Чёрный кофе без сахара

Едкое чувство дежавю стекало по стенкам стакана жидкостью, наполненную самыми яркими красками солнца. Он уже когда-то видел перед собой пухлый том, наполненный стакан и застенчиво стоящую поодаль бутылку дешёвого виски. Курсе на втором, когда впервые разочарование стало размером с чёрную дыру. Глоток за глотком Дадзай пил алкогольные знания до глубокой ночи, не чувствуя усталости. Как ни странно, пил юноша без удовольствия и не ради оного, а лишь для того, чтобы учить, выработав губительный условный рефлекс. Мелкими глотками он поглощал раздел за разделом биохимии и физиологии — два предмета, которые требовали к себе особого внимания. Опоённый разум был восприимчив к информации, как сухая губка к влаге — каждое слово, каждая формула крепко фиксировались в сознании, точно выжигались на сером веществе мозга. За спиртным время летело незаметно, сложный текст воспринимался художественной литературой и воспроизводился после с фотографичной точностью. Правда с каждым разом учебная доза алкоголя становилась больше. Многие с курса начали шутить, что Осаму безбожно пьёт, раз на отлично сдаёт биохимию и разбирается в ней, на что молодой человек сдержанно улыбался. И только Акико догадывалась, насколько много горькой правды в этой шутке. Она-то и сказала юноше тихое, но решительное «завязывай», когда в один день Дадзай пришёл на пару поддатым. Не отчитывала, не стыдила, а лишь серьёзно и коротко сказала спасительное слово. Сам студент понял, что количество потребляемого алкоголя переходило разумные пределы, когда его начали узнавать продавцы в ближайшем магазине, где он приобретал виски, и жалобно глядеть на него. Бросить пить не было столь сложной задачей, как продолжить учить без опьяняющего подкрепления. Десятки страниц ужасали своей непонятной терминологией, приходилось по нескольку раз перечитывать один и тот же абзац, чтобы смутно уловить суть написанного, воспроизвести прочитанное не представлялось возможным. В результате Осаму во втором семестре завалил одну контрольную точку, которую практически до самого экзамена не мог отработать. Зачем же сейчас молодой человек повторял прошлый опыт — он не знал. Точнее не хотел признаваться: ради того безмятежного ощущения, которые дарили ему те глубокие ночи, проведённые за учебниками и старательным выведением формул. Тогда не было никаких проблем и единственной заботой было освоить материал к занятию. Не было ни больных, ни Накахары со своим расстройством, ни собственных трудностей, которые необходимо решать. Покупал юноша спиртное и проносил воровато в свою комнату с той же целью: сбежать от небезопасной реальности. Первый глоток виски свёл челюсть горечью. Не мягкой алкогольной, а жгучей синтетической. Дадзай с отвращением сморщился и внимательно посмотрел на стакан, удерживаемый в руке перед глазами, пытаясь понять: алкоголь до безобразия палёный или же у него в очередной раз отвратительные вкусовые иллюзии? Шоколадная конфета, оставленная Тюей на столе, оказалась кстати. Дегтевая горечь конфеты заставила юношу моментально выплюнуть сладость обратно. Всё же изменённые вкусовые ощущения, с которым впору будет голодать. Студент осмотрелся, туже завинтил крышку на бутылке виски и спрятал глубоко в тумбочку стола, спрятав за книгами, оставшийся в стакане алкоголь решил вылить в раковину — практически не жалко потраченных денег. Зайдя на кухню, Осаму сразу понял, что уже шесть вечера, — сосед педантично сервировал свой ужин. Алкоголь беспристрастно был вылит в канализацию, сам юноша косился на Накахару, натирая посуду мыльной губкой. Отравляющая усталость до дикого гневного отчаяния в кровавых тонах. Связки сердца обрывались со скрежещущим звоном под невидимым смычком. Снова на ужин тонкие ломтики огурца, пара листьев салата и полупрозрачный кусочек отварной рыбы — тонкое жужжание оборвавшейся струны. Невыполненное обещание есть вечером минимальное количество каши — новый гул от грубого касания смычка. Кропотливая сервировка жалких граммов пищи трясущимися от холода руками — низкая вибрация лопнувшего сухожилия. Серо-зеленая бледность острых, как у мумии, черт лица — болезненный надрыв связки. Осознание, что твой любимый медленно умирает от недоедания — резкий хлопок, от которого