Чёрный кофе без сахара

Проблема грязной кружки решилась очень быстро, как только Тюя начал с высокомерной миной возвращать Дадзаю всю грязную посуду и весь оставленный где попало мусор на его рабочий стол. Этот ритуал очень нравился подростку, он ощущал себя самураем, несущим праведное возмездие за устраиваемый бардак. Спустя пару недель старшеклассник заметил плоды своих хождений в чужую обитель — Осаму стал реже оставлять мусор и немытую посуду. Поэтому Накахара с гордостью нёс в очередной раз кружку с остатками чая. На столе студента привычный творческий беспорядок, множество распечаток и учебников, рядом небрежно оставленный блокнот с бурым кожаным переплётом, между страниц которого была заложена ручка. Брать чужое нехорошо, но любопытство жестокая штука — оккупирует мозг тысячей вопросов, вызывающей нестерпимый зуд, будто под кожей личинки выгрызают ходы. Ничего страшного ведь не случится, если он одним глазком посмотрит, о чём пишет партнёр, который обычно редко делится личными переживаниями? Может, школьник узнает больше о том, как к нему относится Осаму? Реальность была настолько отрезвляюще горькой, что терпкий вкус полыни показался бы мёдом. Помимо ежедневных апатии и тоски, описываемых устало завалившимися иероглифами, на страницах блокнота действительно нашлись упоминания о Накахаре. Вот только они не были наполнены нежным томлением влюблённости, а напоминали сухой исследовательский отчёт о ходе какого-то эксперимента с ссылками на литературу, которую нужно просмотреть дополнительно. Каждая поведенческая реакция учащегося скрупулёзно фиксировалась, затем делались определённые предположения, которые спустя время либо подтверждались, либо опровергались. Колючая проволока обиды сильнее и сильнее обвивала учащегося по мере прочтения записей. Кинжалом разочарования стала короткая заметка: «Акико определённо гений. У Тюи нервная анорексия. Не думал, что встречу такое у парня, это довольно примечательно». Подросток надеялся, что это какое-то нелепое недоразумение, страшный сон, однако последующие отрывки лишь подтверждали, что для Дадзая он являлся диковинной головоломкой, не более. Как Накахара мог быть таким наивным и глупым? Как он мог с такой внешностью и отвратительным характером кому-то понравиться? Подросток захлопнул блокнот от невыносимой обиды и швырнул в стену, затем, испугавшись собственных действий, поднял его, осмотрел на наличие повреждений. Целый, только что с ним делать? Мысль щёлкнула моментально: лучше уж Тюя сам расстанется с Осаму, чтобы не было так больно, как если его самого бросят через некоторое время, потеряв интерес. Записи будут доказательством. Найденное решение приводило старшеклассника в тоскливую эйфорию, потому он с нетерпением ждал возвращения партнёра, чтобы с гордостью предъявить дневник. Накахара с удовольствием выжидал момент, когда юноша после работы полностью расслабится, сидя за кружкой кофе. — Значит, я для тебя просто подопытная крыска, — Тюя кинул раскрытый дневник на стол перед студентом, отчаянно улыбаясь. — Зачем так поступать? Я же верил, что… Как я вообще мог такое подумать! —он истерически рассмеялся, судорожно зачёсывая волосы. Дадзай отрешённо смотрел на паутинку чернил в замешательстве. Внутри него подобно диким лисам боролись противоречия; внешне он апатично отпил из кружки чай. Это его личные записи, которые подросток не должен был видеть, которые он не позволял трогать. И после того, как Накахара без спроса взял его дневник, тот смел высказывать претензии молодому человеку? Обидно до злости. Так же эти личные записи подорвали доверие дорогого для Осаму человека. Бесполезно оправдываться, уверять, что прочитанное школьником неправда, что Тюя не так всё понял. Попытка выгородиться лишь усугубит положение. — Надеюсь, ты прочёл всё? — фантастическое самообладание в ровном голосе. Старшеклассник явно ожидал оправдательной речи и уже был готов продолжить скандал, но весь незамысловатый план разбился хрусталём о спокойный тон оппонента. Парень растерянно мотнул головой в отрицании. — Прочитай дальше, — так же устало продолжил юноша, настоятельно протягивая блокнот партнёру. — Ты прав, для меня ты подопытная