Синдром сильной доли

      Мэй стоит в стороне, подолгу распивая обычную колу. Она переводит свой взгляд с одного человека на другого, пытаясь анализировать всех и каждого, чтобы лучше разобраться в происходящем, хотя это всего лишь обычная вечеринка танцоров-подростков перед конкурсом. Раз всё равно все собрались раньше, то почему бы и не отпраздновать? Тем более, что у большинства других друзей и вовсе нет. Все вокруг танцевали, словно сумасшедшие. В номере-люксе с видом на город было полно места, и танцоры заполняли своей энергией всё имеющееся пространство. Им нравилось растворяться в каждом моменте, слушая качающую музыку, но Мэй отчего-то чувствовала себя птицей в клетке. Стеснённой, закованной, удушенной.       Порой даже самые безразличные люди размышляют о чувствах. Большинство людей ощущает себя, как дома, тогда, когда находятся в шумной толпе, что заглушает собой все ненужные мысли и скрывает настоящие чувства. Человек не может слышать тревогу, когда рядом мелькают яркие огни и бегают неизвестные люди, способные при желании стать лучшими друзьями на одну ночь, а порой и даже больше. Подростки любят растворяться в толпе и гнаться за всеобщим драйвом, но далеко не все способны это ощутить. Некоторые из нас другие.       Мэй беспомощно осматривает всех вокруг и видит много потенциальных конкурентов. Только ни одна живая душа не размышляет ни о конкурсе, ни об обязательствах, ни о чём. Они просто существуют. Дышат. Ощущают мнимую свободу. Мэй видит, как все веселятся, что-то оживлённо обсуждают или же танцуют. Люди делятся в кучки и активно отдыхают, лишь только она стоит, облокотившись на стол с напитками и попивая почти безвкусную колу.       Ей с самого начала казалось, что лучше бы она и вовсе не приходила. Но внутри неё всегда была надежда, что в следующий раз что-то обязательно изменится. Только вот каждый раз выясняется, что она никогда не научится общаться с людьми. Её приглашают только потому, что она весьма известна в их мире, и все обязаны считаться с её мнением, но в искреннем дружеском общении это совершенно никак не учитывается, и она так и остаётся стоять одна, печально поглядывая на каждого улыбающегося человека, а таковых слишком много.       Конечно же, нет смысла скрывать, что в середине одной из групп она сразу же находит Хору, что-то оживлённо рассказывающую небольшой толпе, собравшейся вокруг неё. Раньше Мэй стояла бы там и принимала активное участие в беседе, потому что Хора ни за что бы ни дала ей оставаться в стороне и скучать, зная её «потрясающие» коммуникационные навыки. Только каждый раз Мэй чувствовала себя неудобно, зная, что мешает Хоре просто насладиться беседой. Сколько бы Гиза ни старалась оставаться в стороне и не напоминать о своём присутствии, напарница никогда не забывала о ней и втягивала в любые разговоры.       Теперь Мэй пытается справляться со всем самостоятельно. Получается откровенно плохо. Мало с кем у неё сохранились хорошие отношения, потому что все те знакомства никогда не были её знакомствами, это были знакомства Хоры. Просто тогда они были единым целым и никто никогда и не задумывался, нужно ли принимать вторую часть их дуэта, это было само собой разумеющимся. Многое утекло с тех пор.       Мэй вглядывается в радостное и, словно бы ожившее, лицо Хоры и чувствует в глубине души невыносимую тоску. Теперь она уверена, что вернись назад, она бы не стала сопротивляться и пытаться отказаться от помощи, она бы села рядом и стала веселиться со всеми, пытаясь отдаться волне всеобщего настроения. Только слишком многое произошло, что бы она имела право даже задумываться об этом. Шрамы ещё не зажили, а обиды так и не забыты.       Мэй смотрит на Хору и видит что-то совершенно новое. Та стала куда увереннее и раскрепощённее, хотя опытным глазом можно заметить, что это всего лишь игра для привлечения внимания. Нет, не опытным глазом. Никто этого заметить не может. Никто, кроме Мэй, что не перестанет искать в этом новом человеке кого-то знакомого.       — Повтори свой номер! — кричит кто-то из толпы, и Мэй, пускай и запоздало, понимает, что обращаются именно к ней.       — Только сделай это интересно, — с ухмылкой добавляет парень, сидящий на столике неподалёку от неё.       