Чёрный кофе без сахара

Под кожей был нестерпимый зуд любопытства, который разум нарекал глупостью. И что с того? Ведь Дадзай Осаму ещё студент, ему дозволено спрашивать и ошибаться. Но сейчас вопрос, гложивший его, был сродни высказыванию: «Можно ли вылечить аппендицит грелкой?».* Зачем спрашивать, если правильный ответ очевиден? — Ты хочешь что-то спросить? — мягко осведомился Мори, скашивая на протеже заинтересованный взгляд. — Можно задать глупый вопрос? — неуверенно пробормотал юноша, плотно сжимая губы. — Вопросы априори не могут быть глупыми. Глупость не способна мыслить и интересоваться, — снисходительно заметил руководитель, покровительственно улыбаясь. — Я всегда готов тебе помочь, если это в моих силах, — проговорил Огай, слегка подаваясь вперёд; его гранатовые глаза гипнотизировали Дадзая, как кролика. — Можно ли человека с нервной анорексией вылечить вне стационара при условии, что резкого дефицита массы тела нет? — юноша озвучил свою идею, спотыкаясь на выбоинах сомнения. Мужчина в удивлении приподнял брови, одной рукой потёр висок, затем и вовсе стянул резинку с волос, озадаченно хмыкая. — Почему ты об этом спрашиваешь? — хмуро уточнил Мори, растягивая пальцами резинку и ловко натягивая её на руку. — Дело в том… — Осаму уже начал жалеть, что затеял подобный разговор: слова наставника жгли сознание клеймом. Он и сам смутно понимал, почему так активно начал разбираться в этой теме? Для удовлетворения любопытства достаточно было уже потраченного времени на чтение литературы. — Если честно, то я не знаю, почему об этом спросил, — на выдохе печальным речитативом констатировал он. — Сейчас снимаю комнату и живу с младшим братом хозяйки квартиры. Сначала бросилось в глаза, что он настороженно относится к сладкому и выпечке, затем увидел, что он мало ест и придерживается особых ритуалов в приеме пищи. — Можно тебя перебить? — вклинился Огай, взмахивая кистью для привлечения внимания. — Он тебя просил о помощи? — вопрос прогремел автоматной очередью, выбивая из груди молодого человека сдавленный вздох. — Полагаю, его родные тоже об этом не просили? — увидев растерянность визави, добавил он. Намёк был прозрачнее горного ручья. Дадзай решил нелепо поиграть в спасателя, хотя за помощью к нему не обращались. — Вы предлагаете мне смотреть, как человек умирает? — демонстративная холодность в интонации заменяла токсичную иронию. — В данном случае благоразумнее поступить именно так, — спокойно заметил заведующий. — Вы хотите сказать, что я должен пройти мимо человека без сознания, потому что он не просил помощи? —подчёркнутое спокойствие выдавало нарастающее негодование. — Если ты обнаружишь жетон с надписью: «Не реанимировать», — то да, — в противовес дерзкому поведению мужчина вежливо улыбнулся. — Мимо самоубийцы я тоже должен пройти? — Дадзай расплылся в желчной, кособокой улыбке. — Ведь это его право распоряжаться своей жизнью так, как он считает нужным. Чем он хуже тех, кто вешает на себя подобные жетоны или набивает тату? Туше. Одобрительная улыбка преподавателя отдавала горчинкой грейпфрута. Огай некоторое время смотрел отстранённо вперёд. — Мори-сан, я бы вообще не допустил подобной мысли, если бы было всё потеряно, — тихо заговорил Осаму, когда молчание затянулось. — Тюя, моего соседа зовут Накахара Тюя, способен воспринимать слова. Может, есть способ убедить, чтобы он не оказался в больнице истощённым, когда уже ничего поделать нельзя? — Убедить… — с надрывом повторил руководитель. — Если ты так хочешь, можешь с этим вопросом обратиться к Генералу. Я не силён в данной теме: за семнадцать лет практики я сталкивался только с двумя случаями. — К кому? — опешил студент, полагая, что ослышался. — К Генералу Анорексия, — более медленно и чётко повторил Мори. — Это Достоевский Фёдор, заведующий женским отделением, которое находится на этом же этаже, только в другом крыле. Генерал, потому что довольно строгий и тщательно следит за дисциплиной; Анорексия, потому что специализируется на расстройствах пищевого поведения. — Вас понял, — Осаму кивнул. — Могу я к нему сейчас сходить? — Пожалуйста. Осаму всегда испытывал некую неловкость, когда приходилось взаимодействовать с новыми людьми, поэтому удар