крыска, как и другие люди. Я не умею любить, не умею привязываться, я циник, хам, меня и человеком-то сложно назвать, — безысходность скривила губы в ассиметричной улыбке. — Большинство разговоров мне не интересны, единственное, что я реально ощущаю — раздражение, тоска, скука, остальное я играю неумело. Вот такой я неполноценный человек. Возможно, я настолько заигрался с тобой, что сам поверил в реальность своих чувств, в реальность влюблённости. Знаешь, как я этого боюсь? — голос дрогнул; резцы зажали тонкую нижнюю губу. — Что всё окажется моей фантазией, и я в очередной раз потеряю интерес и разочаруюсь, что я купился на внимание к себе и отвечаю тем же из благодарности, вежливости, лишь бы не задеть. — Ты действительно думаешь, что не человек? — растерянно справился Накахара, нерешительно дотрагиваясь до собеседника. — Я не знаю, что я такое, зачем живу, что чувствую, как разговаривать с людьми, что от меня хотят. Вряд ли такое жалкое создание можно назвать полноценным человеком, способным функционировать в социуме, — юноша не знал, почему смеялся, проговаривая торопливо слова. — Не знаю, зачем говорю весь этот бред. Может, хочу в очередной раз преподнести себя в лучшем свете, сыскать у тебя снисхождения, обмануть. Пожалуй, ты тот человек, которому я сказал больше всего правды, с которым мне интересно. Прости, может, я никогда в жизни не скажу тебе искренних слов любви, никогда в полной мере не уделю внимания, не посочувствую, при этом буду требовать к себе всё внимание, — студент замолк, проглатывая с усилием клубок эмоций, образовавшихся в горле. — Я стараюсь. — Ты пишешь статью об анорексии? — спустя некоторое молчание узнал старшеклассник, видя в карих лазах вину и страх. — Да, — настороженно признался молодой человек, отводя взор в сторону и поджимая губы. — Тюя, я правда… — шумно набрав в грудь воздуха затараторил умоляюще он. — Знаю, — перебил Накахара, подходя к визави и прислоняя указательный палец к сухим губам; Дадзай дёрнулся и затравленно посмотрел на подростка. — Почему ты решил писать об этом? — Я хотел… — юноша замялся, чуть приподнял руку партнёра, желая коснуться губами тонкого мраморного запястья. — Понять, что с тобой происходит, — совсем глухо продолжил он, боязливо отдёргивая руку, будто на неё попал уголёк. — Потому что я тебе дорог? — практически одними губами сказал учащийся, оглаживая трепетно нижнюю челюсть юноши. — Не надо, — взволнованно выпалил студент, отстраняя от себя парня, который склонился для поцелуя. — Осаму, можно тебя поцеловать? —ласково обронил старшеклассник. — Не понимаю, как ты можешь этого хотеть, когда только что злился на меня, и я так обошелся с тобой, — рассерженно возразил юноша, перехватывая чужие руки. — Осаму, я виноват перед тобой в данной ситуации, — мягко сообщил подросток, заглядывая в чайные глаза. — Прости, я не имел права брать твой блокнот и тем более обвинять тебя в чём-то. Я только хотел узнать, что ты действительно думаешь обо мне, поэтому прочитал. Я не хочу в очередной раз стать никому ненужным. Я очень привязался к тебе, — судорожно оправдывался он, цепляясь пальцами за бинтованные предплечья. — Успокойся, милый, — юноша притянул к себе школьника. — Я тоже хочу знать, что важен для кого-то, — тихий шёпот в губы и едва уловимое целомудренное касание. — Мне необходимо понимать все, любая загадка для меня — вызов. Я хотел понять, почему ты такой худой, почему постоянно взведённый и грустный. И спустя месяц я нашёл ответ, но не смог оставить тебя. Мне приятно проводить с тобой время, разговаривать, смотреть фильмы, с тобой я чувствую себя живым. — Что ты ещё хотел понять? — задумчиво уточнил Накахара. — Как получилось, что у тебя развилось РПП? Отчасти я понял это благодаря Достоевскому. — Если бы я знал, — изнурённо поделился парень, крепче прижимаясь к партнёру. — Я тебе говорил о том, что произошло в четырнадцать, — он положил подбородок на плечо Осаму. — После того случая я хотел стать… на самом деле не знаю каким, — расстроенно пробурчал парень. — Я хотел стать более мускулистым, без округлых щёк. Всё начиналось безобидно, честно. Только отказался от сладкого, мучного, стал заниматься по утрам. Практически