Чёрный кофе без сахара

Заветного часа психотерапии студент ждал с нетерпением, потому что скопилось слишком много переживаний и не было понятно, что с ними необходимо делать. Мания восторга быстро сошла, когда юноша предстал перед кабинетом заведующего женским отделением. Вдруг тот занят, и ему не до глупых рассказов младшего медика? — Господин Достоевский, можете уделить мне время? — нерешительно вопросил Осаму, заглядывая в кабинет — Заходи, — мужчина качнул головой, побуждая визитёра пройти внутрь. — Я не отказываюсь от своих слов, — серьёзно высказался он. — Спасибо, — студент довольно низко поклонился, затворив за собой дверь. — Располагайся, где тебе удобно, — мягко предупредил Генерал, видя некоторое замешательство клиента. — На кушетке, так удобнее, — высказался Осаму, вытягиваясь на лежанке. — О чём ты хочешь на этот раз поговорить? — уточнил Фёдор, вынимая из ящика стола блокнот и ручку. — Не знаю, в голове совершенно нет никаких мыслей, запрос прежний, — опустошённо промолвил Дадзай, кладя руки поперёк живота. А ведь до этого вопроса в голове был целый поток мыслей. — Хорошо, — Ано понимающе кивнул и откинулся на спинку стула. — Как твоё самочувствие? — Паршиво, — юноша скривился, чуть оттягивая свитер пальцами. — С прошлого раза я постоянно испытываю разочарование и злобу. — В чём разочарование? — письменная принадлежность в руках Достоевского заинтересованно завиляла, готовясь записать ответ, подобно разыгравшемуся псу, намеревающемуся кинуться за брошенной палкой. — В себе, потому что я не смог защитить себя, не смог сказать, отстоять свою позицию. И всю неделю я разочаровывался в себе, когда не говорил то, что хотелось, что должен был сказать, — подавленно сообщил молодой человек, прикрывая глаза. — Какие мысли тебя сопровождали в такие моменты? — тактично уточнил заведующий. — Что я ничтожен и труслив, будь я другим, то был бы счастливее, успешнее, — со вздохом сказал студент, стиснув зубы. — У тебя были моменты, когда тебе окружающие говорили или показывали действиями, что ты какой-то не такой по их мнению? — Фёдор внимательно следил за реакцией посетителя, тот упорно молчал долгое время, задумчиво глядя в потолок. — Хорошо, — продолжил мужчина, делая заметку в блокноте, когда время стало неприлично тянуться застывающей камедью. — Как Тюя отреагировал на твои записки? — С записками по-дурацки вышло, но Тюя поддержал эту идею, хотя очень удивился, что я могу так сильно переживать объективно из-за каких-то мелочей. Даже сам стал писать в ответ. Мы практически ими сейчас и общаемся. — Ты поинтересовался, что вызвало у него такое удивление? — мужчина осторожно направил разговор в необходимое для себя русло. —Да, — Осаму немного кивнул, приподнимаясь. — Некоторые вещи, написанные мной, для него были неожиданными: он считал, что я более эмоционально холоден. — Его отношение к тебе изменилось после этого? — Да, он стал более внимательным, хотя иногда чересчур. Но я понимаю, что старается для меня. К тому же Тюя адекватно воспринимает мои, может, иногда странные просьбы, не обижается. Правда, мне ещё сложно перейти на слова. Обычно разговор заводит сам Тюя, если что-то недопонял в моём письме. — Как ты воспринял записки Тюи? — Мне было приятно, потому что он пытался меня поддержать, старался для меня, потому что мне самому нравилось узнавать от него маленькие секреты, какие-то желания, переживания. — Что возникало в голове, когда ты читал эти записки? — Что Тюя настолько мне доверяет, что готов написать откровенности, — студент расслабленно улыбнулся. — Сразу становилось тепло на сердце и радостно. — Ты не раздумывал над тем, что у Тюи твои записки вызывают схожие мысли и эмоции? — хитро прищурившись, справился Генерал. — Честно говоря, нет, — мрачно констатировал пациент, поджимая губы. — Наверное, вы правы. — Почему у тебя не возникало такой идеи, когда Тюя сам вручал тебе послания? — Я не думал, что могу быть кому-то интересен, — стушёвано произнёс Дадзай. — В семнадцать у меня был конфликт с родителями, меня практически выгнали из дома, — губы скривились в болезненной ухмылке. — Тогда я никому не был интересен. Родителей волновали моя учёба и прогулы, им было абсолютно наплевать на то, что я чуть ли не каждый день пытался залезть в петлю, — голос надломился хрипом, по щекам горячей щекоткой пробежали слёзы. — Из-за чего ты хотел покончить с собой? — Не помню, — молодой человек устало помотал головой в отрицании. — По какой причине ты начал прогуливать занятия? — Не помню, — ещё более угнетенно повторил Осаму. — Совсем не помню старшую школу, просто априорно знаю, что плохо учился и прогуливал, — на это признание Фёдор озадаченно поигрался ручкой, прикусил её кончик. — Неужели тебя хотели выгнать из дома только из-за плохой успеваемости? — Нет. Меня хотели выгнать из-за связи с женщиной, которая годилась мне в матери. Мне было семнадцать, ей тридцать четыре, у неё был муж, и мы спали в их постели, — тихо, с глухим отвращением признался юноша. — Она была учителем химии у моего класса, — его лицо в