в дверь заведующего женским отделением получился неуверенно-вопросительным, точно мышь скреблась в застенках. Ответа закономерно не последовало. Юноша в сомнении переступил с ноги на ногу, снова занёс кулак для удара и замер. Вдруг он просто не расслышал приглашения или в кабинете нет никого? Тогда бессмысленно стучаться повторно. Рука неуверенно скользнула к серебристой изогнутой ручке и нажала неожиданно резко на неё. Со скрежетом механизм поддался, студент воровато просунулся в кабинет. Встретил Дадзая недовольно-потревоженный взор глубоких фиалковых глаз. Первое желание под пронзительным, апатично сощуренным взглядом было закрыть дверь со своей стороны и больше никогда не показываться в женском отделении. Обречённость усталости буквально вытесняла из кабинета. Вторым явилось бесконечное чувство сострадания к мужчине, сидящему на самом простом, обитом дерматином стуле. На вид Достоевскому Фёдору было между двадцатью и двумястами; по паспорту значилось тридцать шесть. Изящно узкие черты, до синевы выбритые щёки дышали подростковой нескладностью, когда как чернеющие под глазами тени говорили об отсутствии отпуска в течение двух веков. В контексте мятной отделки кабинета серая бескровность мужчины была и вовсе ужасающе жалкой под светом люминесцентных ламп. — Что вы хотели? — Дадзай никак не ожидал, что существо, едва похожее на живое, могло говорить доверительно мягко и обладало столь необычайной подвижностью, когда паучьи пальцы грациозно перекатили между собой ручку. — Достоевский? — растерянно уточнил молодой человек, с некоторым ужасом понимая, что телосложение собеседника вполне могло служить наглядной иллюстрацией кахектичной стадии нервной анорексии. — Я студент, от Мори-сенсея, — нерешительно представился он. — Он самый, — кивнул тот, удивлённо приподнимая брови, как только услышал о своём коллеге, больше в его восковидно-спокойном лице, как у покойника, ничего не изменилось. — И как этого студента зовут? — уточнил Фёдор, подпирая острый подбородок кулаком и сканируя взглядом визитёра. — Дадзай Осаму, — спешно представился юноша, защёлкивая за собой дверь. — По какому же вопросу ко мне пришёл Дадзай Осаму? — раздалась следующая вкрадчивая фраза, аметистовые глаза продолжали скользить по стройной фигуре визави. — Присаживайтесь, — грациозный жест на стул рядом со столом. Под рентгеновским взором Осаму чудилось, что врач уже знал все его патологические грани сознания, хотя это было верхом глупости. Очень неприятно и страшно. Благоговение перед Достоевским парализовывало и растворяло все мысли, как царская водка слиток золота. — По вопросу нервной анорексии, — на одном дыхании огласил студент, так и не решаясь сесть на предложенное место. — Мори-сан сказал, что вы специалист в этом вопросе и можете помочь. Бледные губы заведующего напряжённо дрогнули, в прищуре усталости появилась примесь скептицизма. — Для близкого человека хочешь узнать? — настороженно предположил мужчина. — Ну да, я бы хотел узнать, можно ли без госпитализации и препаратов помочь человеку с расстройством пищевого поведения? — нехотя высказался юноша, понимая насколько бредово звучит его идея. — Нет, — безучастно отрезал Достоевский и принялся что-то читать на компьютере. — Можете быть свободны, — со скрежещущей ожесточённостью проговорил он. Почему-то Осаму разозлила чужая холодность, он упрямо насупился, крепко сжимая кулаки. — Разве совсем нет никакого способа? — настойчиво сказал юноша, делая вперёд пару шагов. Изнеможённый вздох, и Фёдор перевёл на посетителя задумчивый взгляд, точно вопрошая: «Что непонятного в слове «нет»? Ты притворяешься или действительно страдаешь глубокой умственной отсталостью?». Карие глаза в ответ упорно смотрели, давая понять, что молодой человек старательно играл роль существа недалёкого. — Покинете мой кабинет? — утомлённо справился заведующий и получил настоятельное отрицательное покачивание головой. — Ладно, — смиренно согласился он. — Вы представляете себе наркомана? Осаму нахмурился, не совсем понимая, как наркомания относится к его проблеме, и всё же ответил: — Да. — Представляете, как они врут, изворачиваются, лишь бы получить новую дозу? — повторился кивок головой, уже менее