Перед глазами вновь проносится темнота вокруг, затруднительное дыхание, пистолет, холодные пальцы, затихшая толпа, и финальный грохот упавшего тела и разбившегося пистолета. Сердце болезненно сжимается, вспоминая тысячу окутавших тогда эмоций, а душа ликует от внимания к своей персоне.       — Интересно, говоришь? — ухмыляется в ответ. И начинает грациозно снимать свою обувь. Когда в сторону летят джинсы, толпа уже восторженно аплодирует. Мэй остаётся перед ними лишь только в трусах и просторной кофте.       На самом деле, это ничуть её не смущает. Когда ты раз за разом выворачиваешь свою душу, тело больше не имеет никакой ценности. Забываются все тренировки, диеты, репетиции. Остаётся лишь ноющее сердце, которое нашло свой инструмент — множество мышц и изгибов тела, рисующие картину её души. И пускай этот инструмент будет видно как можно лучше. Гиза готова раздеться полностью, если будет нужно. Она уверена, здесь нет никого, кто бы стал её осуждать.       Музыка незамедлительно начинает играть. Вместо пистолета, Мэй использует два своих пальца. И ведь разницы совершенно никакой нет. Вспомните её танец. Разве главным там был кусок металла? Главным были чувства, что сейчас плещут через край и разбиваются о стены. В этом номере вдруг стало тесно, поэтому вся её энергия нещадно хлещет всех присутствующих, и они начинают проваливаться в её танец.       С каждым движением Мэй начинает всё больше вспоминать свою депрессию. Каждая секунда — это новое место, новая слеза, новое событие. Всё перемешивается и выплёскивается. Она закрывает глаза, сосредотачиваясь лишь только на себе. И голова кружится, как будто она пьяная, всё вокруг плывёт. Гиза мимолётно окидывает глазами толпу в поисках её. В поисках того самого человека, чьё мнение сейчас так важно. Хочется испугать, заставить прочувствовать каждую толику испытанной боли. Мэй непроизвольно вздрагивает, когда их взгляды пересекаются и она видит сплошное безразличие в чужих глазах, в которых буквально на секунду мелькает ответная боль, что тут же меркнет в холоде чужих глаз.       И заканчивая этот переворот, Мэй вновь зажмуривает глаза, понимая, что чувства сейчас — бессвязная каша, в которую она проваливает всё глубже. Хочется закричать и убежать, спрятаться хоть куда-нибудь, сделать хоть что-нибудь! Но только не повторять итак уже всем известные движения.       И вдруг она понимает, что следует дальше. Раскачивание из стороны в сторону. Взад-вперёд. Взад-вперёд. Эти минуты тишины убаюкивают её, как убаюкивают мамы своих маленьких детей. Но в душе закипает необъяснимая тревога. Тик-так. Тик-так. Весь мир будто на паузе, хотя она знает, что глаза всех и каждого направлены только на неё. Даже Хора, стоящая вдалеке, неустанно следит за ней, и Мэй это всем своим нутром чувствует.       Она встаёт, продолжая биться в агонии под звуки фортепиано. Мелодия нарастает, как и шум в голове, и ей приходится видеть кучи картинок перед глазами. И снова — о боже, снова! — появляется это чувство. Желание выстрелить. Желание со всем покончить. Буквально на секунду она вылетает из всего этого, вздыхает и про себя отмечает, что пол уж очень холодный.       Она тянется к пистолету. Тому самому, которого нет. Но он навсегда остаётся в её голове. И отсутствие какого-то железа не мешает продолжить страдать и играть. Воображаемая смерть тянется к ней, и музыка затихает.       Рука всё также трясётся, а глаза смотрят лишь в одну точку — глаза человека, до которого хочется достучаться. Ей безумно хочется показать, как ей больно, хочется, чтобы та вспомнила о её существовании. И, как бы ни было больно это признавать, сейчас, когда все двери в её душу открыты, когда мысли и чувства представляют собой единый ком, полный боли, ей хочется наплевать на всё и бросится в объятия к той, кто не смогла сберечь когда-то эти чувства, хочется, чтобы та обняла в ответ и пожалела, как только она и умела. Как никто другой уже не смог.       Осознание своей слабости прошибает и заставляет ненавидеть себя. Хочется прекратить все эти метания, хочется закончить жизнь, которая, кажется, уже не удалась. Музыка начинает тихо играть где-то на заднем плане и нарастать. Каждая секунда приносит новый наплыв чувств, новую ненависть, тревогу, отчаяние. И когда весь этот кошмар достигает своего пика и сердце сжимается настолько, что она больше не дышит, Мэй падает на колени и швыряет несуществующий пистолет. И, кажется, её оглушает.       