момент стало меловым, он нервозно убрал с взмокшего лба вьющиеся пряди. — Я вспомнил! — хрипло вскричал молодой человек, резко приподнимаясь. — Вспомнил, почему прогуливал, почему хотел повеситься, — возбуждённо затараторил Дадзай, подрагивая и стуча зубами. — Меня травили в школе, сначала за влюблённость в учительницу, потом за то, что я с ней спал. Не знаю, как они это узнали. Тогда я начал резаться, — поражённо прошептал студент. — Я думал, что начал себя истязать на первом курсе. Хотел спрыгнуть с крыши школы, — он испуганно коснулся пальцами пересохших от частого дыхания губ. — Не помню ни одного раза, когда проводил с ней время. Помню крики матери, драку с отцом. Ничего не помню кроме того, что женщина была ласковой и прикосновения у неё были особенные. — Она была первым твоим половым партнёром? — Нет, — визитёр убеждённо закачал головой. — В пятнадцать я переспал с девушкой, которая практически сама висла на мне. — Ты любил эту девушку? — Нет. Она была привлекательной, не более. Я не хотел с ней отношений. — И сколько раз ты с ней спал? — На протяжении двух лет, — неуверенно выдавил из себя Осаму, вызывая удивление собеседника. — То есть ты два года спал с девушкой, которая тебе даже не была интересна, я правильно тебя понял? — в смятении высказался Достоевский. — Ну, она этого хотела, — растерянно обронил студент. — Она была красивой, и мне было приятно. — А была та, в которую ты был влюблён в тот момент? — Да, — прикрыв глаза, с задержкой отозвался юноша. — Можно закончить сеанс? — изнурённо попросил он. — Пока что нет, — принципиально возвестил Фёдор. — Воды? — Если можно, — почти по слогам выдавил молодой человек, неловко усаживаясь поперёк кушетки. — Думаете, после сеанса мне будет легче? — истерический смешок недоверия. — Спасибо, — Дадзай несуразно кивнул, принимая из сухих рук заведующего стакан с водой. — Всё же я надеюсь, что, правильно проговорив, ты справишься с прошлым, — отстранённо поведал Ано, наблюдая, как пациент жадно глотал воду, чуть ли не обливаясь. — В крайнем случае у тебя есть Тюя, который может просто в нужный момент посидеть с тобой. Ты пытался рассказать о своих чувствах той девушке? — через некоторую паузу Достоевский снова начал свой безжалостный расспрос, зондируя память молодого человека на наличие других травмирующих событий. — Нет, — Осаму крепко сжал стакан, мужчина опасался, что тот может от напора лопнуть. — Считал, что она мне откажет, я был некрасивым. — Ты любил её за красоту? — Фёдор усмехнулся, присаживаясь рядом с собеседником. — Нет, — одна рука юноши зарылась в курчавые волосы, сжимая их у корней. — Я больше не могу. — Ты снова что-то умалчиваешь, — равнодушно констатировал заведующий. — Как и с показательным вскрытием вен перед Тюей, — он хищно ощерился, высокомерно сощурившись. — Я не хочу об этом говорить, — прокричал студент, швыряя стакан в противоположную стену; Достоевский лишь понимающе хмыкнул. — Я не хотел ту девушку, с которой спал. И ту женщину тоже не хотел. Они были привлекательными и очень хорошо манипулировали моим телом. Я не мог сопротивляться, был беспомощен перед своим похотливым организмом. Да, учитель спасла меня от самоубийства, она мне нравилась. Но это были платонические чувства. Я хотел от нее материнской любви, заботы, поддержки, не секса. Можно считать, что психологически спал с собственной матерью. В одну из наших встреч она с насмешкой сказала, что я ребёнок и мои постоянные истерики ей надоели. Когда я попытался возразить, она оседлала меня. Это так мерзко, — судорожно выдохнул молодой человек, хватаясь за голову. — Почему я не умер? — отчаянно проскулил Осаму, сильнее сгибаясь. — Осаму, Тюя тебя тоже как-либо принуждает? — тихо интересуется Ано, поглаживая визави по плечу. — Нет, — студент активно замотал головой. — Ты чувствуешь себя в безопасности с ним? — Да, — Осаму стёр две скатившиеся по щекам слёзы. — С ним по-другому. Тюя всегда целует так невинно, нежно, что понимаешь: он готов ради тебя на все, готов в любое время выслушать всё, что угодно. — Ты говорил девушке, учителю, что не хочешь? — Да. Но они верили реакции моего организма, — подавленно проговорил юноша. — Я не мог отказать ни себе, ни им. Поэтому я хотел покончить с собой, я был слишком жалок. При этом я раз за разом сбегал к той женщине после очередного скандала в доме. Мне не к кому было идти, поэтому я спал с ней. Это не приносило облегчения, но я старался об этом не думать, — он замолк, резко выпрямился и испуганно пробормотал. — Скандалы были не из-за учёбы и прогулов. Из-за того, что я приходил домой пьяным. Резался и напивался. В семнадцать я ужасно пил, недельными запоями. — После у тебя были эпизоды запоя? — уточнил Фёдор. — На втором курсе. Даже не понимал, что это запой. Целый семестр я пил и учил. — Помнишь причину, по которой ты начал снова пить? — Не помню, мне было так легче учить, — меланхолично пояснил юноша. — Когда прекратил? — Когда одногруппница сказала прекратить. — Какие эмоции вызвала эта просьба? — Мне было приятно, что обо мне