Чёрный кофе без сахара

Dir en grey — Dozing Green (Before Construction Ver)

Мысль сворачивала с прямой тропы столбцов учебного материала в лесную чащу тревоги за предстоящий дифференцированный зачёт. В голове образовывался клубок разрозненных знаний, с которым паника играла, подобно непоседливому котёнку. Моральная усталость сжирала концентрацию внимания, и Осаму был в силах только наблюдать, как моток терминов в его сознании распутывался, и нити последовательных знаний обвивались вокруг него, связывая колючим страхом. Отвести взгляд от страницы — юноша мог цитировать учебник, стоило закрыть том — в голове Торричеллиева пустота. Постараться напрячь память — возникала химера из неподходящих друг другу клочков знаний. Утомление истошно вопило против повторения; в борьбе с самим собой Осаму проигрывал откровенной лени, страстному желанию развеяться и беспомощности страха, который всё твердил, что уже бесполезно что-то читать, и молодой человек неизбежно с позором провалится. Справиться с безосновательным чувством тревоги и своей полной некомпетентности не выходило, безотчетное волнение тем сильнее поглощало Дадзая, чем активнее он барахтался в собственных аффектах, желая подчинить их воле разума. Раз он ни на что не годится, то как дожил до шестого курса, как умудрялся работать в клинике? И ехидный тонкий голосок замечал, что такой исход — чистая случайность вкупе с миленьким личиком; достойных знаний — нуль. В одиночку с собственной тревогой Осаму явно не совладает, однако нагружать Тюю безосновательным беспокойством не хотелось — у него самого дел невпроворот и хватало нервотрёпки в школе. Если даже молодой человек попытается сыграть саму беззаботность, то чуткий Накахара несомненно снова уловит налёт тревоги в поведении партнёра и вряд ли успокоится, пока основательно всё не выведает о чужих печалях. Волновать парня абсолютно не хотелось, тем более отсутствовала всякая охота капризно стенать. Ведь здравомыслящая часть Дадзая понимала всю абсурдность переживаний: при самом плохом раскладе он ответит не ниже четвёрки — благо, природа не оделила изворотливой сообразительностью и обольстительным красноречием. Да и озвучивание всех своих эмоций в данном случае лишь закрепит их доминантное значение. Необходимо же их рассеять, подобно утреннему сизому туману. Требовалось яркое светило, чья непоколебимая беззаботность развеет всякие сомнения, кто не станет без просьбы вскрывать нарыв тревоги и лишь добродушно и доверчиво примет чужой фарс, тактично не задавая каких-либо вопросов. Губы юноши растянулись в довольной улыбке от быстро найденного душевного равновесия. Из-под вороха бумаг, тетрадей и небоскрёба учебников Осаму извлёк телефон, тонкие пальцы быстро забегали по сенсорному дисплею, набирая сообщение. Практически моментально пришёл ответ с ласковым мурлыканием аппарата. Ода не был бы Одой, если бы не мог принять друга со всей своей широтой доброй натуры. Ответ товарища точно придал новые силы Дадзаю, он почувствовал себя свободным от кандалов обязательств и буквально подорвался с места, собираясь к Сакуноске в общежитие. Едва не забыл предупредить Тюю, что уходит к приятелю, чтобы школьник не волновался. Тот отпустил партнера с печальной улыбкой, видимо, поняв, что сам все же не в силах помочь любимому. Свежий ветер и обманчивые медовые лучи осеннего солнца шёлком ласкали кожу и разум Дадзая, игриво завивали каштановые пряди, соблазняя. Сладкая истома растекалась по телу, делая походку от счастья пьяной, тем не менее оставалось в душе студента место, затянутое мутью микроскопических водорослей, куда свет не добирался. Именно эти зелёные хлопья напоминали о тревоге и неясной тоске. Осаму нуждался в том, чтобы разбавить беспокойство до прозрачной безмятежности, и не знал, какую применить кислоту, чтобы избавиться от душевной мути. Пока юноша с усердием рудокопа искал панацею от своего странного недуга в закоулках сознания, от Сакуноске пришло новое сообщение с просьбой купить что-нибудь к чаю. Впрочем, сам Дадзай собирался зайти в магазин за угощением, ведь это было малое чем он мог отплатить Одасаку за гостеприимство