Каждое утро в Африке просыпается газель. Она должна бежать быстрее льва, иначе погибнет. Каждое утро в Африке просыпается и лев. Он должен бежать быстрее газели, иначе умрет от голода. Не важно, кто ты — газель или лев. Когда встает солнце, надо бежать. Томас Фридман
Лень сильное чувство, которое присуще каждому человеку, но если войти в азарт, то поймёшь, что и движение — это по своему прекрасное действие. Юнги со скоростью света влетает в наполненный гулом голосов спортзал, хмурит брови и дышит тяжело и часто, будто после марафона. Потому что пару раз слышал сзади «Юнги, стой! Да куда ты блин!». И всё это с таким беспокойством в голосе, что если бы он и остановился, то внутри точно бы прорвало клапаны с названиями: «Эмоции», «правда» и «Мин Юнги не ледяная королева, а очень даже ранимый человек». Сзади уже ближе слышится дыхание, и даже по очертаниям ладони, которая кладётся на плечо можно отгадать кто это. — Юнни. Прости, если… Если напугал или задел. Пожалуйста не убегай я всё равно не отстану. Ну в смысле не брошу, ты же знаешь. В смысле. Да чёрт. Горячий лоб прислоняется к острым выступам лопаток. И это сродни тому же чувству, когда любимый кот ложится к вам на колени, а вы не можете и не хотите шевелиться, даже если нужно идти. Мало того, Хосок ещё и слегка приобнимает сзади, цепляясь руками за ткань футболки на животе Мина. Юнги то всё равно, но он не хочет, чтобы Чон потом переживал из-за чьих-то слов. А в таком виде они сейчас наверняка выглядят вполне себе компромитирующе для новой порции шуток. Впрочем все кажется заняты обсуждением каких-то важных вещей в другом конце зала. Мин сглатывает, чувствуя как в горле пересохло, тело морозит и слегка дрожит, а пульс бьётся слишком быстро, как при какой-то панической атаке. Младший настойчиво, но максимально осторожно отлепляет Хосока от себя. — Хён, прошу, не сейчас. Не делай из мухи слона. Пять минут назад я был жив здоров, и сейчас ничего не изменилось. Благо долго убеждать Хосока не приходится, потому что физрук уже громко дует в свисток, подзывая их к общей куче студентов, что уже разбиваются на команды. Юнги старательно делает вид, что не замечает косых взглядов Чона, и лишь взмахом головы, нервно откидывает чёлку с глаз. Хосок же старательно делает вид, что всё как и раньше замечательно, но по взгляду понятно, что выходит откровенно говоря хреново. Они выбирают свою половину зала для игры. Контактировать приходится в любом случае, потому что Юн — лидер их команды под названием «Moonchild», а Чон помощник. Мяч в руках немного успокаивает обоих, как что-то стандартное и привычное в их мире. Сегодня последняя игра чемпионата, и самая сильная команда против них. Как раз та, где собрались люди, которым Юнги явно и давно не нравится, и которых он очень жаждал размазать по стенке. Но сегодня видимо очень неудачное положение звёзд или чего-то там ещё. Передачи мяча Хосоку выходят как-то неловко, словно собственные мысли выкидывают из головы и рук все твои умения. То мяч крутится по железному ободу, не попадая внутрь сетки, то другой игрок умудряется его выбить, то вдруг под конец Юнги и вовсе, как невнимательный мальчишка, запинается о чью-то ногу, которую, скорее всего, подставили специально. Первый тайм проходит в ничью, во втором побеждают противники. Лидер уставший и разбитый во всех смыслах вытирает мокрый от стараний лоб, пытаясь восстановить дыхание. Слышатся довольные вопли победителей, и разочарованные вздохи проигравших. Игроки хлопают Мина по спине, зная, что раньше такого не случалось. — Не волнуйся, ты всё равно лучший игрок в институте и все это знают! Выйграем в следующий раз, просто не наш день, — говорит один из их команды. Юнги кивает, но сейчас ему по большому счету всё равно. Он очень сильно устал за сегодняшний день, чтобы огорчаться или радоваться. Хотя одно чувство внутри всё-таки роется, покусывая за рёбра. А именно злость на себя, которая заставляет кусать губы до крови. Поэтому, чтобы никому не нагрубить и не сказать лишнего, особенно Хосоку, Мин бросает мяч в угол со всей силы раздражения, которая ещё осталась и молча выходит за дверь, раздумывая о всей ситуации в целом. Вроде бы ничего особенного, но всё это выбивает из колеи, лишая комфорта и спокойствия, да и он не позволит себе, чтобы между ним и единственным близким человеком пролегла тень из недоверия и недосказанности. Поэтому он первый залетает в раздевалку, первый собирает вещи, переодевается и выскакивает на улицу, по пути печатая смс-ку Хосоку. Приходи в курилку. Сейчас. И только теперь, подняв голову, замечает, что на улице идёт снег, переливаясь яркими искрами в тусклом свете декабрьского солнца. Большими хлопьями падает на тротуары, на голые ветви деревьев, голубей, что нахохлившись сидят кучками неподалёку. Красота белого цвета заставляет остановиться. И мгновенно успокаивает и придаёт какой-то свежести мыслям и чувствам, позволяя наконец-то вздохнуть более спокойно и остудить гнев и раздражение, которое выходит вместе с паром изо рта. Снежного слоя всего пару миллиметров, но этого хватает, чтобы он приятно хрустел под подошвой кроссовок. Младший идёт по чуть заснеженному тротуару к воротам ограды здания, а затем сворачивает к тропинке, ведущей к скамейке