через месяц появился результат: ушло пять килограмм, ушли объемы, лицо стало угловатым, начал вырисовываться рельеф. Решил, что ещё немного и будет идеальная фигура. Стал подсчитывать калории, потому что вес уходил хуже, усиленно занялся физической нагрузкой. Мной стали восхищаться, мать стала делать много подарков, с её подачи я занялся уходом, все эти крема и прочая дребедень. Я даже не заметил, как всё это превратилось в одержимость стать совершенным, съесть, как можно меньше. На самом деле я хотел внимания и боялся его, считая себя недостойным. Поэтому не мог остановиться. Чтобы я ни делал, этого всегда недостаточно. Я правда нравлюсь тебе таким? — Тюя горько усмехнулся. — Нравишься, — согласился юноша, убирая за ухо медный завиток и поцеловал в висок учащегося. — Потому что ты внимательный, заботливый, умный, сильный, понимающий, красивый, и у тебя невероятно прекрасная улыбка, — пылко поведал молодой человек, припадая губами к шее с выдающимся адамовым яблоком. — Тюя, ты уверен, что хочешь быть с таким ущербным человеком, как я? Это тяжело. — Полагаю, мы достаточно потрепали друг другу нервы, чтобы понять, в какую авантюру мы ввязываемся, — усмехнулся школьник, целуя партнёра в лоб. — Хочу, с тобой хочу, — тихо высказался он, осторожно оттягивая зубами нижнюю губу студента. — Я могу помочь со статьёй, если надо. Общаюсь с несколькими девушками, которые пытаются восстановить нормальные отношения с едой. Могу их поспрашивать. — Тюя, ты просто замечательный, — Дадзай снова прижал к себе старшеклассника, целуя в макушку. — Если тебе не сложно. Сколько же ты для меня делаешь: гистология, это, ты невероятен. Старшеклассник с невероятным энтузиазмом принялся опрашивать своих интернет-знакомых по поводу их расстройств пищевого поведения, и через неделю у молодого человека были метровые переписки о трагичных историях похудения, которые полностью переворачивали представление сущности данной категории расстройств. Имея психотические проявления, расцветающие бредом и иллюзиями, РПП базировались на глубоком фундаменте невроза из родительских директив, травмирующих событий. Отсюда вытекало множество ритуалов, кричащий об обсессивно-компульсивном расстройстве. Давно известный факт вдруг стал открытием. Некоторые слова в историях опрошенных повернули угол зрения, Осаму наконец понял, чего добивался от него Генерал. *** Лицо Достоевского — застывшая маска из папье-маше, по которой невозможно было определить эмоции внутри этого человека. Иной раз Осаму трясло, как телеграфный столб, от раздражения при виде гипсового безразличия научного руководителя. Сиреневые глаза апатично скользили по столбцам, подобно водомерке пересекающей гладь пруда, и изредка мигали всё с той же гротескной индифферентностью. — Переделывать? — Дадзай огласил поспешный вердикт сквозь сцепленные зубы; ему не хватило терпения для ожидания какой-либо внятной реакции от мужчины. — И почему у тебя такая низкая самооценка? — Фёдор оторвался от текста и с любопытством посмотрел на студента с самым натуральным изумлением, какое можно было отыскать в тусклости фиалковых радужек. Нижнее веко дёрнул разряд тока, Осаму прижал пальцами непроизвольно сокращающиеся мимические мышцы. Тик перешел в генерализованную судорогу злобы; хруст собственный стиснутых зубов отдал в затылок. Чтобы справиться накатившей пенной волной аффекта, студент закусил изнутри щёки до тошнотворного ощущения металла. — В целом сойдёт? — с величайшим самообладанием справился Дадзай, едва размыкая сведённые челюсти. — В целом очень хорошо, только добавь вот сюда статистику, — Достоевский быстро сделал пометку в тексте красной ручкой. — И вот здесь переставь местами абзацы, логичнее будет, — новая корректура была незамедлительно внесена узкой рукой. — Я слушаю твои претензии, — как само собой разумеющееся прозвучала последняя фраза. От неожиданности все мысли спрятались в глубины извилин. Осаму на несколько секунд перестал дышать. При всей своей строгости, доходящей до деспотизма, Генерал обладал здравой самооценкой и умением принимать критику в свой адрес. Более того юноша был уверен, что его выслушают не ради проформы, а учтут замечания и