и верную дружбу. По злой иронии в магазине студент, углубившийся в собственные несвязные мысли, незаметно для себя завернул в отдел с алкоголем, с недоумевающим любопытством осмотрелся, скользя придирчивым прищуром по полкам. Стройный ряд аристократично вытянутых бутылок совершенно не привлекал молодого человека. Он либо пил крепкий алкоголь, либо в редких случаях баловался пивом или сидром, по вкусу похожими на безобидную газировку. Теперь Дадзай наверняка знал, что ему поможет избавиться от слабой мути печали: бутылка пива и разговор ни о чём с ординатором. Возможно, они включат какой-нибудь детский умильный мультик и под него будут болтать. Юноша практически не сомневался, что они вдвоём будут пить, и лишь для приличия уточнил у товарища про желание выпить. Ода отказался от спиртного и напомнил о чём-нибудь к чаю на усмотрение самого Осаму. Ответ друга уколол юношу едва уловимым чувством неправильности, будто он незаметно привязывался к пиву и начинал пить всё чаще. Ему не обязательно было наличие выпивки, но сейчас ему остро хотелось почувствовать приятное тепло от хмельного напитка и беззаботность спокойствия. Возможно, это не истинное желание, а разрушительная прихоть депрессии, которую за долгое время сосуществования студент разучился узнавать, принимая за своё нормальное состояние. Меланхолия под действием препаратов потеряла свои чёткие очертания, подобно ещё не подсохшему акварельному рисунку, испорченному случайно опрокинутым стаканом с водой. В этом и заключалось коварство выздоровления от тяжёлого уныния: постепенно возвращались душевные силы и желания, не всегда здоровые. Тогда может сформироваться пагубная аддикция, тогда достаточно энергии и работы мысли, чтобы совершить безошибочное самоубийство. Юноша прошёл мимо стеллажей с пивом, завернул в отдел с кондитерскими изделиями, долго бродил, рассматривая товары в пёстрых упаковках. В итоге собрал вафли, две упаковки печений и пачку с шоколадными батончиками, вернулся к продукции пивоварения, так как мысль о бутылочке спиртного так и не оставляла. Дадзай долго колебался. Почему он не мог просто взять пиво, не задумываясь о последствиях, не подвергая своё желание тщательному анализу? Ведь с большой вероятностью ему будет достаточно пары глотков для успокоения и того блаженного состояния морального равновесия. Но страх перейти черту заставлял опасаться, ощущать себя каким-то преступником. Совершенно внезапно для себя Осаму задумался над тем, что всё это время чувствовал Тюя, каждый раз глядя на сладости в магазинах, на преподносимые калорийные угощения: страх потерять контроль, позволив себе маленькую поблажку. И булимия — следствие страха и отчаяния. Уже без разницы сколько ты съешь и что, сколько потребишь алкоголя, если всё-таки переступил запретную для себя черту. Однако если не будет страха и злополучной черты, то не будет необходимости себя наказывать за маленькую слабость. Какой же в сущности Дадзай дурак, раз не догадался этой прописной истины раньше, когда это знание было так необходимо Накахаре? Когда тот нуждался в понимании сути своих переживаний, а не в бесполезных упрёках и шантаже? Сейчас же это открытие более чем напрасно: Тюя практически научился питаться без ограничений, постоянного страха, прислушиваясь к собственным желаниям. Тогда почему Достоевский, постоянно работающий с анорексиками, не дал студенту маленький ключик к пониманию проблемы? А давал ли Фёдор какие-либо рекомендации касательно Тюи? Только косвенно, большей частью они разговаривали о самом Осаму и том, что ему необходимо делать. Какой запрос обычно был со стороны молодого человека? «Что мне делать?» Вот Ано и разбирал, что делать студенту, направлял на нужное понимание себя в контексте сложившейся ситуации и взаимоотношений, как и должен компетентный психотерапевт. Юноша в голос рассмеялся собственным рассуждениям и их крайней неуместности. Нелепо было рассуждать о высоких материях, стоя перед полками с алкоголем. Или только с ним возможно думать о пресловутых материях, когда рассудок не помрачен треволнениями. К чёрту алкоголизм, страх снова оказаться