно дожевывая лепешку. Другие кайрцы следили за ним, выжидая, что скажет высокороднейший из них. Вытерев руки о голенища сапог, Ниддурам остановился и обвел взглядом своих родичей. — Ну что, ду-мадбг, — обратился он к ним весомо и торжественно, — стерпим несправедливость? Или возьмемся за кселлии и потребуем у семиждыверного правды? Кайрцы повскакивали на ноги. — Правды, правды! — закричали они. — Что они говорят? — спросил Эадан у Эйфа. — Хотят идти к здешнему койхре просить правды. — Эйф казался обеспокоенным, но Эадан не стал разбирать, отчего; рассмеялся, довольный своим ловкачеством. Кайрцы скинули плащи и облачились в другие, темно-винного цвета, с нашитыми хризскими знаками и листьями из желтого шелка; водрузили на головы шлемы, взяли в руки топоры с двумя лезвиями. Эадан залюбовался. Они и прежде его впечатляли, в своих одинаковых плащах и блистающих чешуйчатых доспехах, — а теперь и вовсе виделись бессмертными элайрами Орнара, готовыми к бою со Старшими. Горделивые и грозные, кайрцы прошествовали меж рядами столбов и двинулись по широкой мощеной дороге вверх, к дому карнрогга. Другие ан-орродские воины — большей частью рохтанцы — что встречались им по пути, соглашались, что те задумали правосудное дело. Они присоединялись к кайрцам, и когда подошли к бражному залу, Эадан чувствовал себя частью настоящего войска. Он вновь испытал радость единения: хорошо, что он не один, что на его стороне столько славных мужей. Значит, его правда истинна, а его месть — справедлива. Рогатые Повелители взирают на него с благосклонностью, и Этли по велению отца уже разворачивает над Эаданом свою пеструю шубу. Хриз в великолепной золоченой броне — вроде той, в которой красовался Хендрекка в битве на Гурсьей гряде — заступил им дорогу. Он был не похож на тщедушных Вальзировых родственников: дородный, с большой головой и мясистым носом, с густыми темными бровями при белокурых волосах, что озадачило Эадана. Справа и слева от него стояли жилистые воины с кожей как бронза; они настороженно осматривали толпу, держа наготове странные кривые мечи — не мечи, а серпы какие-то. Эадан протолкался вперед, чтобы разглядеть получше: не каждый день увидишь столько необычайного! А толстый хриз тем временем завел речь на своем языке, и по темнеющим лицам, по негодующему говору, что поднялся среди кайрцев и их собратьев по алым плащам, Эадан понял: хриз им выговаривает за непокорность. Верно, то был карнроггов первый элайр, которого властитель Ан Орроде отправил утихомиривать воинов — вместо того, чтобы выйти к ним самолично. Эадан в который раз убедился, какой тот недостойный правитель. Первый элайр повысил голос, чтобы перекрыть гул толпы, но кайрцы и рохтанцы тоже принялись кричать в ответ, наступая на хриза. Тот сделал резкое движение рукой — указал на что-то, выплюнул незнакомое Эадану хризское слово. Ниддурам выругался: «Еще будут тупозубые ийхкка грозить нам плетьми!» Эадан и сам возмутился до глубины души. — Этот лайкарлах что, за рабов вас держит?! — воскликнул он. Его слова словно смели последнюю преграду — кайрцы бросились на хриза и в мгновение ока расправились с его серпоносцами; схватили хриза за завитые волосы и протащили по камням дороги, заставили упасть на колени. Снова раздался голос Ниддурама; Эадан не видел его за спинами других воинов, но заметил, как поднялся его топор — оба лезвия ярко вспыхнули отблесками огней бражного зала. Двинулись дальше — почти бегом, охваченные нетерпением и жаждой крови. Эадан едва не свалился, с разбегу наскочив на обезглавленное тело толстого хриза. Миновали запертые главные ворота и побежали вдоль стены. — Я знаю, где можно перелезть! — крикнул Эадан Ниддураму, гордый, что способен помочь ему советом. Ниддурам обнажил желтые зубы в этой своей насмешливо-снисходительной ухмылке. — Ну, веди, гургейль-брат. Эадан заподозрил, что Ниддурам и без него знает о той каменной плите, окруженной цветами, но все равно побежал вперед, взволнованный всеобщим волнением. Он помог Вальзиру забраться на стену и влез сам, стараясь не обращать внимания на резкую боль в левой руке — гурсы б загрызли Тьёгена Фин-Гебайра и его распроклятую булаву! Спрыгнул во двор, спустил Вальзира. Посмотрел на окно комнатушки, где они столько дней просидели в заточении. «Пришла пора припомнить хозяину его жидкую похлебку и зеленые ягоды», — подумал он со злорадством. Позади приземлился Эйф. Эадан оглянулся на него, потрепал по плечу. — Это ли не потеха, меткий Эйф? Эйф просиял улыбкой. Вместе они последовали за Ниддурамом. Тот не задумываясь шел через покои, лестницы и переходы, словно в собственном доме. От стен отражался топот множества ног в подкованных сапогах. Бражный зал казался безлюдным: ха, малодушные лайкарлахи! — попрятались кто куда, как Младшие, заслышавшие лай Орнаровых псов. У дверей того же громадного зала, из которого Эадана и Вальзира еще недавно выгнали столь унизительно, выстроилось с дюжину воинов, тоже рохтанцев. Они направили на толпу копья, но глядели благодушно: видать, не слишком-то рвались оборонять хозяев, от которых