сердце падает прямиком в желудок. Дадзаю надоело терпеть, уговаривать и бояться. Безысходность бурлящим потоком водопада обрушилась на рассудок яростью, ломающей кости. Понадобились считанные секунды, чтобы студент подскочил к Тюе и выбил из его рук ненавистное блюдце со звериным рявканьем: — Ты хочешь сдохнуть?! Перекат тарелочки по кафельному полу напоминал глубокие раскаты грома; Накахара испуганно жмурился от резких звуков и крика, обращаясь бессильным призраком с огромными жалобными глазами. В своей растерянности и пугливости парень ещё больше напоминал несчастного мотылька, сгорающего от света выдуманного идеала. — Ты сейчас же съешь рис и жареное мясо, — ржаво проскрежетал Осаму, часто и глубоко дыша; по артериям текла лава злобы. Не на Тюю, не на треклятую еду, не на пустые обещания. На себя. Молодой человек безнадёжно пытался склеить благополучие из разрозненных, неподходящих друг другу кусков, постоянно режа пальцы. — Нет, — в барабанные перепонки ударил взбешённый фальцет. — Теперь я вообще не буду ничего есть, ты испоганил мой ужин, — слова звучали с радиоактивным упрямством и спесью, несмотря на то, что тянуло в желудке и голова немного шла кругом. — Ты съешь всё, что я скажу, — глухо отчеканил юноша, хватая старшеклассника за запястье, которое, казалось, вот-вот переломится, как сухая ветка. Вместо деревянного треска тонкой руки Дадзай ощутил нечеловеческий рывок с протестующим утробным рычанием. Карие глаза выкатились из орбит, когда его отпихнули на стол, словно тряпичную куклу. Подобная сила была чудовищно неожиданной от истощенного организма, которому едва хватало энергии на нормальную терморегуляцию. Загнанная в угол мышь страшнее тигра. И есть вероятность, что это были последние силы Накахары. Всего лишь нужно поймать строптивого подростка, заломить руки и заставить есть, что практически невозможно — Тюя с силой мустанга брыкался, двинул острым, как лезвие, локтем под рёбра и напоследок ударил кулаком в лицо так, что в левом ухе отозвалось резкой болью и звоном. Ультрамариновые глаза пылали ненавистью и металлический блеск в них говорил о том, что Накахара скорее умрёт, чем съест хоть на калорию больше запланированного в своей голове. От раздражения Осаму трясло; нарастающее чувство бессилия душило до помрачнения сознания. Как же студент хотел избавиться от моральной асфиксии. — То, что ты делаешь, Тюя, — медленное мучительное самоубийство, — с истеричной веселостью констатировал Дадзай, беря со стола нож. — Если ты не начнешь нормально есть, то я тоже совершу суицид, только гораздо быстрее, — безумная однобокая ухмылка скривила губы молодого человека, когда он поднёс лезвие к своему запястью. — Ты не сделаешь этого, — в брошенной насмешке звучал ужас. — Сомневаешься? — по слогам вызывающе справился юноша, надавливая ножом на кожу. — Ты же делаешь. Дадзай ненавидел боль, потому, что слишком часто и сильно физически страдал в детстве, но сейчас, когда усталость цементом сковывало нервы и тело, он готов потерпеть. Быстрое движение — на голубом кафеле начали расплываться вишнёвые звезды. Лицо старшеклассника — холст паники, он слегка просел на ногах и безвольно следил несколько секунд, как кровавые звёзды сливаются в галактику. — Не надо! — взревел парень, переходя на дискант, когда лезвие прошлось и по второму запястью. По бескровным губам Осаму скользнула усталая усмешка разочарования — зрелище эффектное, но абсолютно несмертельное: вены спадутся, кровотечение само остановится. Руки болезненно пульсировали, стекающая по ладоням кровь неприятно щекотала; становилось дурно от вида собственной крови. Ещё раз студент убедился в том, что лучше резать вены вдоль и в горячей ванне — так венозный ток быстрее и потеря крови больше. Дадзай брезгливо поморщился от вида порезов, осел на стул, скрутил лежащую на спинке диванчика полотенце и перемотал одно из запястий. — Звони в скорую, кажется, я полоснул слишком глубоко, — буднично возвестил молодой человек. Лицо Накахары позеленело, и Дадзай уже боялся, что тот рухнет в обморок, однако впалые щёки резко вспыхнули и подросток выскочил из кухни. Следом из соседней комнаты раздались истерично торопливые объяснения в телефон. Юноша концентрировался на приглушённом голосе соседа — накатил жар слабости, повело в сторону. Пришлось следить за ходом секундной стрелки на часах. Бригада приехала в течение десяти минут — поразительно быстро. Судя по прокисшему лицу фельдшера, они ожидали зрелища более впечатляющего. Даже здесь юноша не оправдал чужих ожиданий. Находясь в состоянии молчаливого транса, Тюя апатично собирал необходимые документы и вещи в большой пакет, пока медики вяло суетились около Осаму. Накахара хотел поехать вместе со студентом в больницу, но работники «скорой» отказали, что-то вкололи ему в вену, забрали пакет из слабых рук и всей командой удалились, неся Дадзая на носилках с капельницей. Парень закрыл дверь за медиками, на деревянных ногах прошёл в свою комнату и безвольно упал на мягкую кровать. Долго смотрел в одну точку на стене, ощущая, как в глотке и груди образовывались клубки из терновых ветвей, подобно змеям. Сначала Тюя как будто пытался откашлять колючки, не позволяющие дышать, даже не заметил, как мир вокруг стал мутно-расплывчатым из-за горячих слёз. Когда по щеке скользнула обжигающая капля, школьник со свистом откашлял клубок ядовитых змей и уже на вдохе взревел, давая волю чувствам, которые на время необходимости были заморожены жидким азотом разума. С трудом осознавая свои чувства, Тюя захлёбывался слезами и отчаянным скулежом. Ему было сложно дышать из-за стеснённой грудной клетки и забитого носа, он умывался солёной влагой. Слишком громкий рёв. Школьник упал на кровать и начал буквально запихивать угол подушки в рот, чтобы немного заглушить рыдания. Стенания были слышны даже сквозь набивку. Сжавшись в комок на постели, Накахара глотал собственные слёзы и обильную слюну. Он не мог остановить истерику, объяснить ее, несколько успокаивая себя, просто беспомощно бился, надрывая голосовые связки. Лавину аффектов не останавливала угроза глупо задохнуться, уткнувшись лицом в влажную подушку. Накахара никогда не чувствовал себя настолько покинутым и беспомощным, точно он угодил в эпицентр шторма, находясь на шлюпке в гордом одиночестве. Вот-вот чёрные волны эмоций, достигающие нескольких сот метров, его накроют и погребут в ледяной пучине. Одновременно сжирали страх, вина и смятение. Школьник боялся задохнуться, боялся, что Осаму умрёт, потому что врачи не успеют его довести до клиники. Винил себя за беспомощность перед нахлынувшими чувствами, за еду, за неправильное отношение к ней, за то, что питание оказалось важнее живого человека, любимого человека, за свою бесконечную неправильность. Короткие ломкие ногти скребли ткань, пальцы стискивали края подушки и одеяла. Сил больше не оставалось ни на стоны, ни на безысходный рёв загнанного зверя, но как только поверхностное частое дыхание начало выравниваться, Тюя поперхнулся воздухом и с новой силой, ещё более агрессивной начал реветь. Лёгкие выжигал недостаток кислорода, грудную клетку будто прокатывали сквозь огромные валы, выдавливая с хрустом, хрипами и чавканьем плач. В глотке и носу хлюпала слизь, которую парень не мог отхаркнуть. Затем все стало невыносимо больно, черно и холодно, что на некоторое время Тюя провалился в бессознательное. Очнулся школьник в неясном смятении, будто ему до сих пор снился какой-то мутный сон. Подушка и края взбитого одеяла были обслюнявлены и не успели высохнуть; огненные локоны влажно липли ко лбу и вискам, щекоча, а глаза болели от того, что ресницы склеились высохшей солью. Он растерянно сел на кровати, бессмысленно осмотрел свой стол, находящийся в рабочем беспорядке, затем обошёл квартиру и везде выключил свет. Особенно долго Тюя не мог нажать на выключатель на кухне, где были разводы крови на кафеле. Нужно было сейчас убрать её, иначе свернётся и потом труднее будет смыть, но учащийся решил, что сделает это завтра, сил ни на что не было. Свет на кухне погас. В спальне Накахара апатично переоделся в пижаму и лёг в кровать, сняв прежде линзы. Как только тяжёлая голова соприкоснулась с влажной подушкой, все мысли растворились в тумане сна. *** Звук сирены раздражал, насмешливо указывая, что Дадзай до сих пор влачил своё убогое существование. Фельдшер ехидно поглядывал на незадачливого самоубийцу, как на взбалмошного подростка, которому вздумалось нелепо привлечь внимание к своей посредственной