ненормальным, больным, он всего лишь хотел выпить пива, расслабиться в компании друга. Пальцы ловко подхватили бутылку с напитком; не забыть что-нибудь в качестве закуски, хоть пачку чипсов с любимым вкусом краба. Из магазина студент вышел с чувством абсолютного спокойствия, даруемого только твердым знанием выполненного морального долга. Дадзай верно сделал, что сбежал от стопки учебников и тетрадей, что направлялся к другу, чтобы несколько часов отдохнуть от самого себя, что купил себе алкоголь. В общежитии студента на вахте пропустили, не спрашивая документов, — привыкли к его частым визитам. Для Одасаку, спускающемуся по лестнице к гостю, вышел своеобразный сюрприз. В комнате Дадзай с торжествующей улыбкой вручил ординатору пакет с покупками. Как обычно Анго сидел в углу своей кровати забитой крысой и тщательно переваривал гранит науки к предстоящему занятию. Часть комнаты значительно опустела, был заметен некий беспорядок заброшенности. Осаму озадаченно осматривался, разуваясь. — Прости за бардак, я потихоньку разбираю вещи, — конфузливо оповестил Ода, выкладывая продукты на стол. — Разбираешь вещи?.. — растерянно пробормотал Осаму эхом, известие окатило его ледяной водой разочарования. — Да, скоро съезжать, заканчиваю обучение и еду в родной город. Мне там уже предложили место хирурга с хорошей заработной платой, — спокойно отозвался Сакуноске, то ли не понимая всей трагичности ситуации для товарища, то ли мудро давая ему пережить и осознать предстоящую утрату. — Точно, ты же на три года старше меня, — от подавленности язык заплетался, Дадзай неуклюже осел на заправленную кровать Одасаку, устремляя стеклянный взор в пол. Мерзкое, душащее чувство наполняло студента, лишая сил. Беспомощная злость обращалась в детскую обиду на друга. Осаму банально кидали, как котёнка в воду, в тот самый момент, когда он наконец понял, что такое настоящая дружба, когда нашёл человека, с которым всегда легко и можно без стеснения говорить о чём угодно, который мог принять и выслушать в любое время суток. С кем Дадзай смог впервые сойтись и назвать для себя другом. Теперь же ему без толики сожаления заявляли, что его покинут и с радостью больше никогда в жизни не увидятся с ним. Такие слова слышал молодой человек в непосредственном спокойствии товарища. Возможно, если бы Осаму не пришёл так некстати к Сакуноске, то они бы так и расстались не попрощавшись. Просто бы очередной человек исчез из серых будней юноши, лишь с той разницей, что Ода забрал бы с собой остатки света, таившиеся в апатичной душе Дадзая. Товарищ услужливо протянул потерянному студенту открытую бутылку пива, Осаму автоматически сделал глоток, бездумно уставившись на Анго, напряжённо читающего учебник. С каждым новым глотком на грудь ложилось приятное тепло. Разве известие о переезде приятеля было чем-то неожиданным? Разве на расстоянии нельзя оставаться хорошими друзьями? И если вдруг станет невмоготу, то нельзя съездить в другой город и увидеться? — Эй, Сакагучи, — Дадзай лукаво ухмыльнулся, — ведь мы устроим Оде проводы? Чтобы у него всё сложилось хорошо? — Боюсь, если ты устроишь мне проводы, я уехать вовремя не смогу, — отшутился ординатор, заливая заварку в чайнике кипятком. — У тебя есть удивительная способность всех спаивать, оставаясь относительно трезвым. — Я не буду с вами пить, особенно с тобой, Осаму, — младшекурсник нервно поправил очки. — Ну, может, я хотел просто с вами повеселиться напоследок, — юноша надулся, поджал под себя ноги и присосался к бутылке. — И совсем немного, совсем капельку, сорвать твою поездку, — невинно признался он. Безмятежность пустоты. Именно в таком состоянии провёл Дадзай несколько часов у друзей. Искры шуток растекались и смазывались, как яркие огни аттракционов на длинной выдержке фотоаппарата, навевая большую смутную тоску. К нему не лезли в душу, позволяли фальшиво радоваться и дурачиться, что давало ощущение безопасности, вместе с тем внутри разрастался илистый осадок недосказанности. Внутри сидел гадкий червячок, желающий учинить скандал и выплеснуть обиду; здравый смысл позволял сдерживать порыв и отвлекаться на позитивные