Сначала стоит мёртвая тишина, и только когда она поднимается и идёт за своей одеждой, люди начинают аплодировать. Что-то ужасное поселилось в их душах после этого танца. Какой-то горький осадок тяготит и не отпускает. Парочка пьяных подростков плачут, сидя в обнимку, и пьют из горла. Но Мэй это всё не волнует. Для неё они все, словно в тумане.       Её выкинуло из понятия времени, пространства, мысли. Она просто на автомате одевается и смотрит в никуда.       Пока её глаза не цепляются за чужие. В них кричит вызов, уязвлённая гордость, насмешка. Всё то, чего раньше она в этих глазах не видела.       — Не понимаю, с чего вдруг такой ажиотаж, — якобы безразлично произносит Хора. — Я ведь могу также, и, пожалуй, даже лучше.       Слова больно впиваются в сердце. Мэй всегда боялась их конкуренции, потому что она никогда не была здоровой. Это не желание быть лучшей в танцах и искусстве, это желание быть лучше во всём. Желание обладать, обижать, насмехаться. Внутри у Мэй паникует маленькая девочка, которая всё ещё верит в добро, которая не может забыть всё, что когда-то было, но в ответ кидает взгляд, полный желчи и собственного превосходства.       — А станцуйте вместе, — с пьяной улыбкой предлагает Авиана, непосредственный организатор этого сборища и обладатель люкса. — Опыт у вас уже есть, — она заинтриговано смотрит то на одну, то на другую, а потом внезапно ухмыляется, довольная своей мыслью. — Или вам слабо?       — Мне? — незамедлительно отзывается Хора, и жёстким голосом отвечает, — нет. Мэй?       — Давай.       Что-то внутри рушится от этого простого «давай». Просто когда Хора взглянула на неё своим воинственным взглядом, та не смогла отказать. Слишком хотелось снова побороться, защитить свою честь, чтобы никто больше никогда рядом с ней не упоминал такие слова, как «слабо», «сложно», «не сможет», «проиграла». Никогда. И уж точно не когда она с Хорой. Хотелось снова ощутить Хору на своей стороне. Хотелось побороться. Не с миром, а с ней, с Хорой, так неосмотрительно бросившей вызов.       Толпа смотрит, ожидая зрелищ. Это их первый танец, спустя год. Самый чувственный и самый противоречивый и непобедимый дуэт. Что они сделают, встретившись друг с другом, спустя столько времени? Идут шёпотки, пока Авиана выбирает музыку, а Мэй и Хора встречаются глазами и бесконечно долго всматриваются. Сейчас не время отворачиваться и бежать. Черты лица всё те же, и тело всё то же. Каряя радужка совсем не изменилась, но что-то внутри них стало печальней, грустней, осознанней и взрослей. Это одновременно отталкивало и манило, дарило надежду и ударяло под дых.       Музыка началась с тишины, и они начали приближаться друг к другу, словно к призракам, боясь подойти по-настоящему, как Мэй и Хора, играя совершенно других людей. Тех, которым важнее победа, победитель и проигравший. С полудвижения они понимают друг друга. С полувзмаха тонких кистей приходит осознание, что нужно делать.       Хора испуганно шагает назад, давая Мэй, как и раньше, кинуться на неё первой. Гиза тянется к её лицу, не смея дотронуться, и в какой-то момент бывшая напарница перехватывает инициативу, мягко толкая на холодный пол. Та красивым переворотом встаёт на ноги и начинает душить своего обидчика, поднимать в воздух и кружить. Только Хора не остаётся в долгу и уже совсем скоро именно Мэй остаётся в воздухе, над самой головой бывшей напарницы, и начинает вырываться, начинает красиво размахивать руками, изображая страх. Нет, ощущая страх. Дикий животных страх загнанного в угол зверя. Движения в памяти исчезают, что делать дальше, неизвестно, а Хора и не собирается опускать её на землю. Она держит её наверху, довольствуясь собственной властью, получая от этого маниакальное удовольствие.       В какой-то момент воздух заканчивается, и Мэй изо всех сил старается вдохнуть хоть толику, по-прежнему продолжая истерически отбиваться и желая победить. Потом её тело после бесконечного напряжения расслабляется, а ноги с руками падают вниз и висят в воздухе. Паника заглатывает Мэй полностью, и она понимает, что ещё секунда и у неё вновь случиться очередная паническая атака.       