Чёрный кофе без сахара

Мысли растворялись в покачивании крепкой ветви за окном. На взгляд Осаму она была достаточно толстой, чтобы выдержать вес человека, жаль, что слишком далеко от окна и высоко — не добраться. Зато можно было спрыгнуть: третий этаж и высота потолков около шести метров. Смерть гарантирована; только при большом везении можно остаться калекой. Размышления о смерти под приятный мелодичный голос Хиротсу-сан, читающего лекцию, успокаивали и даже приводили в катарсический восторг, вызывая мечтательную улыбку. Дадзай давно перестал воспринимать подобного рода рассуждения как непременно тревожное стремление к суициду. Скорее специфическое развлечение, развивающее воображение, приятная насилием абстракция. Точно юноша снимал в собственной голове какой-то экзистенциальный арт-хаус, в котором происходила гипотетическая смерть гипотетического его. Тщательное планирование самоубийства — увлекательная головоломка. Даже если взять прыжок из окна, совершенно не примечательный и в какой-то степени тривиальный. Задача не просто представить бессмысленные секунды полёта, а эстетически прочувствовать момент. Ощутить свой шаг, слегка пружинящий от предвкушения; холод и гладкость пластиковой ручки, обхватываемой тонкими пальцами с короткими глянцевыми ногтями. Услышать щелчок поворачиваемого механизма и почувствовать его едва уловимую отдачу в кисть. Шум улицы и свежесть ветра, путающего вьющиеся волосы. Важны детали для идеально красивой постановки и возбуждения фантазии. Необходимо ладонями ощутить рельеф подоконника, мышцами испытать собственный вес, поднимаемый в воздух, корпусом проделать поворот, чтобы ловко сесть рядом с раскрытым окном. Закинуть ноги, осмотреться на улице, подвести какой-то итог своей непродолжительной жизни, попытаться представить, что же ожидало там, за гранью, исключительно ради остроумной шутки. Осаму давно не верил ни во что, и уж тем более не верил в наивную сказку о реинкарнации. Встать на ноги, развернуться спиной к проему, зацепиться за раму пальцами и посмотреть на небо, опрокинув голову назад. В фантазиях оно всегда похоже на насыщенную лазурь, а прожилки облаков почему-то клубничный мусс, обычно плывущий в рассветные часы. Откинуться назад, принимая нагрузку на вытянутые руки, не отрывая взора от пленительной выси, и разжать пальцы, отправляясь в свободное падение. В секунды падения время растягивается каучуком, можно себя со стороны тщательно рассмотреть: растрепавшиеся волосы, расслабленные конечности и чуть согнутое гравитацией тело. А затем нить хронологии обрывается хрустом столкновения о землю. Глаза прикрыты и губы в естественной улыбке. Можно подумать, что Осаму заснул на некоторое время и наслаждается блаженством сновидения, если бы не ужасающе противоестественная поза. Суицид для юноши — эмоция, кратковременная, сильная, позволяющая переступить через страх боли и инстинкт самосохранения. Момент наивысшего душевного страдания и бессилия, когда можешь без колебаний поднять на себя руку. Это всегда спонтанно и никогда не поддаётся осмыслению. Потому что так часто случаются досадливые ошибки. Может, потому студент и придумывал всевозможные вариации, чтобы в самый ответственный момент без траты времени на более или менее состоятельный план покончить с собой. Чтобы абстрактная фантазия стала отлаженной программой апоптоза. — Дадзай, вам не интересно, что вы показательно уже двадцать минут рассматриваете пейзаж за окном? — полюбопытствовал преподаватель, стоя в центре подиума. — Можно уйти? — спокойно проговорил юноша, вставая с места. По аудитории прошёлся гул: кто-то выражал возмущение беспардонностью сокурсника, кто-то наоборот восхищался подобной смелостью. Дадзай с трудом понимал, почему сказал это. Лектор лишь удивлённо поднял брови и повёл плечами. — Пожалуйста, — ровный ответ, сопровождаемый пригласительным жестом руки в сторону двери. В уме Осаму не было мысли об иронии, он легко схватил ручку и тетрадь, кинул их в сумку и резво сбежал по невысоким ступеням. — Я отмечу в журнале, что вы отсутствовали, — предупредил Хиротсу Рьюро, с некоторым интересом наблюдая за уходящим студентом, что служило слабой попыткой урезонить юношу остаться. — Как отрабатывается пропущенная лекция? — без капли смущения справился Дадзай, поправляя на плече неудобно закинутый ремень сумки. — Один пропуск прощается, — объявил лектор, понимая, что желание молодого человека покинуть аудиторию сильнее, чем опасение перед лишней отработкой. — Благодарю, — бесцветно отозвался студент, выходя в просторный коридор. И уже только там юноша осознал, что наинаглейшим образом ушёл с пары и совершенно не знал, как распорядиться вдруг появившимся свободным часом. В голове крутилась идиотская мысль вернуться в аудиторию, извиниться за своё эксцентричное поведение и тихо пройти на своё место обратно. Затем пришла более здравая идея посидеть в ближайшей кофейне, сверить