беспокоятся, что ей не наплевать на меня. — Ты к ней испытывал влечение? — Нет, — Осаму возмутился. — Даже мимолётно не было мысли, она друг. — Она проявляла к тебе интерес более, чем к другу? — Нет, наверное, только поэтому нам удалось до сих пор сохранить хорошие отношения. Акико меня подтолкнула обратиться к психиатру, хотя бы за рецептом на таблетки. — Время, — тяжело вздохнул Фёдор. — Я не мог даже предположить, что твой запрос будет скрывать такую глубокую травму. На проработку потребуется много сил и времени. Мне придётся тебя бросить в таком состоянии до следующего раза. За это время до сеанса ты должен подробно вспомнить связь с девушкой и той женщиной, написать о всех своих эмоциях, которые были в моменты близости. Скажем так, написать свои мемуары. И уже с этим будем работать. Как только тебе становится плохо — садись писать. Всё написанное будем разбирать. — Понял, — Осаму устало завалился на кушетку. — Не хочу никуда идти. — Могу предложить выпить кофе и немного посидеть, чтобы ты отошёл. — Давайте. *** Тёплая зима выкладывала небосклон мрамором. Дадзай чувствовал себя практически смирившимся с отъездом друга: жгучая обида улеглась и осела на сердце рыхлым осадком слабой тянущей боли. Расставаться, возможно, навсегда было мучительно. Однако сейчас Осаму не воспринимал скорое отбытие Сакуноске как вопиющую несправедливость и злонамеренное желание бросить на произвол одиночества. Скорее досадливый факт, который можно скрасить хорошим пивом и ещё более хорошим разговором по душам в последний раз. Три бутылочки хмеля ободряюще стукнулись, и студент резво взбежал по ступеням общежития — полноценную закуску по уговору должны были организовать Сакагучи и Ода. Пожалуй, самое ценное в жизни Дадзая были кислая физиономия Анго, который в шутку упрекал за непунктуальность, и улыбка Одасаку, который рассыпал немного чипсов на пол и теперь собирал в рот со словами «всё равно сегодня мыли пол, и три секунды не прошло». Точно замерзшее от рутины сердце наконец обогрели возле камина уюта и беззаботности. Здесь все были настоящими и до смешного простыми. Нехитрые приготовления к проводам ординатора были закончены, когда Осаму вручил друзьям открытые бутылки c алкоголем, а незамысловатые закуски в виде чипсов, вяленного краба и сушенных кальмаров были выставлены на центр письменного стола. — Так как идея устроить проводы моя, то я первый держу слово, — гордо объявил Дадзай, вставая с кровати. — Хочу первый сказать тост, — он посмотрел на товарищей выжидающе. — К сожалению, в жизни настал момент, когда нас раскидывает по разным сторонам волнами бытия, — начал опечаленно молодой человек, когда убедился, что приятели не против его маленького самовольства. — Каждый пойдёт своей дорогой, у всех она будет по-своему сложна, — Осаму сделал паузу, сглатывая подступающий к горлу ком. — Придётся много и упорно бороться, чтобы достичь своего счастья. Потому хотел бы выпить за то, чтобы мы в бесконечной и трудной борьбе за благополучие никогда не забывали друг о друге, как бы долго мы не виделись. За нас! — браво воскликнул юноша. — За нас! — бойко ответили в один голос товарищи, вставая и чокаясь бутылками. — Знаешь, Одасаку, — задумчиво промолвил Дадзай, сделав глоток пива, — мне ведь всё равно грустно расставаться с тобой. Ты один из немногих, к кому я так быстро и сильно привязался, — он поджал губы от того, что в носу начало неприятного свербеть. — Дадзай, ей-богу, тебе двадцать пять? — раздражённо возмутился Сакагучи, хотя сам начал часто моргать из-за подступающих слёз. — Только не разводи сырость, как маленький ребёнок! — Только после вас, — ощерился юноша и сделал короткий глоток, чтобы смочить пересохшее от волнения горло. — Да, мне грустно, но это вовсе не значит, что я не хочу, чтобы у тебя всё получилось на новом месте, — он обратил радостный взор на Сакуноске. — Наоборот я желаю тебе достичь успеха и быть счастливым. За то, чтобы у нашего друга Одасаку в жизни всё складывалось наилучшим образом! — огласил следующий тост старшекурсник. — Ты сегодня прямо в хорошем расположении духа, — шутливо заметил ординатор. — Пусть лучше в таком, чем выкидывает свои странные шуточки, — насупившись отреагировал Анго. — Неужели ты на меня до сих пор в обиде? — наивно вопросил Дадзай, поражённо глядя на приятеля. — Иди к чёрту! — отмахнулся тот, недовольно присасываясь к бутылке под ехидный смешок старшего товарища. — Кстати, Ода, что планируешь в будущем? — Осаму лукаво посмотрел на друга. — Буду преданным адептом хирургии, — весело откликнулся тот. — А вообще хотел бы жениться и иметь целый выводок детей. — Поверь, все это будет, — Осаму озорно подмигнул. — А как насчёт тебя, Анго? — А сам что не говоришь о своём будущем? — не без издёвки поинтересовался младшекурсник. — Что о нём говорить? — усмехнулся студент. — Оно и так понятно: не отпускает меня психиатрия, не отпускает. Вообще хочу написать кандидатскую. — Ты — и диссертацию? — Сакагучи подавился кальмаром. — Да ты же ленивый, как чёрт! — С моими учителями даже при смерти трактат