спокойно пояснят своё поведение. — Вот я могу прямо высказать всё, что о вас думаю? — опасливо уточнил молодой человек, недоверчиво прищуриваясь. — В принципе, да, только прошу без обвинений из разряда, что я моральный урод, тиран и самодур. Конструктивно, — пояснил Достоевский, возвращая документ собеседнику. — На этом все мои претензии исчерпываются, — провокационно заметил Дадзай, забирая готовую статью. — Приму к сведению, — согласно кивнул мужчина, складывая руки шпилеобразно. — А если попытаться отринуть чувства и конструктивно изложить свои мысли? — лукаво полюбопытствовал он, поднимая свой космически бесконечный взор. — Ужасно сложная задача, — поджав напряжённо губы, заключил студент. — Вы правда не понимаете почему у меня низкая самооценка в данном контексте? — издевательски осведомился Осаму. — Да, — без тени насмешки последовал ответ. Дадзай несуразно похлопал глазами, уставившись в крапчатость серого линолеума. Он чего-то не понимал в этой жизни, кажется, всего. — Серьёзно? — многозначительно уточнил студент, взирая на Фёдора со смешанными эмоциями. — Вас правда удивляет, что я уже готов к разносу после того, как вы меня заставляли переписывать полностью статью шесть раз?! — фейерверк эмоций взорвался резким всплеском рук и сардонической улыбкой. — Да вы тщеславны и самолюбивы, Дадзай, — поражённо сделал вывод мужчина, чуть качнув головой так, что смоляные пряди заструились по впалой мраморной щеке и линии нижней челюсти. Осаму ощущал себя рыбой, выброшенной на лёд; он хватал беспомощно воздух губами, но никак не мог полноценно надышаться. — Вы не согласны? — Фёдор удивлённо скосился на опешившего визави. — Скажите, разве это не себялюбие и тщеславие, когда человек полагает, что любое его действие должно вызывать у окружающих одобрение и восхищение? Разве это не самолюбование и гордыня, когда человек наглым образом занимает чужое время и упорно, даже после шестого отказа, — последовал взмах указательным пальцем, который выполнял роль восклицательного знака, отсутствующего в интонации, — продвигает свою работу и готов её продвигать дальше в случае нового отказа. Вы решили взять меня измором? И после всего этого вы смеете ещё выдвигать мне претензии? Рот беспомощно закрылся; голова от чужих слов гудела, как огромный чугунный колокол. В его правде Ано безжалостный мучитель, несправедливо отказывающий в принятии статьи. В правде оппонента он — наглый и нарциссичный юнец, требующий внимания и признания. Истина же состояла в том, что разность восприятия рождала конфликт. — Знаете, это в любом случае грубо, — брезгливо скривившись, констатировал юноша. — Присядь, — заведующий плавно указал ладонью на стул рядом со своим столом. — Даже не сомневаюсь в том, что это оказалось грубым для тебя, — подтвердил он, внимательно глядя на собеседника, который поспешил занять указанное место. — Иной раз грубость не помешает, особенно тебе, — голос стал на тон ниже, выделяя окончание фразы. — Прекращай находиться в позиции жертвы и ребёнка. Ты далеко не инфантилен и слаб, как хочешь казаться. Понимаю, это очень удобная ниша, не нужно прикладывать усилия, тебя все жалеют. Вот только в такой роли ты так и останешься на дне, и тебя все будут стараться принизить. А ты всё же способен на многое. — Вы, кажется, говорите совершенно о другом человеке, — несмешливо хмыкнул Осаму, отстранённо глядя в стену, выкрашенную мятной краской. — Не глупи, Осаму, — в монотонности речи проскользнули нотки досады и укора. — Сейчас я тебе расскажу две андерсеновские сказки, а ты над ними подумай, совсем малость, — меланхолично начал Достоевский. Студент нехотя кивнул, показывая, что готов слушать малоинтересные для него притчи. Он уже предвкушал, что это будут за рассказы. — Не делай такую кислую мину, историю про тебя я оставлю на десерт, — ехидно высказался Генерал, закатывая устало глаза. — А первая сказочка будет про одного молодого врача, подающего надежды в области психиатрии. Ничего не сказать, действительно был он талантлив и стремился к расширению своего профессионального кругозора, работу свою искренне любил и к пациентам хорошо относился. Правда однажды ему не повезло влюбиться, да так