Чёрный кофе без сахара

При желании и должной сноровке, выработанной постоянными сумасшедшими перебежками с одной клинической базы на другую, можно пешком пересечь большую часть Йокогамы через дворы и парки, забрести практически в незнакомый район и бродить там долго-долго, пока ноги не начнёт нещадно сводить судорогой. Сам себе удивляясь, Осаму сделал большой круг в десять километров, прогуливаясь по скверам окраины. С его-то непреодолимым желанием тотчас лечь на землю и не шевелиться, взирая на поролоновое небо с романтичной трагичностью и размышляя над тщетностью собственного бытия. Асфальтированная лента довольно круто скользила вниз, виляя, точно собачонка, ожидающая лакомство. В двадцати метрах от бордюра заснеженная земля незаметно переходила в зеркало воды. Пруд, поросший рогозом и ивняком. Для самого студента — самое настоящее болото с гнилой, застоявшейся, во всю цветущей водой. Странно было наблюдать такое в вылизанном армией уборочной техники и рабочими городе. Он ближе подошел к водоёму — пробирало до костей от туманной сырости. Любопытно, что Дадзая в моменты гнетущей тоски тянуло к воде. Неужели он желал утопиться? Несмотря на небрежное название, это место обладало достаточной глубиной, чтобы схоронить в себе десяток-другой самоубийц. Осаму втянул травянистый запах прелой воды, прикрывая трепещущие от удовольствия веки, и представил себя, погружающегося в воду. К несчастью, плавать он умел. Усилием воли погрузиться глубже, расслабляя конечности. Выпускать порциями воздух, пузырящийся на носу. От пустоты в лёгких начало жечь раскалёнными углями, пришлось в угоду инстинкту самосохранения распахнуть глаза — кругом зеленоватая муть и совсем высоко над головой — недосягаемые отголоски тусклого, ещё зимнего солнца. Секундное замешательство, продиктованное рефлексами: оттолкнуться ногами, протянуть руки в попытке вынырнуть и глотнуть воздуха. Усилие воли — рот смиренно приоткрылся, чтобы густая от мути вода стремительно потекла по глотке, стягивая слизистую вязкой горечью. Организм противился зловонию разложения, провоцируя рвотный рефлекс, что лишь усиливало поступление воды. От неё не избавиться, она наполняла лёгкие, гипоксия смазывала и без того расплывчатый вид. В голове пульс отбивал азбуку Морзе о спасении. Животный страх лишал возможности двигаться. И почти до самого конца сознание назло не покидало тело. Дадзай передёрнул плечами, скидывая с себя реалистичную картинку, прочистил горло и сглотнул скопившуюся слюну с привкусом железа. Незавидная кончина: слишком много страха и мучений. Может, такие видения посещали его нестабильную психику из-за особой энергетики места? Бредово звучало, конечно, и сам юноша нисколько в это не верил, а объяснение этому необходимо было дать. Мозгу важно точно знать, иначе он ещё сильнее боится. А место здесь было необычайное: прямо по дороге, в километрах двух была родная психиатрическая клиника, с левой стороны, за шикарным парком находился онкологический диспансер. А между этими произведениями градостроительства располагалось кладбище. Студент несколько раз гулял там, заворожённый готической красотой чистых дорожек и ухоженных могилок-близнецов. Различающихся разве что надписями на погребальных камнях и скромными букетиками. Уклон дороги отвёл студента в другую сторону, обогнул выродок малой архитектуры и вывел на прямую, через прелестный своим видом резной мост, но совершенно лишённый всякого смысла. Всего один перекрёсток и дома уже теснились, пихались меж собой, желая добыть побольше солнечного света. Как будто молодой человек ушел с негласной зоны отчуждения и от него просто обязан без умолку тревожно трещать счётчик Гейгера. И почему люди так боятся смерти и сумасшествия, что стараются как можно лучше отгородить себя от чужих страданий даже на таком маленьком клочке земли? Нет, это не касалось особенностей городской планировки. Дадзай давно отметил, что люди боятся смерти и страданий, особенно чужих. Не умеют проявлять искреннего