напишешь, а уж с недюжинным запасом лени они справятся подавно, — Дадзай коротко хохотнул. — Я хочу забрать документы в конце года и подать их на факультет делопроизводства, — признался Анго с тоскливым вздохом. — Вот это поворот, — ошеломлённо по слогам произнёс Дадзай. — Ты прав, Осаму, — расслабленно заговорил младшекурсник, — меня коробит от одной мысли, что я буду всю жизнь врачом, который постоянно в крови, гное и испражнениях. Я ужасно брезглив. — А как быть с родителями? — обеспокоенно узнал Одасаку; ответом служила небрежная отмашка. — Благополучно разругался с ними, — нервный смешок. — Поживу у двоюродной тётки, она поможет с оплатой учёбы. — Видимо, нас жизнь в самом деле разбрасывает по разным углам, — угрюмо заключил Осаму, потупляя взгляд в затёртый линолеум. — Не спеши с выводами, — запротестовал Анго. — Мы точно можем раз в год собираться вместе и проводить целый день, а в остальное время общаться посредством мессенджеров и Интернета. Поэтому выпьем за то, чтобы мы при любых обстоятельствах могли собраться втроём! — Пожалуй, это самое главное, — Ода одобрительно улыбнулся и чокнулся с товарищами. — Одасаку, пожалуйста, объясни мне одну вещь, — попросил студент, разваливаясь на чужой кровати. — Вот ты на первый взгляд простой, дальше некуда, а ведь на самом деле умнее многих. Как вообще такое возможно? — Не знаю, — ординатор искренне пожал плечами. — Полагаю, умный человек как раз и должен быть таким: простым, открытым, понимающим и прощающим, никому не делать зла. Прежде всего потому, что умный человек осознаёт своё несовершенство и более терпимо относится к чужим недостаткам. — Вот, Анго, будь умным человеком! Терпи ближнего своего, — задорно высказался Дадзай, указывая на себя. — А сам-то?! — тот в свою очередь возмутился. — А я — дурак! — гордо объявил молодой человек, тряхнув курчавой головой. Под дружный хохот в Осаму полетела подушка со стороны Сакагучи, но студент не расстроился и сразу приспособил её, подложив под локоть, чтобы было удобнее лежать. А через несколько минут положил подушку на бедро рядом сидящего Одасаку и нагло положил голову на неё. — У тебя определённо появился смысл жизни, — довольно заметил ординатор, вытягивая из присвоенной Дадзаем миски вяленного краба. — Ты не такой потерянный и едкий. — Тост, — воскликнул Анго, вскидывая вверх руку с полупустой бутылкой. — Выпьем за то, чтобы Дадзай оставался таким всегда. — Неблагодарный! — трагично сказал юноша, закатывая глаза. — Я ему совет даю, как фарму на отлично сдать, а он… Ладно, я не против, — он снисходительно улыбнулся, чокаясь с товарищами. — Я действительно чувствую себя немного лучше: я начинал видеть своё будущее и не считаю себя таким уж никчемным. — Никчёмный специалист, имеющий диплом с отличием практически в кармане, интересно, — не без иронии задумался Анго. — Уверен, что хочешь на полпути бросить медицину? — с сомнением справился Ода. — Даже не пожалею, — Сакагучи облегчённо улыбнулся. — Не моё. Правда, сказать, что это время потрачено впустую — кощунственно. Я встретил вас, получил неплохую основу, чтобы немного разбираться в медицине, многое узнал о себе. — А ты, Осаму, не пожалеешь о психиатрии? — осведомился Сакуноске, переводя на друга заинтересованный взгляд. — Иногда мне кажется, что это не моё, а потом мне Мори-сан дает стопку документов, а сам идет вести интеллектуальные беседы с Достоевским, и я понимаю, что жить без этого не могу. На вокзал Одасаку провожали с легким сердцем, хотя Осаму так и не сдержал слёз, Сакагучи немного мстительно заметил это, утирая собственные. Уже на перроне студент радостно махал рукой и кричал теплые пожелания. Анго не хватало физической подготовки и запала долго бежать за поездом и что-то говорить. На прощание Дадзай решился извиниться перед другом за скабрезные шуточки и порой отвратительное поведение, тот отмахнулся, мол, что с такого ущербного взять, но после с тёплой улыбкой приобнял и сказал, что не держит на него зла. *** Стук, и дверь робко приотворилась, в кабинет вошёл Дадзай, приглушённо поздоровавшись. Его лицо — сырой фарфор с тёмными разводами бессонницы под впалыми чайными глазами и острыми сколами недоедания. В чрезвычайно сухих руках тонкая тетрадь. Студент, подобно заводной игрушке, прошёл к столу Достоевского и положил перед ним тетрадь, сам же неловко лёг на кушетку лицом к стене. — Осаму, я не смогу тебе помочь проработать факт сексуального насилия полностью, не моя компетенция, — тяжело вздохнул заведующий женским отделением, с сожалением открывая тетрадь. — И не надо, — спокойно выдохнул юноша; Фёдор открыл наконец тетрадь и долго непонимающе смотрел на чистый лист бумаги, вверху которой были несколько бледных точек, указывающие на попытку что-либо написать. — Тогда в чём моя задача, как психотерапевта? — осторожно поинтересовался Ано, сильнее сжимая бумагу. — Помогите мне заполнить эту тетрадь и научите выражать свои эмоции, — подавленно попросил молодой человек. — Прости, я не тот специалист, который тебе поможет в данном случае, — меланхолично