сильно, что готов был ради своей пассии на всё в прямом смысле этого слова. К ещё большему несчастью, чувства того замечательного медика оказались взаимными, и пассия готова была ради него практически на всё, только отказаться от наркотиков не могла. Невольно Фёдор сделал паузу, чтобы натужено сглотнуть накопившуюся слюну и закатить глаза, ставшие вдруг влажно-живыми. Молодой человек настороженно следил за повествователем, улавливая в нём необычные изменения. — У того врача имелся один грешок, — тихо продолжил мужчина надломленным голосом. — К слову, непростительный для последователя Гиппократа. Гордыня, помноженная на юношеский максимализм. И возомнил этот талантливый врач, что море ему по колено и любовь свою самостоятельно излечит от героиновой мании. К тому же нельзя было пятнать репутацию пассии лечением в наркологической клинике — родители её люди видные. По началу действительно был прогресс, хотя и трудно давался. А затем всё превратилось в сплошной кошмар с драками, обманом, воровством — всё как положено. Потому что лечение зависимостей возможно лишь в условиях стационара при изоляции и наличии команды специалистов, а не одного человека. В один прекрасный день кошмар прекратился банальным передозом. Достоевский взволнованно облизал пересохшие дрожащие губы. Осаму обеспокоенно бегал карими глазами по печальному лицу визави, стараясь догадаться, как история относится к самому рассказчику. Неужели Ано был главным героем сказки? — В тот день по своей глупости доктор потерял и любовь своей жизни, и веру в себя. Он винил себя за некомпетентность и безрассудство: ведь знал, как должно проходить лечение. Бремя вины через неделю стало совершенно невыносимым, сработала психологическая защита — регрессия. Врач сбежал с работы и начал обвинять всех и вся вокруг. Знаешь, как маленький ребёнок, который обвиняет ветку за то, что споткнулся об неё и больно ударился. Неправда ли глупо? Но именно так и было: взрослый человек обвинял не себя за ошибку, а жизнь за то, что она обидела, лишила самого дорогого. Мир не безопасен и страшен, медик решил спастись от него. В алкоголе. Иронично, не правда ли? Нет, алкоголь не давал ни спокойствия, ни радости, зато давал возможность элементарно спать и ни о чем не думать. Алкогольная спячка длилась два месяца. Конечно, вид у того врача стал не самым лучшим. И вот в один прекрасный мартовский день медик вышел на улицу за новой порцией алкоголя, гонимый похмельным синдромом и бессонницей. На подходе к ближайшему магазину доктор тот встретил своего коллегу, который к ужасу своему узнал знакомого. Несмотря на все возражения пьющего врача, товарищ напросился в гости. Как можно вообразить, квартира была далека от образчика чистоты. В разговоре за пустым чаем и горстью анальгетика для несчастного с абстиненцией доктор излил свою душу. Коллега мрачно молчал и по окончанию исповеди не сказал ни слова обвинения. Только сочувственно вздохнул и сказал: «Мне никогда тебя не понять, твою боль. Я знаю только, что один из лучших психиатров бездарно губит свою жизнь потому что так хочет, а не потому что так сложились обстоятельства. Обстоятельства тебя не жалеют и не вливают в глотку спиртное». Естественно, на сотрудника посыпались обвинения в бестактности, проклятия и просьбы убраться вон подобру-поздорову. Коллега спокойно согласился покинуть квартиру, только часть мусора соберёт и прихватит с собой. За уборкой эмоции улеглись, медик извинился перед знакомым и пообещал ему, что прекратит пить. На что возразили: «Не мне обещай, а себе». Себе врач особенно пообещал. Вновь устроился на работу, начал лечиться у нарколога. Не сказать, что лечение увенчалось успехом: одна зависимость вытеснила другую — на место алкоголизма пришёл трудоголизм. В целом это намного лучше, чем деградация. Днем работа в больнице, вечером написание диссертации, а ночью — крепкий сон, в котором забывались всякие проблемы. Упорный труд принёс свои плоды: врач стал обеспеченным, защитил сначала кандидатскую, затем докторскую и сейчас трудоголизм скорее носит инерционный характер. — Этим врачом были вы? — шепотом осторожно справился студент, напряжённо сминая листы. — Конечно, нет, — пренебрежительно