сочувствия и бегут трусливо от их, точно это было чумой. По большому счёту нет ничего сложного, чтобы утешить человека, сказать всего пару нужных слов. Увы, общество не знает этих нужных слов, вот и вынуждено бежать без оглядки от смерти и безумства, зато знает сплетни, бессмысленные факты. Юноша явно переоценил свои силы, совершив моцион почти через четыре квартала в своём декадентском настроении. К тому же забрёл невесть куда: пытался в закоулках памяти восстановить облики зданий, окружавших его, и сопоставить с местом положения — безрезультатно. Даже неприметных ориентиров не было. Как странно затеряться в знакомом районе — стоило сменить маршрут. Благо, лавочка оказалась рядом и на ней спокойно можно было растечься воском усталости, придумывая быстрые и менее болезненные варианты покинуть наскучивший мир. Тошно, что грудь жгло, пришлось стянуть с горла шарф и расстегнуть ворот пальто. Мимо плыли незнакомые люди, Дадзай наблюдал за ними, как за аквариумными рыбками. Проворные, красивые, забавные, но совершенно бестолковые создания. И Осаму сам от них ничем не отличался: плыл, куда несёт течение, мало о чём думал и из дня в день существовал, подчиняясь непонятной программе. Всё опостылело. Дадзай едва сдерживал слёзы в глазах, которые щипало от солёной влаги, часто моргал и вздыхал, пытаясь совладать с накатившей истерикой. Без причины. Просто ему всё надоело. Надоела учёба, надоели косые взгляды одногруппников, надоело постоянное чувство вины, надоел Тюя со своими треклятыми ритуалами над мизерными порциями, надоела собственная убогость. По переносице резво стекли горячие слёзы, молодой человек стёр их с ненавистью, вдохнул через нос долго и глубоко и постарался направить мысли в другое, более радостное русло. Иллюзорное благополучие шло трещинами, подобно обваливающемуся зданию на кривом фундаменте. — Дадзай? — студент не ожидал, что в этом месте его мог окликнуть знакомый до щемящей радости голос. — Одасаку! — Осаму, точно маленький ребёнок, кинулся на товарища, крепко и отчаянно обнимая. — Ты чего тут лежишь? — опешил Сакуноске и всё же обнял неловко друга. — Потерялся, — стушевано признался молодой человек, застенчиво отошёл в сторону, взбивая и без того растрёпанные ветром курчавые волосы. Ординатор внимательно осмотрел приятеля, хмыкнул себе, что-то подмечая. А потом выдал, как ни в чём ни бывало: — Пойдём. Дадзай глупо проморгался и всё же последовал за внезапно возникшим Одой. Иной раз юноше казалось, что его друг обладал скрывающейся в особой размеренной интонации мистической силой подчинять себе волю других. Особая разновидность харизмы, гипнотизирующая до отупения. — Я смотрю, ты не только в улицах заплутал, но и в самом себе, — понимающе констатировал ординатор, немного притормаживая, чтобы его спутник поспел за ним. — И это тоже, — удручённо вздохнул Осаму, плетясь согбенно вслед за другом. — Я чертовски устал, даже подумываю прописаться в психушке, чтобы меня никто не трогал или к чёрту забрать документы из вуза. — На последнем году обучения? — замечание не носило ни осуждающего, ни ироничного характера, лишь сомнение в целесообразности поступка. — Плевать, — выдал юноша, заламывая руки за голову и обращая взгляд к чуть голубоватому небу. — Ты кстати, куда? — вдруг оживился он, точно ловко поменял маски. — В общагу, а сначала в магазин. — А давай я с тобой? — Дадзай шутливо засеменил рядом с другом. Он не любил навязываться, и при прочих обстоятельствах вряд ли б попросил об этом, но сейчас юноша чувствовал, что ему жизненно необходимо чьё-нибудь общество, чтобы сдержать лавину тоски и не наложить на себя руки. Двинув широкими плечами, Одасаку безмолвно согласился. Рядом с товарищем уже не так сильно грызли тревоги, и Дадзай перестал чувствовать прежнюю тесноту в грудной клетке. Пестрые обёртки и яркие ценники скидок были призваны соблазнить потребителя на покупку не совсем нужного съестного товара. Ни красочные обертки, ни старания мерчендайзеров не привлекали