уверенный. — Анорексики те же наркоманы, только вместо героина у них голод, кости и отвесы, — сурово констатировал Достоевский. — Вы готовы ради этого человека разрушить собственную жизнь? Насколько сильно вы любите этого человека? Студент был в полнейшей растерянности от вопросов, стегающих его ледяным проливным дождём. Он не знал, что ответить беспристрастным глазам, сверкающим холодным блеском самоцветов. Вряд ли испытываемые Дадзаем чувства можно назвать любовью. Некая привязанность, интерес к личности, не более. — Уходите, это будет бесполезно, — сделал вывод заведующий, возвращаясь к работе за компьютером. — Но… — Дверь вон там, — взгляд цвета виол безапелляционно указал на выход. ***

Jagwar Twin— Happy face

Голова разрывалась от хора голосов, на все лады распевающих издевательское: «Для чего стараешься, Неполноценный?». Он и сам знал, что пустой, как шар из папье-маше, и бесполезнее отвратительной букашки. Но ведь для чего-то он родился и жил? Какая нелепость оправдывать собственное никчёмное существование пресловутым предназначением. Неужели спасать жизни, будучи врачом? Жалкая трата времени и средств, всё равно место побеждённых болезней займут новые, и от смерти не изобрели волшебной пилюли. Трепанация черепа по живому слуховой галлюцинацией. В зеркале — изнурённое бледное лицо с впалыми тусклыми глазами. Дадзай Осаму собственной персоной, точнее то, что от него оставила депрессия — иссохшая оболочка. «Улыбайся», — кричала публика в его голове, заставляя мелко вздрагивать. Юноша — заржавелый механизм, которому не дано разогнаться из-за гнилых шестерёнок. «Натяни счастливую улыбку», — новый призыв толпы. «Ты бесполезен». Студент и так знал, зачем ему это напоминали каждую секунду? Он сходил с ума. «Улыбнись», — отражение в зеркале насильственно подтянуло острые уголки губ указательными пальцами. «Улыбнись своей никчёмности», — с металлическим гулом потребовал доппельгангер. Осаму в ужасе схватился за голову, зажмуриваясь от боли в голове; двойник зловеще усмехнулся страданиям оригинала. «Улыбнись», — призывный удар по барабанным перепонкам сиреной. «Не хочешь?», — издевательски-сочувственно вздохнуло отражение, беря в руки скальпель. «Улыбайся, никчёмный!», — потребовал двойник, выпучивая глаза. И в следующий момент левой рукой сжал тонкие губы и скальпелем прорезал щёку с лязгом металла по зубам до козелка уха; лоскут мышц повис, обнажая десна и марая кровью светлую футболку. Пока Дадзай беззвучно кричал в протесте, альтерэго с маниакальным блеском в глазах завершал кровавую улыбку с другой стороны. Молодой человек не чувствовал боли, зато ощущал, как обвисла челюсть и как сушило десна и рот. От понимания в глотке образовалась горсть гвоздей, в носу и глазах — жгучий красный перец. «Улыбайся!» — изуродованный монстр басом прорычал, ударяя руками в зеркало. «Улыбайся». Пальцы продавили глаз и рывком извлекли из орбиты — поле зрения сузилось, по щеке потекло что-то тёплое и липкое. Глаз выскользнул из рук двойника. Новое движение пальцев, и мир погрузился во мрак. Издевательский смех голосом и осточертевшее «улыбнись». Рёбра ломала паника, в глотке билось истерически сердце, Осаму дрожащими руками стёр холодный пот и проверил целостность щёк и рта. В темноте он не сразу понял, что способен видеть, а в голове белкой в колесе крутилась мысль: «Улыбнись». Дадзай потянулся за телефоном под подушкой и посмотрел время. Три тридцать три, число зверя, делённое пополам. В груди продолжала хрипеть и бурлить паника. Юноша набрал в поисковике запрос «фильм ужасов». Из огромного списка студент выбрал знакомую кинокартину «Окулус». Смотрел давно и часть сюжета затёрлась временем в памяти, как линии простого карандаша ластиком. Ему не столь важно, что смотреть, куда важнее избавиться от навязчивых мыслей и образа улыбки Глазго на своём лице. В определённый момент Осаму начал истерически смеяться, понимая всю трагичную абсурдность ситуации: он успокаивался фильмом ужасов от собственных мыслей. Насколько всё печально с его психикой, если реальность мистического триллера безопасней собственной головы? Улыбайся. И молодой человек выполнил пугающую установку, глядя на сцены насилия в фильме. Может, его разум то же