моменты. Уже по дороге домой скопившиеся чувства начали пробиваться родником сквозь разум; в квартиру Осаму вошёл морально полностью разбитым и так некстати пересёкся с подростком в коридоре. Накахара даже не спросил, что случилось, лишь приветственно кивнул. Сердце начало крошиться, как неправильно высушенная глиняная ваза. Он снова никому не нужен со своими проблемами. Хотя чего он ожидал, если постоянно отнекивался и говорил, что всё хорошо. Откуда окружающие и Тюя в частности узнают, что ему плохо? Необходимо говорить, только слова застревали терновым клубком в горле, а голова вдруг становилась ватно-пустой. Было проще в очередной раз станцевать фламенко на любимых граблях, замолчав о своих переживаниях. Тогда в чем смысл начатой терапии, если студент не собирался делать никаких шагов в нужном направлении? Спасательным кругом явилась мысль о записках. Такая банальная и такая необходимая. Психика слишком тонкий инструмент, чтобы играть на ней человеческой рукой. Грубое воздействие усугубляет поломку, и чтобы починить необходимо поддерживать компенсации. Изливать душу бумаге привычнее и проще: можно высказать всё, что угодно, не беспокоясь о правильности формулировок и случайной возможности обидеть слушателя. Наедине с собой можно быть чуточку честнее. В минуты уныния юноша становился особенно красноречив; слова струились шёлком из-под сухой руки с чуть узловатыми суставами. Пока Осаму не решился озвучивать свои потаённые мысли вслух, но можно написать, быстро сунуть в руки Накахары и сбежать, притворившись, будто строки принадлежат кому-то другому. Как оказалось, чтобы ощутить себя значимым и хоть немного счастливым, Дадзаю достаточно было отдать лист, исписанный мелким, завалившимся почерком, и совершенно не важно, прочтёт ли адресат странное послание. Даже лучше если и не прочтёт. — Ты так сильно переживаешь из-за одиночества? — с сочувственной печалью выдохнул школьник, заходя осторожно в комнату студента. От неожиданности Осаму вздрогнул и виновато сжался. Теперь бумажные послания не казались панацеей: после них обязательно следовала живая спонтанная речь, которой так старательно пытался избежать молодой человек. Ведь невозможно всё предусмотреть, всё описать, чтобы у читающего не осталось вопросов, например, как сейчас. И что ответить? Разве из строк это не очевидно? — Просто ты отстранен и постоянно занят чем-то своим, что кажется, будто тебе никто не нужен, — не получив ответа, пояснил старшеклассник. — Я слишком привык к тому, что находился один или же меня не понимали, поэтому я всегда стараюсь искать опору только в себе, а если кем-то увлекаюсь, то отстраняюсь, чтобы потом не было больно. С Одой я не отследил момент, — студент сжал с силой крышку стола. — Я даже забыл, что он иногородний. Акико тоже. Оде предлагали остаться, но он решил вернуться, у Йосано и вовсе там родители и больная сестра. Ей не до меня. Она даже теперь практику там проходит, хотя мы все практики с ней вместе были. По большому счёту Одасаку, Акико и ты мой близкий круг общения, а теперь я в лучшем случае встречусь с ними два раза в год. Анго меня не особо переваривает, хотя он мне очень нравится как друг, — Осаму закончил свою речь дрожащим голосом и стёр слёзы запястьем. — Тебе легче общаться записками? — ласково уточнил Тюя, осторожно приобнимая партнёра. — Давай общаться так? Мне тоже сложно порой что-то сказать прямо в лицо, потому что боюсь сорваться, особенно сейчас, когда осталось меньше полугода до выпускных экзаменов. — Тебе не кажется странным так общаться? — пришибленно узнал юноша. — Куда страннее молчать в надежде, что другой прочитает твои мысли, — немного устало заключил подросток. — К тому же письмо заставляет подумать лучше над словами, сформулировать мысль точнее. С каждой новой запиской на неаккуратно вырванном блокнотном листе, с каждым новым откровением в неровном мелком почерке, Тюя обнаруживал совершенно иного Дадзая Осаму: болезненно-чувствительного; идеалиста, ищущего справедливости в этом жестоком мире, и просто одинокого человечка, желающего толики душевного тепла. Вот что было поистине интимным: маленькие