сообщил Генерал, откладывая тетрадь на край стола. — Я сам склонен интеллектуализировать эмоции, а не проживать их, что характерно для шизоидного типа личности. Тебе же для полной проработки травм необходимо соприкоснуться с эмоциями напрямую, минуя разум. — Я это сознаю, — Дадзай зашевелился, переворачиваясь на спину. — Но я не могу говорить даже под контролем разума. Я понимал необходимость вашего задания и всё равно не смог написать ни строчки, сухо констатируя факты. — Хорошо, что тебе мешало рассказать свою историю? Ведь мы на прошлой встрече выяснили причину, ты её понял, принял. Получается было что-то другое? — Да, я убедился, что важен Тюе, важен другим людям, важны мои мысли, — задумчиво выдохнул студент, кладя руки на живот. — Но я не могу назвать чувство, которое мне мешало писать. — Хорошо, когда ты садился писать, какая первая мысль возникала у тебя в голове? — Это мерзко, — отрешённое признание. — Обычно такие мысли присущи стыду, — мягко направил Фёдор, делая заметку в блокноте, который достал ранее из ящика. — Что если порассуждать в данном направлении? Почему ты стыдился того, что собирался написать? — Потому что это ненормально, — судорожно выдохнул Осаму. — Кто определяет эту пресловутую норму? — с лёгкой насмешкой осведомился Фёдор. — Другие люди по среднестатистическим показателям. — Откуда взялись другие люди, когда ты сел писать один в своей комнате? — Я знаю, что другие меня осудят за написанное, — взволнованно заговорил студент, глотая шумно воздух. — Ты понимаешь, что в данной ситуации ты сам себя осуждал? Зачем ты это делал? — Да, понимаю. Так не больно, меня уже другие не осудят хуже, да и в принципе я не сделаю чего-то, за что меня можно было осудить. Это точно так же, почему я вру о своём состоянии, мыслях, эмоциях. Если мне припомнят мою ложь, то я лишь рассмеюсь этому. — Почему тебя вообще должны осуждать за что-либо? Тебя часто осуждали? — Не сказал бы. Точнее я не знаю, осудят меня или нет. В большинстве случаев я просто не понимаю, что дозволено, какие есть границы. И когда из-за этого случается что-то, за что меня осуждают, у меня недоумение и растерянность. Меня пугает больше не само осуждение, а неизвестность, за которой я вижу враждебность, потенциальное нападение на меня. В плане коммуникации я просто тупой. Представим, есть две комнаты. В каждой по три розетки и все разных форм и цветов. Допустим, я не знаю, что это розетки и что они бьют током, если в них сунуть металлические спицы. Но мне сказали, что нужно использовать спицы и розетки. По незнанию я вставляю спицы в розетку, меня бьет током. Я сразу понимаю, что сюда вставлять спицы — плохая идея. Но есть другие розетки, с которыми нужно тоже провзаимодействовать. История повторяется. Из этого опыта я делаю вывод что, например, красная, зеленая и синяя коробочки на стене, если в них вставить спицы, бьют током. Но я не делаю вывод относительно всех розеток других цветов и в других комнатах. Второй вывод, который я делаю: все коробочки на стене бьют током и потенциально опасны, и не важно, что это выключатель и что, если просто к розетке прикоснуться, ничего не будет. Точно так же у меня и с людьми. Я узнаю на конкретном человеке что можно, а что нельзя, но я совершенно не знаю, как на то же самое отреагирует другой человек, потому что у всех разные понятия о приемлемости. И я не понимаю, почему один реагирует так, а другой так. И объяснение потому что они разные для меня не объяснение. Кстати, вы спрашивали, почему я стараюсь всем угодить, прочитать эмоции? Это как раз связано со страхом неизвестности. Когда я всё это делаю, копирую человека, то это гарантия того, что я его не обижу, что он будет улыбаться, выглядеть довольным, я легко понимаю эти реакции и знаю, что делаю всё правильно, я в безопасности от неизвестности и каких-то для меня непонятных эмоционально окрашенных умозаключений. — С Тюей ты тоже боишься неизвестности и «нападения»? — На самом деле да, — тихо и растерянно сказал Осаму, потирая неуверенно шею. — Я его тоже боялся. И если бы ни его рисунок с нашим поцелуем, если бы ни его инициатива и принятие, я бы не решился с ним сблизиться. И проблема близости у меня с детства. Я отчётливо помню, что лет в пять-шесть мучился вопросом: а я могу ту девочку или того мальчика назвать другом? В большинстве случаев я не понимал и не понимаю, почему я не могу сделать что-то, что не вредит другому человеку и хочется мне? Почему некоторые темы табуированы, особенно те, которые естественны. Секс. Я не про то, что нужно на каждом углу говорить о своих предпочтениях, похождениях, фетишах. Это большинству просто неинтересно. Но в паре это не обсуждается, взрослые не рассказывают нормальным языком детям о сексе, везде тиражируются какие-то мифы относительно секса. Или же тема смерти. Почему все так её боятся? Это естественный исход. Почему табуированы негативные эмоции: гнев, тоска иногда даже задумчивость? Почему я не имею право показывать своё состояние, если это никому не вредит? Я вынужден играть роль