график дежурств и убедиться, что сегодня не его дежурство в клинике, почитать бегло учебник, отвлекаясь на собственные отстранённые мысли каждую страницу. Внимание соскальзывало с каждого слова, как бисер по шёлку, Осаму по кругу возвращался к раздумьям о самоубийстве, которые необычайным образом начали трансформироваться в мысли о Тюе, чье похудение было замедленной версией самоуничтожения. Что если он своими неосторожными словами лишь сильнее подтолкнул подростка к черте? Студент проверил на телефоне число и день недели. Если у него нечаянно появился лишний час времени, то его нужно использовать во благо. *** Осаму не совсем понимал, почему Достоевского прозвали Генералом: не очень-то он и был похож на военного со своим изящным складом, вкрадчивым голосом и гибким умом. Пока не увидел того, стремительно идущего по коридору. Идеально выверенная осанка не была аристократичной манерой — апломб милитаристической дисциплины, чёткие шаги воинственно тяжелели, а пронзительный взгляд апатично прищуренных глаз заставлял невольно вытягиваться в струнку. Юноша впервые ощущал такую силу и властность, исходящие от обычного человека. Они подавляли волю, заставляли безоговорочно выполнять приказания. Дадзай смутился и готов был развернуться, сбежать, позабыв свою несуразную идею. И только он намерился изменить траекторию, как его окликнул Ано, какофонично мягко и ласково. — Дадзай, вы что-то хотели? — мужчина приблизился к студенту. — Нет, — подчиняясь трусливому желанию, выпалил молодой человек и сам удивился собственной истеричной интонации. — Да, — тут же исправился он, мотая головой, точно желая избавиться от наваждения. — Не знаю, — сдался Осаму, совершенно теряясь под непонимающим хмурым взором заведующего женским отделением. — Мне нужно выбрать правильный вариант ответа? — сочувственно уточнил Фёдор. — Нет, извините, — юноша совсем стушевался и намерился тихо удалиться, пятясь назад. — Так по какому вопросу вы сюда забрели? — не уступал Ано, чуть склонив голову. — На самом деле я хотел бы сделать исследовательскую работу по нервной анорексии, — неуверенно высказался Осаму. — И что же вы хотели отразить в своей работе? — с пониманием справился Достоевский. — Психопатологию нервной анорексии, рассмотреть особенности поведения, причины по которым она возникает? — более смело и оживлённо поведал Дадзай — Можно, — мужчина задумчиво пробормотал, возводя аметистовые глаза к потолку. — Завтра-послезавтра подготовлю вам необходимый материал, можете в отделении у меня побеседовать с парой больных, взять из архива истории. Сможете что-то интересное извлечь — буду рад. Хорошенько подумайте, что вам понадобится для работы. Приходите послезавтра ко мне с конкретным планом действий, — попросил мужчина. — Вопросы? — Так точно, — отчеканил студент, поражаясь тому, что с его уст слетела именно такая по-военному бойкая формулировка. — Пока что нет, подготовлюсь, — утвердительный кивок головой. — На мысль натолкнул твой друг? — ровно поинтересовался Фёдор. — Да, — отстранённо подтвердил молодой человек. — Просто я понял, что это намного глубже, чем желание похудеть или как-то себя самореализовать. — Понял. Хочешь полностью удовлетворить свой интерес, — довольно отметил Генерал, услышав подтверждение своей догадке. — Наверное, так, — стыдливо согласился Осаму: сам он определённо не мог сказать, что послужило для него мотивацией, и уж тем более сказать, что это был до конца осознанный импульс. — Хорошо. Исходя из этого будем решать вопрос. Ты писал до этого работы? — По физиологии, микробиологии, фармакологии, самое большое по фармакологии, статей пять, — отчитался студент. — Какая бурная деятельность, — с толикой скепсиса констатировал Достоевский. — Это случалось периодами? — Это намёк на БАР? — с ответным сомнением скривился юноша. — Нет, не периодами. — А глазки характерны, — мимолётом бросил Ано, направляясь далее по коридору. — Давай зайдём в кабинет, может, и сейчас тебе дам некоторые материалы. Фёдор энергично открыл дверь, пропуская спутника внутрь, и подошёл к шкафу с папками; Дадзай неловко устроился на стуле около стола заведующего. Через пару минут рядом тяжело легли распечатки со статьями, Генерал лениво пробегался глазами по тексту. — Я понял, почему у Тюи анорексия, — вдруг поделился Осаму, задумчиво глядя в потолок. — Точнее он сам рассказал об этом. Только ума не приложу, что с этим делать. Переубеждать бесполезно. — И что же ты такого узнал? — с ленцой справился Фёдор, переводя взор на окно; его тусклые от усталости глаза и мысли тонули в сизом небе. — У него действительно сильнейшая установка от матери и сестры «не будь», «будь совершенным», «заслуживай любовь», а ещё опыт сексуального домогательства. И что с этим делать — непонятно, — нетерпеливое, чуть вспыльчивое заявление. — Самое ужасное, что он всё это осознаёт. — Ты хочешь по щелчку пальцев обратить процесс, который