больше двух монет не дождешься. — Хей, благородный Ильгит, — поприветствовал Ниддурама один из них. — Что это вы замыслили? Чью кровь я вижу на твоем кселлии? Ниддурам самодовольно повертел в руках топор. — Господин начальник получил, что ему причитается. Стражники одобрительно закивали: давно пора… — Да вы никак и Камламетенам отплатить вознамерились? Ниддурам прищурился. — Будете останавливать? Тот, кто говорил за всех, обменялся взглядами с приятелями. — Мой побратим женат на женщине с Кайре. Проливать кровь родичей не стану. Эадан хохотнул про себя: как тут не почтить родную кровь, когда этих родичей — целое войско против дюжины. Стражники расступились, и Ниддурам толкнул двери топорищем. Теперь надменный хризский карнрогг стал куда сговорчивей. Он даже поднялся со своего кресла, чтобы говорить с Ниддурамом — стоял перед ним высокий и прямой, всеми силами сохраняя достоинство. Но Эадана не проведешь: он приметил, как дергается глаз старого хриза. Ниддурам держал перед собою окровавленный топор, как безмолвное напоминание. Они пустились в долгий разговор на хризском — торгуются, догадался Эадан. Видельге сжался за карнроггским креслом, вцепившись обеими руками в отполированный шар из серого камня, венчающий спинку кресла. Он напряженно слушал. Его глаза метались по толпе; на миг остановились на Вальзире, и Эадан увидел, как Видельге сжал зубы в бессильной ярости. Эадан взял Вальзира за руку. — Благородный Ниддурам, скажи кольцедарителю, чтобы повинился перед моим братом. — Эадан заставил Вальзира подойти к деду. — Пусть восстановит справедливость, им же и попранную: назовет имя своего бога, что Вальзир — сын его дочери и единственный наследник. Ниддурам выгнул бровь, но все-таки произнес что-то по-хризски — похоже, ему было любопытно, как наместник откликнется на такое неслыханное требование. Выслушав, старый хриз изменился в лице. Он впился в Вальзира своими рыбьими глазами, раскрыл тонкогубый рот — Эадан заподозрил, что он опять вознамерился нанести Вальзиру обиду. Но хриз вдруг протянул к Вальзиру по-старчески подрагивающие руки, взял его за голову и с несколькими хризскими словами прикоснулся губами к его лбу. — Говорит, что узнает в твоем побратиме семейные черты Камламетенов, — хмыкнул Ниддурам. Старик уже его отпустил, но Вальзир по-прежнему стоял не двигаясь, странно, неудобно согнув руки. На виске набухла тонкая синяя вена — «Как синяя змейка», — подумалось Эадану. Ему показалось, Вальзир не дышит. Он осторожно коснулся его локтя — и словно пробудил его. С громким судорожным вдохом Вальзир дернулся, вырвал у Ниддурама топор, занес обеими руками и обрушил на деда. Он не рубил, а бил тупым концом топорища, с такой нечеловеческой силой, что первым же ударом проломил старику череп; и продолжал бить, размалывая его голову в месиво крови, мозгов и кости. Второй хриз бросился прочь. Лишь привлек к себе внимание: Вальзир ударил его по ногам, по боку, по спине, по поднятым в тщетной попытке заслониться рукам. Потом вновь воздел топор и воткнул топорище в разинутый в вопле рот — и конец топорища вышел с другой стороны. Вальзир разжал пальцы. Топор с лязгом упал на каменный пол. От этого звука Вальзир весь содрогнулся, прижал руки к ушам; ноги его подкосились. Эадан его подхватил, помог опуститься на пол. Вальзир беззвучно плакал. Эадан отвернул его голову от обезображенных тел. Он чувствовал на себе чужие взгляды; заслышав крики, стражники тоже вбежали в зал — и застыли, повергнутые в ужас. К Ку-Круху их. К Ку-Круху хризского роггайна и его войско — раз его дед мертв, Вальзир наследует Ан Орроде; не мольбой, а угрозой вытребуют они себе подмогу. Вон как запел этот спесивый старик, едва лишь увидел лезвия топоров… Но Эадан все-таки укорил Вальзира мягко: — Зачем же ты с ним расправился, моя печень? Он же тебя признал. Вальзир потер глаза, размазывая по лицу кровь забитых им хризов. — Он… был… неправильный, — с трудом выговорил он. Эадан поднялся, выдернул топор из глотки мертвеца и возвратил Ниддураму. — Мой высокородный брат свершил справедливую месть, — объявил он притихшим воинам. — Все вы свидетели, что этот недостойный карнрогг признал его не искренне, а лишь под страхом смерти. Мой брат — потомок роггайна Райнара Красноволосого. Мой брат — родственник роггайна всех хризов. Ваш златоподатель посягнул на его великий геррод и поплатился за это. Сам Орнар, Отец Правды, не рассудил бы иначе. Кто оспорит мои слова? — Эадан взглянул на них с вызовом. Ниддурам задумчиво счищал с топора ошметки плоти. — Какой безумец поспорит с балайром? — усмехнулся он. Другие воины тоже не осмеливались поднять голос против. Эадан значительно перекинул косы на грудь, чуть освободил пояс и заткнул за него косы. Не оглядываясь, он бросил Видельге, который скорчился за креслом: — Ты, Вильке! Ты отправишь послание вашему хризскому роггайну: отныне Ан Орроде во власти неистового Вальзира Морлы и верного побратима его Эадана Балайробойцы. Коли роггайн хочет Ан Орроде обратно, пускай присылает своих первых элайров с дарами — и мы потолкуем о выкупе.