контролировало зловещее старинное зеркало, толкающее к суициду? Лет с одиннадцати у Дадзая началась одержимость хоррорами, оккультизмом и криминальными сводками. Фильмы, книги, ролики, игры. Да чтобы было жестче, звук сочнее, точно смычком по нервам, и как можно больше скримеров и неожиданных напряжённых моментов. Только он мог с необычайным восторгом рассматривать сбитую автомобилем кошку с вытекающим через ухо мозгом, облепленную жирными мухами, которые стремились отложить в гниющую плоть личинки. Осаму хотел понять, что такое жизнь и благодаря чему она поддерживается? В отличие от одногруппников физиологические опыты вызывали у него не отторжение или жалость к используемым животным, а ненормальное восхищение. А потом его психика пересытилась кровавыми образами, и на одном из занятий по хирургии ему стало дурно во время операции от вида рассекаемых скальпелем мягких тканей и запаха прижигаемых электродом сосудов. В предоперационную юноша вышел на ватных ногах, оседая на пол от внутреннего жара отвращения. И вот спустя два года к нему вернулись патологические устремления к насилию и страху. «Окулус» слишком скучный, другие ужастики банальны с примитивными приёмами создания гнетущей атмосферы с помощью приглушенной цветопередачи и тревожных саундтреков. Чуть интереснее история фильма «Не бойся темноты». Не страшно, режиссёр не давил на чувство омерзения, не было мясорубочных сцен, зато интересно передана атмосфера. Но на протяжении всей картины студента преследовала мысль о том, как он будет выглядеть с переломанным основанием черепа. Вряд ли ему повезёт столкнуться с симптомом очков — неблагоприятным признаком травмы, сулящим скорый летальный исход. Каково это быть с лицом Гиппократа и отёчными чёрными синяками вокруг глаз. Хотя в зеркале вполне можно увидеть подобного живого мертвеца. Другая чудная фантазия: сардоническая улыбка, даруемая столбняком. Гримаса боли с натуженной усмешкой из-за тонического сокращения жевательных мышц. И как скорбный итог: паралич дыхательных мышц при полном осознании, что врачи не помогут, заперев одного в тихой палате с приглушенным светом. Незаметно стрелка хронометра пересекла рубеж в семь утра, на телефоне критические двадцать процентов заряда, полное отсутствие желание куда-либо выбираться из постели, которую желательно сменить, потому что белье пропиталось потом и пылью, и жуткая необходимость за полтора часа переместить свое тело в стены университета. Серое небо, серые здания, серые люди — сознание делало мир картонно-монохромным. Лечь посреди проезжей части — мысль сверлила висок мигренью бессонной ночи. Бесполезность собственного бытия, бесполезность двухнедельного цикла экономики здравоохранения с дотошным преподавателем. Кубарем скатиться с широкой лестницы учебного корпуса с третьего этажа. Выкручивающая суставы усталость, недосып, выжигающий роговицу песком. Сигануть вниз с окна. Парадный вход учебно-лабораторного блока был перекрыт в связи с ремонтом давно обколотой лестницы яркой лентой, рядом на стойке была установлена табличка со стрелкой и пояснением «вход в здание». Осаму безысходно уставился на указатель. У него едва нашлись силы добраться до студенческого городка, лишние пятьдесят метров ходьбы представлялись сущим издевательством со стороны судьбы. Юноша обернулся, бросая тоскливый взгляд на решётку двухметрового забора и монолит центральных ворот. «К чёрту», — про себя сказал Дадзай, замедленно разворачиваясь на каблуках туфель. — И куда мы намылились? — студента ловко поймали за локоть, обвили предплечье рукой и прижали к себе. — Я не собираюсь одна страдать на паре, — весело объявила Йосано, настойчиво подталкивая приятеля в нужную сторону. — Может, прогуляем? — умоляюще протянул молодой человек, глядя в карие с фиолетовым отливом глаза, покрытые паутинкой лопнувших капилляров. — Лекцию, Осаму, — слабо проговорила Акико, ободряюще погладив сопротивляющегося юношу; улыбка диссонировала с землистым цветом лица приятельницы, осыпавшаяся тушь выделяла тёмные мешки под глазами. — Слишком много идти, — тихий стон отчаяния. — Ты дежурила вторую ночь? — выразить сочувствие подобной фразой не удалось; получилась нелепая, бестактная констатация. — Да, — одногруппница