меланхоличный взгляд юноши, который завтракал лишь чаем и печеньем. Он уныло бродил между стеллажей, пока товарищ выбирал фасованные мандарины. Когда с мандаринами было покончено, Одасаку с резвостью чёрного таракана пересёк три ряда стеллажей, быстро выруливая прямо к полкам с напитками, присел на корточки и начал упорно искать какой-то сок в стеклянной таре. От нечего делать Осаму блуждал взором по полкам со всевозможными снеками и пивом. Паршивое настроение требовало влить в себя спиртное; Дадзай нехотя оторвался от стройного ряда бутылок пива. Не настолько уж и хотелось. Не питал он такой большой страсти к спиртному, тем более к продукту хмеля. — Ода, ты случайно не знаешь какое-нибудь вкусное пиво, чтобы не горчило и не несло спиртом? — между прочим вопросил Осаму, гипотетически, без какой-либо цели. — Я не особо по пиву, — честно признался товарищ, довольно выуживая с нижней полки морковный сок. — Парочку могу подсказать, вроде ничего, — с сомнением вызвался он, указывая на разные виды продукции пивоварения. На глаза попалась знакомая марка светлого пива, которым его когда-то угощали, и которое не было на вкус противным, чтобы вызвать рвотный позыв. Не колеблясь, Дадзай элегантно подхватил бутылку тонкими пальцами. — Пожалуй, возьму, — без интереса хмыкнул он, осматривая этикетку. — Завтра утром выпью, чтобы Накахара не видел. — Как истинный алкоголик, — с тоской высказался ординатор. — Тогда давай у меня, я-то косо смотреть не буду. И возьми чего-нибудь пожевать, у меня толком нет ничего, а тебя без закуски развезет, — назидательно сказал он. — С бутылки? — скептически скривился Дадзай, и всё равно послушно двинулся в сторону стеллажей со снеками, памятуя о малоприятном опыте. — Это что, придётся ещё и есть? Не хочу, — канючил он и схватил среднюю пачку чипсов со вкусом краба: от одной мысли о еде его воротило. Молодым людям повезло с очередью: всего пара покупателей; товар пробили быстро. На выходе из магазина Сакуноске продолжил разговор: — Тебе же плохо, почему снова не сходишь к врачу? — Ода один из немногих, кто знал, что Осаму ещё в прошлом году обращался к психиатру. — Не хочу, я ещё пока адекватный, — с долей капризности отозвался юноша. — Тем более по моему району принимает неприятная женщина, — он скривился замученно. — Сама какая-то странная, грубоватая, делает всё на отвали. И каждый раз мне заявляла, что страшно занята, и просила быстрее рассказывать о результатах терапии, — комично искажённо речь завершилась обессиленным вздохом. — Не хочу снова к ней, при общении с ней я чувствую себя ещё большим ничтожеством, чем есть на самом деле, — студенты незаметно дошли до общежития и уже поднимались по главной лестнице с обколотыми местами углами. — Может, кто-то умалчивает о большей части? — в спокойном и доброжелательном голосе проскользнули нотки ехидства. В ответ Дадзай дёрнул плечами, подтверждая догадку товарища. Через охрану прошли быстро, поднялись на третий этаж в знакомый блок, где располагались четыре комнаты-коморки. Анго, как всегда грыз гранит науки, закутавшись в одеяло и терзая учебник патофизиологии. Вид у него был изрядно потасканный и болезненный, с него прекрасно можно было писать воплощение отчаяния в стиле ренессанса. Не отрываясь от книги, Сакагучи буркнул приветствие пришедшим. — Когда отработка? — сочувственно поинтересовался Сакуноске, снимая верхнюю одежду. — В три, — без энтузиазма отозвался Анго, захлопывая обречённо книгу. — Присаживайся, — Ода указал на заправленную постель, а сам принялся устанавливать чайник себе для чая. Собирающийся Анго недоверчиво поглядывал на Дадзая. Видимо, так и не смог простить скабрезность с фармакологией. Осаму было не настолько стыдно, чтобы извиняться за подобную похабность, а Сакагучи продолжал сверлить взглядом, точно ожидая неких извинений. Бесполезная трата времени в попытках достучаться до совести Осаму, сокрытой в самом дальнем углу души. Анго быстро выскользнул, подобно мыши, и даже не попрощался. — Я