формировался годами? Браво, — ядовитая реплика звучала песней под аккомпанемент костлявы ладоней. — И получить за пять минут разговора опыт десятка лет? — высокомерно продолжил мужчина, криво усмехаясь. — Высоко метишь, Дадзай. — То есть самый оптимальный вариант отправить его к психологу, а лучше к психотерапевту? — виновато уточнил студент, жалобно приподнимая брови. — В идеале не просто к психотерапевту, а к хорошему психотерапевту, который имеет опыт работы с подобными проблемами, который подойдёт Тюе, — насмешливо заключил заведующий, надменно сощурившись. — В самом худшем случае ты должен стать тем самым психотерапевтом, чья основная роль стать новой родительской фигурой, позволяющей проработать прошлый негативный опыт и приобрести в подобных ситуациях новый позитивный. То есть создать новые установки «будь», «совершай ошибки», «любовь бескорыстна». — И как это сделать? — нетерпеливо вопросил Осаму, придвигаясь к визави. — Ты меня не услышал, видимо, — Фёдор лукаво скосил взор; юноша пристыженно сгорбился. — У психологов есть много инструментов воздействия на клиентов, но никто никогда не знает, какой подействует. Это сравнимо с живописью: у тебя есть краски, кисти, мастихины и прочее, чем ты и как воспользуешься — всё зависит от заказчика и его реакции на работу. Единственное, что отличает психолога от друга, который тебя выслушивает, непредвзятое отношение к данной ситуации, понимание, что окружающий нас мир довольно субъективный, и знание характерных моделей психологических игр. — Тогда в чём смысл всех терапий? — с сомнением справился Дадзай. — Если психолог не может гарантировать результат, не знает, как «лечить»? — В чём смысл врачей, которые зачастую используют одно средство, потом другое, вовсе меняют назначения, уточняют диагноз? — иронично перефразировал Достоевский. — Глупый вопрос задал, да? — Да нет, ты всего лишь пытаешься разобраться. Каждый снова задумался о своём, в кабинете раздавался напряжённое шуршание стрелок часов и перелистываемых листов. — Дадзай, если вы решили спародировать мебель, то имейте в виду, что у меня в кабинете её и так достаточно, — отстранённо поведал Ано, косясь на гостя, который уже минут пятнадцать буравил пустым взглядом стену. — Во время психотерапии вы не боитесь навредить своему клиенту? — потеряно вопросил студент, с иллюзорным скрежетом заржавелых шестерёнок поворачивая голову. Фёдор тяжело вздохнул, поджал губы. — Скажу очень неэтичную фразу: в медицину идут не лечить, а убивать. Держи это в голове, и тогда все страхи, сомнения развеются сами собой. Прими, что ты своему пациенту не поможешь, он в любом случае погибнет. Ты заведомо лечишь труп, даже если ты ошибёшься, то хуже сделать уже не сможешь. Точно так же со сломанной психикой. Она сломана, хуже сделать сложно, она уже не выполняет свои функции полноценно. Твоя задача расспросами, методиками аккуратно собрать все осколки и склеить. — А если я вновь разбил то, что уже склеил? — Психика раскалывается на те же осколки, что и были, так как клей, которым ты пытался склеить, не застыл. Могут образовываться новые осколки, но совсем немного, так что не критично. Ты просто вновь клеишь осколки. Чтобы было понятнее, представь всех людей в виде кружек разных дизайнов. Допустим, всего в мире, соответствующих тем или иным типам личности. И в течение жизни с кружкой что-нибудь случается, то отколется край, то ручка, то трещинка пойдёт. Как только это случается, наша психика стремится всё залатать психологическими защитами. Правда выходит это не всегда ровно и красиво, потому что наша психика не обучена склеивать чашки, её задача вообще в том, чтобы отражать окружающий мир и преобразовывать его. В какой-то момент клеенная-переклеенная чашка попадает к специалисту, к такой же чашке, но с меньшим количеством дефектов, да и склеена она несколько удачнее. Специалист берет и начинает растворять клей, отламывать куски и собирать более аккуратно чашку по своему образу и подобию. Поэтому даже после работы со специалистом могут оставаться изъяны, потому что у самого психолога могут быть свои неотшлифованные места, модель чашки клиента иная, чем специалиста. Поэтому так важно найти подходящего для себя специалиста с проработанными травмами. — Что будет, если у специалиста больше травм, чем у пациента, или более кривые швы? — У клиента появятся новые сколы. — А говорили, что хуже не будет, — уязвляющая ухмылка дёрнула тонкие губы. — Когда у тебя разбилась посуда, тебе важно, сколько образовалось осколков? — Нет. — Психике тоже. Пока у неё есть клей и время, она склеит осколки. Как только заканчиваются защиты, ресурс, то кружку выбрасывают, то есть это переходит либо в психическое расстройство, либо воссоздаётся новая личность. К счастью, это случается редко. — Если я довёл его до нового психического расстройства? — Просто прими к сведению, что ты реанимируешь труп. Хуже не будет.