шута, подстраиваться под окружающих, чтобы меня не осудили, не посмотрели косо, чтобы чувствовать себя в социальной безопасности. Меня это выматывает, я ненавижу себя за это, ненавижу других. Боюсь с кем-либо сблизиться, открыть свою настоящую личность, потому что на основе предыдущего опыта знаю, что меня такого, не понимающего и не усваивающего общие нормы приличия, не примут, не полюбят. Вдобавок я разочаровываюсь в людях, когда вижу, как они врут ради своей выгоды, лицемерят и считают это нормальным. — Осаму, ты завидуешь людям, — спокойно заметил Достоевский, загадочно улыбаясь. — Что? — поражённо возразил юноша, приподнимаясь слегка на локтях. — Ты завидуешь их способности понимать устройство всех социальных взаимодействий без особых усилий, преподнести себя в выгодном свете для своей пользы, умению сближаться и делиться настоящими чувствами без угрызений совести и укора со стороны, поэтому злишься внутри на других людей, разочаровываешься в них. —Я не завидую, это бред, — внезапно вспылил студент, быстро садясь на кушетке. — Почему я вообще должен завидовать лицемерию? — брезгливо высказался он, пожимая плечами. — Ты мог проигнорировать моё утверждение, — провокационно бросил Генерал, глядя скучающе в сторону. Прошли секунды до того, как Осаму понимающе скривил рот, раздражённо промычал, обиженно сжимая губы и выдыхая. — Допустим, я завидую, — с неприязнью согласился юноша. — Что мне делать с этим? — Ты перестанешь завидовать лишь тогда, когда научишься выражать свои чувства без опаски и научишься доверять окружающим. — И что для этого нужно сделать? — с некой надеждой осведомился Дадзай. — Переступить через себя, — ироничное предложение. — А по-другому нельзя? — растерянно-опасливо поинтересовался Осаму. — Там какие-нибудь психологические приемы, установки? — жалостливо протянул он. — Увы, — Фёдор развёл руками. — Сначала тебе в любом случае придется переступать через себя и взаимодействовать с людьми на более глубоком уровне, со временем понять, что есть люди, которые тебя настоящего принимают и хотят принимать, а есть те, кто не хочет этого делать. Что в принципе не все люди должны принимать друг друга, да и не нужно это. Что открываться всем тоже не обязательно, что о личных границах можно говорить и спрашивать прямо. И если человек тебе на искреннюю просьбу даёт одну информацию о дозволенном, а сам считает иначе, то это уже проблема самого человека, а не твоя. Например, ты хочешь на обед пиццу и спрашиваешь Тюю, хочет ли он пиццу или что-то другое? Он вяло соглашается. Ты удостоверяешься, точно ли он хочет пиццу? Тюя говорит, что всё нормально и будет пиццу. При этом без интереса выбирает вид пиццы и мало потом ест. Ты предпринимаешь ещё одну попытку выяснить, что не так, потому что видишь, что Тюя недоволен и расстроен и никак не похож на человека, который вкусно поел и рад этому. Он повторяет, что всё прекрасно. Ты не должен надоедать одним и тем же вопросом, при этом ты явно видишь, что партнёру некомфортно. Тебе ничего не остаётся, как оставить Тюю в покое. — Вот, оказывается, что я делал, — с нервным смешком пробормотал студент. — Ел невкусную пиццу. — Проблемы бы не возникло, если бы Тюя сразу сказал о своих потребностях без страха, осознавая, что он в любом случае имеет право на свои специфические вкусы, которые окружающие не обязаны одобрять. Он мог заявить, что хочет вовсе не пиццу, а, например, пасту. И каждый заказывает то, что хочет. — Хорошо, это понятный пример, где каждый решает сам, что хочет, и в принципе сам способен покрыть свою потребность, — вдруг оживлённо заговорил молодой человек. — А что делать, если удовлетворение моей потребности зависит от другого человека? Например, в общении, поддержке, любви, понимании? Я обращаюсь к Тюе с потребностью в любви и близости, а у него нет настроения к ласкам или он занят, я же не пойду к другому человеку за всем этим лишь потому, что это расстроит Тюю, да и мне в первую очередь будет неприятно с другим человеком. — В данной ситуации у тебя есть два варианта. Ты говоришь Тюе о своей потребности, он отказывает, потому что расстроен и у него много дел. Первое, ты ему помогаешь с делами по мере возможности и поднимаешь ему как-нибудь образом настроение, после чего у Тюи появляется ресурс дать тебе желаемое. Второе, ты опять же выясняешь, чем можешь помочь партнёру, но в этот раз ты не в силах как-то повлиять на это, Тюя должен разобраться сам. Ты вынужден оставить его на время. В таком случае на помощь приходит сублимация, а после потребность удовлетворяется. Если в паре потребности хронически не удовлетворяются, то нужно задуматься, зачем в принципе тебе такой союз, где нет взаимной выгоды, постоянного обмена психической энергией. Дружеские отношения немного поверхностнее, поэтому такая проблема возникает реже. Всегда можно найти компанию по интересам, где вероятность встретить нужного человека выше. Но для этого необходимо общаться с разными людьми, «пробовать» их. Один, даже близкий, любимый, понимающий человек не способен полностью покрыть нашу