настолько сильно его задел? — для проформы справился Дадзай, хотя в его душе этот факт не вызывал никаких откликов. — У тебя есть открывашка? — более заинтересованно продолжил он, встав с места и рыская взглядом по беспорядку на столе. Не то чтобы Осаму так желал выпить. Но раз цель визита заключалась практически в этом, то не было смысла медлить. — Где-то здесь, — Ода быстро пошарил руками в первозданном хаосе и самостоятельно открыл бутылку. — Брось, не всё же крутится вокруг тебя, — иронично заметил друг, успев скинуть с себя кофту и джинсы, теперь он стоял в одних трусах. Порой Одасаку был настолько прост, что Осаму которого редко можно было чем впечатлить, поражался его непосредственности. Возможно, эта незатейливость и в какой-то степени бессовестность были основополагающими в их дружбе. Вручив приятелю открытую бутылку, Одасаку принялся быстро натягивать на себя домашнюю одежду в виде безразмерной серой футболки и светлых джинсовых бридж. Пачку чипсов выпотрошили в большую пластмассовую миску; Дадзай по-хозяйски расположился на чужой кровати в позе лотоса с бутылкой пива, рядом устроился на стуле Одасаку. В целом собирали всевозможные сплетни — не было желания рассуждать о чём-то серьёзном, глобальном. Признаться честно, Осаму любил слушать рассказы о других, не с целью осудить кого-то, а просто понаблюдать за кем-то, проанализировать чужие поступки, вывести для себя умозрительные психологические наблюдения. Своеобразное развлечение для мозга. С конкретных личностей быстро перешли на абстракцию, гипотетические личности. Осаму глотал безвкусное пиво и картонные чипсы; аппетита не было, для приличия под контролем приятеля приходилось грызть снеки: в противном случае Сакуноске его не отпустит, не покормив полноценно. Сам хозяин комнаты пил густой морковный сок прямо из бутылочки. Алкоголь быстро закончился, как и чипсы, Дадзай не сказал бы, что опьянел или его состояние кардинально изменилось, просто ему вдруг стало спокойнее, на время забылись проблемы и тревоги, захотелось говорить больше. По комнате незаметно для гостя зазвучал запах мандаринов. Сакуноске педантично чистил фрукт от кожуры и раскладывал его на стол отдельными дольками. Вышла кривая пирамидка. Желудок и так был переполнен бутылкой пива и чипсами, что смотреть на эту съестную геометрию было невозможно. — Хочется поваляться, — довольно промурлыкал Осаму. — Так ложись, — беззаботно махнул рукой Одасаку. — Съешь мандаринку, — он протянул дольку завалившемуся товарищу. — В меня не влезет, — наигранно страдальчески возразил юноша, прикладывая руку ко лбу. — Влезет, это всего лишь мандарин, — настоял Сакуноске. — Ты хочешь, чтобы я взорвался, и вся комната была уделана кровищей и ошмётками мяса? — беззаботно хохотнул Осаму, хитро прищуриваясь. — Не будет такого, на мандаринку. Под натиском товарища Дадзай сдался, лениво приподнялся, взял дольку и закинул себе в рот. В отличие от напитка и снека фрукт имел какой-то вкус. Большей частью молодые люди баловались, раскладывая дольки мандарина на столе в виде пирамиды, лишние съедались. Осаму валялся на постели, потому что алкоголь в крови всё же давал о себе знать. Рассуждали о безрадостном будущем: даже если сейчас есть перспективы, кто знает: вдруг они лопнут, как мыльный пузырь, переливающийся на свету радугой. Договорились в самом худшем случае податься в мафию: в большей или меньшей мере у каждого были черты бунтарства и асоциального поведения. Одасаку начало клонить в сон, зевота то и дело широко раздирала его рот. Дадзай тактично начал собираться, хотя валяться на кровати ему нравилось. Ординатор предложил остаться и вместе проспать до следующего утра. Осаму оценил предложение друга и был не прочь остаться, однако пожалел Анго, который бы застал их спящими на одной кровати, после отработки. Из общежития юноша вышел с лёгкой душой, будто общение с Одасаку стёрло налёт невзгод. И вот он обновлённый, сияющий силами души, готов заново переписывать статью для Достоевского.