устало улыбнулась. — Ночью была остановка сердца, откачали. Я передвигаюсь только благодаря энергетику. — А я — благодаря тебе, — заключил Осаму, взором указывая на руку подруги. — Плохо выгляжу, да? — вздохнул он, заметив на себе тревожный взгляд визави. — Будто тебе сорок, — скорбно произнесла приятельница. — Иногда твой образ мышления делает тебя похожим на старика, отжившего уже свой век. — Интересно, когда я успел так постареть? — сейчас Дадзаю не удалось усмехнуться; соблюдая правила приличия, он открыл перед Йосано тугую дверь. — Спасибо, — иссиня-черные волосы, отросшие до плеч, качнулись в элегантном кивке. — На собрании первокурсников у тебя уже был тяжёлый взгляд, будто уже успел увидеть всё дерьмо этого мира, — она подошла к лавочке, чтобы снять верхнюю одежду и переобуться. — Пошли так, — бесцветно хмыкнул юноша. — Если сдадим вещи в гардероб, то после пары застрянем на полчаса в очереди. Хочешь, потом свожу тебя в кафе? — он начал стягивать с себя плащ. — Нет, я домой, — приятельница слабо покачала головой; Осаму тут же подхватил ее сумку, помогая раздеться. — Тогда даже подумать не могла, что такой человек способен устраивать балаган на занятиях и приносить на особо скучные пары вино. — Вино я приносил лишь пару раз на философию. — Три раза на историю медицины, два раза на общественное здоровье и здравоохранение, а на менеджменте половина присутствующих из пластмассовых стаканчиков лакала вино, алкоголем пахло на весь кабинет, но ты сумел-таки продавить с каменным лицом, что это виноградный сок, — поражённо напомнила девушка, цокая по ступеням, отделанным белым кафелем, невысокими каблуками полусапожек. — Так сок же виноградный, только выдержан, — невинно отозвался Осаму. — Так что технически я не соврал, — равнодушно заметил молодой человек. — Совершенно не помню этого. А что касательно истории медицины всё равно нас оставляли одних в кабинете на два часа, и делать было нечего. Кстати, надо и на экономику принести, а то сидеть тошно. — Лучше не рисковать, есть в нем что-то крысиное, — с сомнением озвучила свои мысли Акико. — Можешь опять развести полемику? Я сегодня тему отвечаю, а он забывается с тобой и хорошие оценки ставит, иногда с твоей подачи. — Сделаю, только не обессудь, если не всё будет так хорошо, как хотелось. Туго соображаю. — Ничего, пока компоновала документ прочитала, нормально отвечу. Дадзай одним провокационным вопросом породил хаос спора. В кабинете стоял гул, сравнимый с запуском реактивного двигателя мощного истребителя. Противоположные мнения лязгали катанами в интеллектуальном сражении. Студент встал на скользкую дорожку из керосина и бросил на неё спичку в своих рассуждениях. Полыхнуло сильнее, чем ожидалось: Акико давно заняла своё место с «отлично» за ответ; обыкновенно бледное лицо преподавателя горело от прилившей крови, аудитория самостоятельно распалась на группки, внутри которых юные последователи Гиппократа обменивались мнениями. Осаму периодически прикрывал веки от сдавливающей терновым венцом головной боли и умоляюще посматривал на дверь. Из-за тесноты кабинета для двадцати человек и закрытых окон было душно. В лопатку вбуравилась шариковая ручка. Сидящая позади Хороми попросила прекратить эту вакханалию, чтобы она успела выступить — до конца пары оставалось сорок минут, а ещё не было перерыва. На следующем занятии девушки не будет. Молодой человек с радостью выполнил просьбу однокурсницы, вскинув руку вверх и перебив преподавателя просьбой об отдыхе. Накал страстей моментально сошёл на нет, все единогласно поддержали идею рекреации. Звуки давили на барабанные перепонки, выжимая слёзы; сил подняться и дойти до буфета за кофе у Дадзая не было. Приходилось терпеть мучения, положив несчастную голову на скрещенные руки на столе. Через пару минут на неприятно пульсирующую голову мягко легла рука, слегка потрепав волосы на макушке. — Дать таблетку? — поинтересовалась Йосано, заставляя на себя взглянуть. — Спасибо. — Не за что, — сипло и сонно обронил юноша. — Анальгетик не поможет. Из-за смены погоды, кажется, давление упало. Ничего, перетерплю, немного осталось. * Шуточка, основанная на одном маленьком факте из жизни писателя Дадзай Осаму.