признания любимого и чувственные стихотворные строки. Хотя сам молодой человек отрицал, что способен к рифме; это странным образом обижало учащегося, ведь в каждой записке угадывался свой особый ритм и слог, похожие то на европейские стихи, то на традиционные японские. Больше школьника коробило только непреодолимое стремление партнёра обесценивать каждое своё достижение, желание, мысль. Так сильно это пугало потому, что Накахара в этом узнавал себя: пока не достигнут идеал — все напрасно. Проблема в том, что идеал недостижим, и выходит, что жизнь бессмысленна? Напрасность бытия легко завязывала удавку на шее. Обмен записками позволял учащемуся разбираться и в самом себе, обсудить темы, которые вслух было стыдно произнести. Одним таким животрепещущим вопросом для Тюи был их секс. На протяжении трех недель подросток мучился из-за неоднозначности собственных чувств и ощущений после близости. С одной стороны, была эйфория от затеянной Осаму игры с чтением любовных стихов, томных ласк и осознания, что любят и желают несовершенных, с другой стороны, предвкушение соития принесло больше эмоций и удовольствия, чем сами ритмичные толчки, движения чужой руки на собственном члене и оргазм, вспышкой пробежавший вдоль позвоночника. Короткая разрядка не окупала всей подготовки к сексу, да и как-то не случилось ожидаемого единения душ, напротив после того, как восстановилось дыхание, они друг от друга отвернулись и молчали целые сутки, стараясь не пересекаться взглядами, будто сделали что-то неправильное. С каждым днем умалчивания о переживаниях осадок неправильности увеличивался, оседая на сердце плотным слоем накипи. Но даже написать о всех своих чувствах, связанных с их первым разом, оказалось сложно. С какой стороны подступиться, с чего начать? Ведь в голове столько вопросов. Почему не было той нирваны во время оргазма, о которой все говорят? Почему они даже не могли друг на друга смотреть? Почему теперь сам Тюя сильнее смущался ласк со стороны Осаму, даже самых невинных? Может, старшеклассник сделал что-то не так? Записка вышла нелепой и уродливо-корявой. Накахара хотел её разорвать, но решил всё же сунуть, пока студент был на работе, в самый неприметный угол его рабочего стола со странной надеждой, что сложенная бумажка затеряется среди тетрадей и книг. К досаде школьника, этого не случилось, потому что вечером Дадзай осторожно подошёл к нему, обняв со спины. — Тюя, ты правда хочешь об этом поговорить? — учащийся вздрогнул от уныло хрипловатого голоса с тяжёлым шлейфом сигарет и поражённо обернулся. — Да, курил. Прости. Знаю, что тебе не нравится запах дыма, — виновато выдохнул студент. — Я не знаю, что тебе ответить. Ни на один вопрос, — тусклое признание, похожее на растертый до грязи графит, и следом едкий циничный смешок. — По-хорошему мы не должны были спать. Я не знаю, как так вышло. — Ты жалеешь? — вопрос в пустоту, не требующий ответа. — Я думал, что ты испугаешься, — едва слышно прошелестел молодой человек. — Потому так тянул: то душ, то в магазин порывался за презервативами, — Тюя как-то криво ухмыльнулся. — Я не ожидал, что у тебя окажется целый пакет всего… У тебя была какая-то эйфория, а я… боялся отказать и разочаровать. А потом увидел по твоим глазам, что всё же разочаровал. У тебя прямо читался в глазах вопрос: «И это всё?». Да, всё. Чуда не случается. С физиологической точки зрения удовольствие побочный продукт. — Поэтому так важны чувства, — тихо завершил мысль Накахара; вместо ответа поцелуй в макушку, будто подтверждающий слова школьника. — Но ведь у других… — Не в нашем случае, — слабое покачивание головой. — Когда либидо даёт знать о себе раз в год. У меня из-за депрессии, а у тебя из-за того, что было недостаточное питание. Со временем, возможно, оно появится, и ощущения будут другими. Парень заторможено кивнул, обозначая своё согласие, а сам задумался над тем, в чём тогда их отношения существенно отличаются от дружбы, если секс и ласки из них практически исключаются? В чём в принципе смысл романтических отношений, если из них убрать половое влечение? Неужели большая часть действительно любит травмами?