персоне. Молодой человек старался смотреть в гладкий кремовый потолок кареты скорой помощи. Невыносимо хотелось пить, несмотря на то, что в него капельно вливали физиологический раствор. Ему не нравились сопровождающие медики — на их лицах кислотная бестактность и грубое невежество. Зачатки эмпатии давно атрофировались из-за постоянного давления работы. К тому же мало кто из врачей представлял, что такое психические расстройства и почему люди режут себе вены. Что там говорить, если Осаму на своём прискорбном опыте убедился, что даже не все психиатры имеют понятие о патологиях, которые пытаются лечить. В приемном покое бригаду встретили удручённо — никто не хотел возиться с пациентом под вечер. Его на каталке отвезли в один из кабинетов, похожих на перевязочную, сняли капельницу и оставили одного с пакетом вещей в ногах. Возможно, его продержат здесь до утра, не удостоив вниманием, а после отправят в родную психиатрическую клинику. — Ну что, отдохнул? Давай поднимайся, — с циничной весёлостью справился лысый мужчина средних лет в круглых очках с козлиной бородкой. — Пить хочу, — уныло пробормотал Осаму, морщась; коричневая хирургичка медика наводила на мысли о сладком крепком чае. — Не сомневаюсь, — со странным оптимизмом отозвался врач. — Но воду у нас получают только послушные пациенты. Поднимайся, парень, — он призывно похлопал Дадзая по плечу. Что за бессердечное обращение! Юноша закатил глаза и неловко перекатился на каталке, принимая сидячее положение. Пораненные кисти ныли. Первое, что увидел Осаму, когда соизволил подняться, — бутылка минералки. Ради этого стоило приложить усилия. Доктор довольно усмехнулся тому, как студент залпом осушил пол-литра воды и отошёл в угол комнаты, где находилась раковина, зеркало и полотенце. — Я Сантока Танеда, хирург, — представился он, тщательно моя по локоть руки. — Давай посмотрим, что у тебя? — эскулап подошёл к пациенту, натягивая со скрипом перчатки. Осаму пересел на кресло и подал перебинтованные руки. Тонкий клювик хирургических ножниц разрезал повязку, обнажая довольно глубокую кровоточащую рану. Танеда тактично хмыкнул, когда увидел геометрический узор самоповреждений. — Рассказывай, как зовут, сколько полных лет, где учишься или работаешь? — расслабленно поинтересовался хирург, приготавливая антисептик, препараты и инструменты на столике. — Дадзай Осаму, двадцать четыре года, учусь в Йокогамском университете, медицинский факультет, —совестливо признался юноша, глядя отрешенно в стену. Боковым зрением он уловил скептический взгляд Танеды на его порез, а затем на него самого. В его серо-коричневых глазах читалось разочарование в системе образования. — Парень, ну это не серьёзно, — мужчина озадаченно пожал плечами, поставил большой лоток, вытянул руку пациента и, не жалея перекиси, обработал рану, которая забурлила щиплющей болью. — И нужны тебе эти швы? — Знаю, — странным образом Осаму чувствовал расположение к врачу, к его простой манере общения; мужчина напоминал студенту Одасаку. В которой раз юноша убеждался, что самый душевный народ — хирурги. — Я не хотел умирать, — сам молодой человек поморщился несуразности собственного заявления. — Оригинальный способ прогулять пары, — иронично заметил Синтока. — Ты в курсе, что я должен тебя направить в психушку после таких фокусов? — Подозреваю. Я там стажируюсь, — Дадзай скучающе хмыкнул; Танеда пронзительно посмотрел на него поверх очков. — У вас, у психиатров, там какой-то специфический профотбор: без сдвига по фазе не берут? — Возможно. — Ты не обижайся, парень, — с добродушным вздохом попросил врач. — Просто у меня знакомый психиатр после смерти своей дочери хотел выпить уксусной эссенции, благо переубедил. Психиатры народ слишком умный, вот и грызут себя почем зря. — Нам только с хирургами и дружить, — Дадзай горько усмехнулся; Танеда удивлённо приподнял брови. — У меня друг хирург-ординатор, — мягко пояснил он. — Толковый, спокойный, такой простой. — Случайно не Ода Сакуноске? — настороженно уточнил мужчина. — Вы же помните про врачебную тайну, да? — всполошился Осаму, нервно бегая глазами; хирург зловеще усмехнулся. — Он же меня прибьёт за такое! — в наигранной панике воскликнул студент. — Не к этому ли ты стремился? — Явно не таким способом!