отмахнулся Достоевский, меняясь в лице. — Говорю же, это обыкновенная сказка, чтобы тебя развлечь, — он слабо усмехнулся. — И какова мораль у этой сказки? — скучающе вопросил Осаму, всматриваясь в тоскливые аметистовые глаза. — Сам думай, я не собираюсь читать тебе нравоучения, — меланхолично хмыкнул мужчина, зябко поведя узкими плечами. — Понял, понял, — нехотя протянул молодой человек, закатывая глаза. — Переходить из позиции жертвы и себя жалеющего в позицию сильного человека, который может справиться со всем. — А ты неплохо поддаешься дрессировке, — с интересом отметил Фёдор, потирая подбородок, на что Дадзай презрительно сощурился. — Ладно, готов к следующей сказке? — вдруг проговорил Ано с некоторым оживлением. — Как понимаю, речь пойдёт снова об одном психиатре? — с горькой усмешкой предположил юноша. — Разумеется, — последовал утвердительный кивок. — У одного хорошего врача-психиатра была чудесная дочка, вот только несколько капризная и упрямая. И однажды она тяжело заболела из-за того, что была чересчур упрямой. Доктор же любил свою дочку до беспамятства — единственный ребёнок, умница и красавица. Волей-неволей начнёшь прихотям потакать. Пожалуй, единственная радость в трудной жизни медика: жена умерла при родах, а личная жизнь не складывалась то из-за капризов дочери, то из-за загруженности работой. Болезнь случилась чудная и тяжелая у дочки, лечение требовалось длительное, упорное, а самое главное очень жестокое по своей сути. Сердце родительское мягкое, ранимое, сложно ему принять, что единственное чадо, считай будущее, больно, да ещё ради его излечения необходимо насильничать над ним. Увы, минутная слабость оказалась роковой, угасла девочка от истощения. Какое-то время Фёдор выжидал, чтобы визави усвоил поступившею информацию. На этот раз ему было намного легче рассказывать, что ощущалось по ровности голоса и отсутствия резких, судорожных пауз для того, чтобы набрать воздуха в лёгкие. Дадзай хмурился, пытаясь сообразить — о ком же речь идёт? Он ожидал несколько иное начало. — Со временем врач пережил утрату, погрузившись полностью в работу. Вёл пациентов, преподавал. И однажды к нему на занятие приходит студент-мечта: умён, с широким кругозором, любопытен и готов на чистом энтузиазме работать в отделении, лишь бы больше узнать. За долгое время доктор видит своё утраченное будущее и готов в этого студента вкладывать все свои силы. Интерес студента к психиатрии не лишён особой корысти. Он грешит тем, что пытается понять природу собственного недуга, изучая предмет. В скором времени врач это понимает и ещё больше души не чает в своём подопечном: сама судьба даёт ему шанс исправить прошлые ошибки. На сей раз он точно спасёт, даже против воли спасаемого, даже жестокими методами, если это будет необходимо. Студенту приходится тяжело: его, по сути, заставляют работать сутками напролёт, хотя у него практически нет сил на поддержание жизнедеятельности из-за клинически выраженной депрессии, но медик не думал отступать, пока не добьётся своего или не загонит юношу окончательно в могилу. — Вы же говорите о Мори-сан и обо мне? — напряжённо произнёс молодой человек, глядя в упор в усталые фиалковые глаза; последовало красноречивое движение век. — К чему это всё? Неужели вы хотите настроить меня против Мори-сан, — догадка, насквозь пронзённая скепсисом. — Конечно, нет, — хмуро воспротивился Достоевский, возмущённые одним лишь допущением подобного расклада. — Можно сказать, что я веду к той пресловутой морали, о которой ты спрашивал, — заключил он, подаваясь несколько вперёд. — Именно этот меланхоличный студент может помочь двум несчастным врачам простить себе собственные ошибки и принять их, — отрешённо поведал Фёдор. — Одному через собственный удачный опыт терапии вне стационара, другому — через своё выздоровление. Я понял, — спокойно объявил Осаму, вставая с места. — Не забивай себе голову этой нелепицей, — добродушно посоветовал Генерал. — Лучше редактируй текст, регистрируйся на конференции и делай презентацию, — напоследок сказал он. — Два месяца до конференции быстро пролетят. — Спасибо, вас понял, — молодой человек кивнул и удалился из кабинета.