аффилиативную потребность, не может дать нам все необходимые переживания, понимаешь. Да, у всех эти потребности в разной степени выражены, но они есть. И для их покрытия нужно как минимум пять человек. К тому же иногда нам нужно встречать людей совершенно из другого круга, чтобы расширить своё восприятие мира. — Ладно, понял, — неуверенно огласил студент. — А как быть, если у меня в принципе на этапе решения с кем-то новым общаться не то что страх, а неприязнь, нежелание, будто я собираюсь взять в руки какое-нибудь отвратительное насекомое? Если надо, то я, конечно, сделаю это, но добровольно… — Дадзай морщился. — Зачем? — Поздравляю, у тебя установка «не будь близким», — с долей насмешки объявил Генерал. — Тебя часто в детстве оставляли одного? — Моя мать вообще создала вокруг меня странный ореол отчуждённости, будто я не от мира сего. Моё погружение в себя тщательно остерегалось. — Понимаешь, она тебя очень любила, поэтому разглядела шизоидный тип личности и не нагружала эмоциями и общением, желая благо. Но не учла того, что у шизоидов потребность в контактах порой выше, чем у других типов, только эти контакты должны быть построены несколько иначе. Она не знала, как их правильно построить, потому выбрала путь отчуждения. — И как же она должна была поступить? Что мне теперь делать, чтобы избавиться от установки? — немного хмуро узнал Дадзай. — Вместо того, чтобы тебя предоставлять самому себе в социальной изоляции, она должна была стать неким связующим звеном между тобой и окружающими. Не вмешиваться в твой мир, при этом показывать, что ты можешь о нём рассказать и тебя поймут. Тебе нужно познавать социум, пересиливая себя, и воспользоваться помощью Тюи в понимании этого мира. Он тебя понимает больше, чем остальные люди, поэтому начинай рассказывать ему о своих переживаниях, мыслях, даже если это будет странно и непонятно, попроси его выразить это за тебя, объяснить. Благодаря этому ты научишься понимать себя, окружающих, избавишься от страха, что тебя не так поймут. — Ох, у меня была ситуация, когда я выразился не так, как следовало, — Осаму смущённо улыбнулся, прикрыв рот ладонью. — Прошлый Новый год отмечали втроём: Тюя, Коё, его сестра, и я. Получилось так, что несколько раз ляпнул немного неприличное, неправильно сформулировав мысль. Было очень стыдно не только мне, но и Коё и Тюе, все смеялись. Я долго объяснялся и самое главное, и Тюя, и Коё отнеслись к моим словам с пониманием и выслушали меня до конца. При этом я не чувствовал скуку, мне даже нравилось так проводить время, я чувствовал себя в безопасности. — Получается, у тебя был опыт доверительных отношений, — с улыбкой заметил Фёдор. — Да. Потом я ездил к родителям, там много было родственников и близких семье. Тогда меня тоже очень хорошо встретили, хотя я сам считал, что они ненавидят меня и считают позором семьи, так как в старшей школе я испортил отношения с семьей из-за связи с учителем и запоев. Я ведь не понимал до этого момента, что много людей, которые ко мне хорошо относятся, немного зная меня настоящего. Это Тюя, Коё, родители, брат и сестра, Одасаку, Анго, Акико вы с Мори-сан. — Видишь, не так уж и мало человек, с которыми ты можешь общаться и быть собой. — Только с Одой, Анго и Акико я теперь вряд ли встречусь, — огорчённо поведал студент, опустив плечи. — Почему же? — Ода закончил учёбу и уехал в родной город, Сакагучи отчислится и собирается поступать в следующем году на делопроизводство. Акико уже обосновалась в родном городе. — Разве вы не поддерживаете общение через интернет и не можете как-нибудь встретиться? — Поддерживаем и можем, но мне этого недостаточно, — подавленно высказался студент. — Мне даже важны не сами встречи, не сказать, что мы очень часто пересекались, но я всегда знал, что Одасаку в любое время дня и ночи примет меня любого, по-простому, будет рядом, но при этом не будет допытываться, дожидаясь пока я сам не начну говорить. Любой мой бред выслушивал и если был не согласен, то меня не пытался задеть, а говорил: «Прости, считаю иначе». С ним интересно спорить, потому что он чётко выкладывает свою позицию, не стараясь тебя принизить. — Как вы познакомились? — Поспорили, — Дадзай ностальгично усмехнулся. — В буфете. Одасаку с одногруппниками разбирал задачу по эпидемиологии, я зацепился за обсуждение, пока стоял в очереди. Лихорадка неясного генеза у больного на протяжении месяца, год назад был в Африке, вот и вся информация. Сакуноске начал рассуждать про брюшной тиф, я вклинился в разговор: «Это малярия». Других вариантов просто не могло быть, нас на биологии чуть ли не четыре занятия мучили малярией. Ода настаивал на том, что про Африку — ложное условие, чтобы запутать, у малярии инкубация максимум месяц. На что я усмехнулся: «У трехдневной малярии имеет место длительная инкубация за счёт скрытой печеночной стадии». Как-то так, — юноша мягко улыбнулся. — Я даже забыл про этот инцидент, но Ода меня сам через неделю в буфете нашёл, познакомился, и мы начали общаться. Я оказался прав, поэтому Ода и решил меня найти. Потом