Она даже не осознаёт, как через секунду оказывается в сильных руках Хоры. Та утешительно качает, и Мэй постепенно расслабляется, ощущая силу и поддержку. Музыка где-то вдалеке шепчет неразборчивые слова о боли, и Гиза вновь смотрит в глаза бывшей напарницы. Теперь в них она видит целый океан разных чувств, среди них почти материнское желание защитить, в них и понимание того, что это всё ненадолго. Это всего лишь секунды бешеного танца. Одного маленького и единственного за последний год танца. Просто игра на публику. Но Мэй бы осталась вечно сидеть на её руках, если бы не та самая сильная доля, которая заставила её ловко спрыгнуть с её рук и закружиться в длительных фуэтэ.       Весь этот танец кажется бесконечным. Пол мокрый и холодный. Она почти падает, но не может позволить себе такой слабости. Она должна ответить на ту панику, на тот дикий страх. Это всё — уроборос, змея, сжирающая собственный хвост. Весь мир, как и этот танец, цикличен. Если ты меня ударишь, я ударю тебя в ответ. Если тебя меня предашь, я сделаю тебе ещё больнее. Если тебя меня полюбишь…       Они снова встречаются глазами друг с другом. Музыка снова переходит на еле разборчивый тихий шёпот. Композиция подобрана идеально. Им хватает времени и ненавидеть друга, и бороться, и всматриваться в бездну глаз, пытаясь словить мельчайшие детали. Каждая секунда кажется полноценной картиной, ни одно движения не умирает, не раскрыв свой истинный смысл. Всё это — настоящее искусство. Или же просто безумие.       К концу тишины внутри закипает настоящая тревога. Хора не смеет даже шевелиться, видя этот сумасшедший огонь в глазах напротив. Она расслабляется, доверившись судьбе, и лишь только в ужасе вдыхает воздух, летя в бассейн на сильной доле.       А Мэй смотрит на неё искрящимися глазами, полными удовольствия от столь неожиданного поступка. Просто прозвучала сильная доля, и каждая клеточка её тела желала сделать что-нибудь значимое, желала отомстить.       Только теперь Гиза осознала, что она осталась одна. И в разуме не было ни мысли о том, чем же всё закончится, что они будут делать дальше, было там лишь только чёткое осознание — это время для её блистающего соло. Теперь она осталась одна, теперь она по праву победитель этой маленькой битвы.       Её разум говорит ей сыграть своё превосходство, вознестись ещё выше с помощью сильных и размашистых движений, полных силы и победы, но чувства быстро завершают этот бессмысленный монолог с пустотой, они кричат совсем иное. Мэй начинает танцевать нечто трепетное и разбитое. Обманутые чувства и надежды, одиночество. Она совсем не слышит слов, лишь только музыка растекается по её телу и где-то на стыке безумия, разума и чувств она отдалённо слышит: «невыносимо», «ложь», «обманул меня раз, обмани и дважды». О каких битвах может идти речь? Здесь же не будет ни проигравших, ни победителей.       Но она всё равно ощущает себя победителем, когда тысячи глаз впиваются в её историю, и стоит она пред ними в полном одиночестве. Они заворожённо ловят движения каждой мышцы, а она не силах покинуть бассейн, всё ближе приближается к нему. Гиза питается энергией всех тех, кто смотрит на неё, и растекается в этих ощущениях, на секунду она кажется себе богом. На секунду ей кажется, что она превзошла Хору.       Но эти мысли тонут в холодном бассейне, затопляя всё водой. Ужас виден в её глазах. Настоящий искренний ужас, от которого веет смертью. И где-то на периферии сознания, когда последние слова песни разбиваются о воду, она слышит: No time to die       Если сейчас не время умереть, то когда? Почему не сейчас, когда какая-то грустная песня исчезает, оставляя наедине со своих страхом, когда ты погружаешься в воду всё глубже и не можешь нащупать дно, когда рядом с тобой человек, который с удовольствием утопит тебя в воде?       Гиза уже готовится умирать, как вдруг чувствует на своей талии чужие руки, что притягивают к себе и прижимают к горячему телу. Мэй прижимается в ответ, и ей уже совершенно не хочется танцевать, хочется просто расплакаться и рыдать, прижимаясь к ней. Хора ни на секунду не отходит от бывшей напарницы, зная, чем это грозит, но всё равно продолжает делать какие-то движения и кружить Мэй, от чего у Гизы сердце уходит в пятки, и она уже готова начать умолять оставится.       В полутёмном помещении вода кажется совсем чёрной, и Мэй ужасает то, что она совсем не видит дна. Её чувства сейчас примерно такие же. Тёмные, вязкие, ужасающие. Но… красивые и манящие. В ту секунду, когда Мэй выбрасывает из своего тела, она может выдохнуть и ощутить, как же всё-таки приятно ощущать контраст холодной воды и горячего тела, как приятно всматриваться в чернь, за которой прячутся истины, как приятно знать, что тебя держит человек, который тебя ненавидит.       И когда она полностью обмякает и расслабляется, она слышит последнюю сильную долю. Ещё даже не слышит, лишь только предчувствует всем своим нутром, и лёгкие уже болезненно сжимаются в ожидании самого ужасного. И ровно тогда, когда всё должно решиться, эти самые руки, которые поддерживали, которые держали на плаву, те самые руки, которым Мэй безоговорочно поверила, толкают её вниз. Вода мигом попадаёт в глаза, горло и ноздри. Она начинает задыхаться. Гиза беспомощно машет руками несколько секунд, сквозь шум воды слыша, как стихает музыка, и расслабляется…       Сознание медленно уплывает, и она обмякает. Руки Хоры перестают сдерживать её так остервенело, но даже так Мэй ничего уже не может сделать против. Страх и ужас пронизывают каждую клеточку тела. Вода окружает её и справа, и слева. От неё никуда не денешься. Она и сверху, и снизу. Она везде найдёт тебя. И спереди, и сзади. Везде. Немой крик застывает в горле, она проглатывает оставшуюся там воду, и всем своим сердцем ненавидит Хору за то, что она делает, и всем сердцем любит за то, что она может её спасти. There's just no time to die       После самого последнего такта, Мэй резким рывком вытягивают наружу. Свет слепит глаза, но она не может их открыть, лишь только беспрерывно кашляет, лежа на холодном кафеле. Сильные руки по-прежнему сжимают её, и это придаёт сил. Мэй знает, что ей есть, за кого схватится в этой тьме. Вокруг вспыхивает невозможный оглушительный шум, люди кричат свои восхищения, поздравляют с хорошо проделанной работой и просто бросают едкие комментарии. Мэй никого не слышит. В ушах бешено бьёт её собственный пульс.       Вдруг сильные руки отпускают её, и Мэй совсем теряется в этом шуме.       — Ты хорошо справилась, — отдалённо слышится чей-то знакомый голос.       Гиза в ужасе распахивает глаза и видит Дженни, новую напарницу Хоры. Та протягивает напарнице полотенце и улыбается. Хора незамедлительно его принимает, и они обе куда-то уходят, бросая Мэй одну.       Но Гиза не может нормально дышать. Теперь в висках отчаянно бьётся одиночество и жажда вновь ощутить на себе те сильные руки и горячее тело. В лёгких застрял запах хлорки, и ей отчаянно хочется исчезнуть, чтобы больше не чувствовать всё этого.       Те прикосновения подарили ей надежду, но Хора так быстро исчезла, что кажется, будто ничего и не было. Кажется, у Мэй уже начались галлюцинации. Но что поделать, если они так нужны и так необходимы? Нет, больше не нужны, убеждает себя она. И презирает за каждую светлую мысль о бывшей напарнице. В прошлом не было ничего, чтобы стоило её страданий. Ничего.       Ничего никогда не было.       Не с ней. Не с ними. Ничего. Не было. Ничего. Никогда. Не. Было.       — Ты молодец, — раздаётся прямо над ухом. Мэй в ужасе оборачивается и выдыхает, видя, что это всего лишь Авиана. — Я и не ожидала такого зрелища. Честно, на вас можно смотреть вечно. Вы даже не представляете, как смотритесь вместе.       Слова действительно умеют обжигать. Это не так уж и сложно, когда ты вся — это всего лишь пепел, что на деле оказался порохом, а все вокруг тебя — злобные драконы, чьё дыхание само по себе пропитано злобой.       — Мне, конечно, стало жалко тебя, но оно того стоило.       — Не советую меня жалеть, знаешь ли. Тебе дороже, — отзывается Мэй, не желая становится предметом жалости каких-то богатых выскочек. А, может, наоборот желая, но только не сейчас. Пожалуйста, только не сейчас.       — Как знаешь, — пожимает плечами Авиана, уходя куда-то в свои мысли и пьяно улыбаясь, хоть и выпила та совсем немного.       — Ладно, я, пожалуй, пойду, — вежливо прощается Мэй и уходит.       — От себя не убежишь, — слышит она вслед.       — Что?       — Да так, мысли вслух, — невинно отзывается Авиана. — А, вообще, берегись собственной ненависти. Она погубит вас обеих.