просто начали обмениваться разной информацией, я часто заходил к нему в общагу, где болтали о всяком. — Какие качества тебя привлекают в Оде? — ровно поинтересовался Достоевский, крепче перехватывая письменную принадлежность. — Он понимающий, всегда поможет, выслушает, никогда не осуждает, а даже если что-то скажет против, то сделает это очень корректно, не обижается на мои порой неудачные шутки, которые бывают просто отвратительные, заботливый, — воодушевлённо принялся перечислять студент с заметной улыбкой. — Хорошо, — прервал его Ано, делая пометки. — Теперь точно так же расскажи про Анго, — попросил он. — Ну… — Дадзай замялся, слегка закусив нижнюю губу. — Он иногда занудный и ворчливый, но добрый, умный, обязательный, десять раз напомнит о том, что ты сам виноват в своих проблемах, правда потом поможет, над ним прикольно шутить, потому что выдаёт бурную реакцию. — У Оды есть отрицательные черты характера? — с лёгкой усмешкой скривился заведующий. — Нет, — ни на секунду не задумываясь, убеждённо выдал молодой человек. — Прямо совсем нет? — Ну если только рассеянность иногда, для меня это не важно, — Осаму пожал плечами. — Ты понимаешь, что это? — Вы о чём? — Ты идеализируешь Оду, знаешь почему? — Нет, — растерянно выдохнул клиент. — Даже предположений нет? — Совершенно, — в смущении отозвался Дадзай. — Ода стал и до сих пор остаётся твоей родительской фигурой, поэтому ты не можешь пережить расставание с ним. — Да это смешно, я давно вырос и стал самостоятельным, — шутливо отмахнулся юноша. — Что ты почувствовал, когда узнал, что он возвращается в свой родной город? — Обиду, что меня бросают, что стал ненужным, — голос Осаму вдруг начал надламываться. — Если в тот момент посмотреть на тебя со стороны, то сколько тебе лет и в каком состоянии? — Пять, — отрешённо обронил Дадзай, его взгляд стал пустым и тёмным. — Мне плохо, у меня жар, я проснулся от боли в горле в пустой квартире. На улице темно из-за туч, бушует ветер, ослепляющая вспышка молнии низкий раскат грома. Очень страшно, и я забился в угол рядом с креслом. Я хочу, чтобы сказали, что всё хорошо, что мама меня любит и защитит, — молодой человек дёргано стёр подступившие слёзы. — Осаму, — тихо позвал Генерал, вставая с места. — Всё будет хорошо и мама тебя любит и защитит, — он подошёл к пациенту и погладил его по голове. — Наверное, она на время вышла по необходимости, и вдруг начался ливень. — Спасибо, — Дадзай рассмеялся своей истерии. — Да, она ушла в магазин, чтобы купить продукты и лекарства, думала быстро управится, пока я не проснулся. Я это знаю, но всё равно страшно. Я осознаю, что Одасаку меня не бросил, что ему просто необходимо вернуться домой, чтобы работать, помогать родителям. Но принять не могу, я боюсь, что про меня забудут. — Дадзай, прости, но про тебя сложно забыть, — тихо прокомментировал Фёдор, поджав губы. — Вы точно психотерапевт? — юноша недовольно скосился на собеседника в шутливой претензии. — Тебе полегчало? — понимающе и ласково спросил Ано, чуть склоняясь к юноше. — Осаму, сейчас ты большой, взрослый, самостоятельный человек, который способен сам о себе позаботиться и защитить себя. Сейчас ты должен подойти к тому маленькому испуганному мальчику около кресла, обнять его, успокоить и объяснить доступным для него языком, что он в безопасности, что мама в скором времени вернётся. — Можно мне чай? — Осаму смущённо поднял взгляд на визави. — Разумеется, — спокойно поведал мужчина, отходя в сторону шкафа, где стояла заварка, кружки и электрический чайник. — Знаешь, купил такой интересный чай с ананасом и кокосом, очень вкусный. Через пять минут Фёдор подал клиенту кружку с ароматным напитком, студент жадно обхватил кружку узловатыми пальцами и сосредоточенно посмотрел на тёмно-янтарную жидкость. Тяжело вздохнул, нахмурившись, и отпил немного чая. Достоевский ждал, пока Дадзай что-нибудь скажет. — Он мне не доверяет и косится на бинты, — печально поделился Осаму, кладя руки с кружкой на колени. — Ты задумывался над тем, какого себя ты хотел убить, когда предпринимал попытки или же думал о суициде? — Жалкого, слабого… — юноша сник. — Я хотел убить своего ребёнка? — Да, потому что ты убивал свои настоящие чувства. — Но он тоже хотел меня убить, — встревоженно обронил молодой человек. — Мы оба друг другу приставили дуло ко лбу. — К сожалению, от меня ты уйдёшь в таком же состоянии. Мой максимум — перевести вашу войну в состояние холодной. Если говорить о моей метафоре, мы скованны цепями, за которые дёргаем, не давая друг другу двинуться с места. Могу отметить, что у тебя хороший прогресс, ты многое начал говорить за довольно короткий срок. — Мне действительно немного легче говорить о себе, — согласился Дадзай, горько усмехнувшись. — Почему тебе стало хуже? — Меня угнетает бессилие перед собственными эмоциями, невозможность написать хоть строчку. —А сейчас сможешь? — Смогу. — Я не буду писать от своего лица. Возьму персонажа, назову его, например, Ёдзо, пусть живёт он в веке двадцатом. — Хорошо, давай заполним эту тетрадь.