между большими и старыми деревьями. Обычно на большой перемене тут полно народу, но сейчас никого нет, и все проходят мимо. То ли из-за погодных условий, то ли из-за спешки домой и по делам. Ладони расчищают место от снега, что колит холодом кожу, а затем ищут в кармане джинсовой куртки полупустую пачку бонда и дешёвую зажигалку, тело уютно устраивается на мокрой скамейке спиной к зданию. Юнги вообще-то нельзя было назвать полноценным курящим человеком, потому что пара сигарет в пару дней — это лишь баловство. Да и начал он не чтобы выглядеть крутым или важным, и не потому, что ему это нравится, а просто от грусти и одиночества. Отвратительный вкус, от которого порой хотелось блевать, заменяло сознание, что дым, вместе с кучей химической дряни, уносит с собой ещё и крупицы боли, грусти, души и пару минут жизни. Тонкая белая трубочка зажимается изящным изгибом губ, всполых огня и газа, и вот глаза уже чуть щипит от синеватого на свете солнца дыма. Сзади слышится приближающийся хруст снега под осторожными шагами. Мин даже не поворачивается, а просто молча ждёт, делая очередную затяжку, а в следующую секунду обжигает горящим кончиком собственные пальцы, потому что Хосок плюхается на скамейку, прямо на снег, а потом крепко и молча стискивает его в объятиях, утыкаясь лицом в джинсовую ткань и нагревая её своим дыханием. Юн с минуту остолбенело моргает пушистыми и мокрыми от снега ресницами, а потом слегка улыбается, прикрыв глаза веками и кладя руки на спину хёну. Честно говоря с Хосоком даже молчание в радость. Не смотря на то, что младший не очень любит тактильные ощущения, объятия и касания Чона всегда так же приятны, как тёплый пирог, который дадут голодному человеку в холодную погоду. И Мин готов просидеть тут хоть до следующего утра, даже если их засыпет снегом по уши. Но всё же он чувствует, как руки Чона становятся холодными, а тело всё ещё подрагивает, поэтому не хочет рисковать чужим здоровьем, на своё отчасти всё равно. — Хэй…? Хо, пойдём домой, ты замёрз. Я конечно знаю, что ты порой впечатлителен, но не настолько же. Всё хорошо. Правда. В ответ куртку лишь сильнее сжимают в холодных пальцах, а откуда-то из-под воротника слышится сдавленный и тихий голос. Затем появляется и уставшее лицо, явно ожидающее ответов и решительное. — Я никуда не пойду, пока ты не объяснишь. Я не хочу на тебя давить, но и успокоиться не могу, — тоскливый голос, расслабленные руки, и взгляд, устремленный вверх, в небо, на падающие снежинки, — Извини, просто… Да, ничего сверхъестественного не произошло. По крайней мере пока, но… Ты мой лучший друг, черт возьми. Ты знаешь обо мне больше, чем все мои знакомые и семья. И вдруг выходит, что я вот тебя знаю не так хорошо. Что я стараюсь быть максимально близко, но не увидел и не помог. Не понял, что у тебя на душе и сейчас не понимаю… Юнги чувствует себя каким-то пристыженным и маленьким в этом мире, как ничтожная песчинка на пляже, да и это ему надо извиняться, а не Хосоку, который впрочем только сейчас замечает сигарету в губах Мина и кривит лицо. Он никогда не любил этот едкий запах от которого начинала болеть голова, да и всегда Мина за курение ругал. Причём очень отчаянно, потому как дед его умер от рака лёгких, а такой судьбы лучшему другу он бы явно не желал. Изо рта исчезает полумертвый окурок, но в отличии от обычных действий, а именно зашвыривании рукой Хосока его подальше, Чон вдруг подносит её к своим губам, пристально смотря в глаза. — Вот даже в этом ты такой же тихий и упрямый. Говорил, что бросил, а в итоге снова. Чем тебе нравится этот кусок дерьма во рту? , — после этих слов Чон делает первую в жизни затяжку, тут же оглушительно кашляя и почти задыхаясь так, что из глаз кажется и искры и слезы пошли, — Кха — кхх. Ну и дрянь же! Юнги тут же подскакивает, выкидывая злосчастный предмет раздора, и хлопая Хосока по спине, заглядывает в побледневшее лицо, а потом тихо матерясь ищет бутылку воды в рюкзаке. — Айщ, хён!!! Ты совсем? Тебе с твоим сердцем вообще надо быть заядлым зожником. Кому что ты этим хотел показать? Дурак… Когда румянец всё же появляется на щеках друга, Мин немного успокаивается, уставше проводя ладонью по лицу. Потом подхватывает Чона под руку, поднимая со скамейки. Данная ситуация даже веселит, заставляя прыснуть куда-то в сторону, и надеяться, что всё будет хорошо. — Так. План такой. Сейчас мы идём домой, потому что я не хочу, чтобы ты превратился в сосульку и отморозил важные вещи в твоей жизни. И потом… Прекрати дёргаться и накручивать. Я в порядке. А вот ты будешь не в порядке, если будешь продолжать так переживать. Поэтому предлагаю забить завтра на учёбу, а сегодня вечером пойти в наш любимый бар, где можно и поговорить и напиться, ммм? , — обычно роль ободряющего и позитивного человека исполняет Хосок, но Юн чувствует, что сейчас именно он должен не быть удручающей тучей над их дружбой. Отдохнуть им действительно не мешало бы, семестр выдавался вполне тяжёлым, да и сегодняшний проигрыш слегка удручал юных «спортсменов». Доведя Чона до дома, так как сам Мин жил немного дальше, они договорились, что встретятся на остановке к семи вечера. Младший заметил, что друг слегка приободрился, хотя искусанные губы и беспокойство в глубине глаз Хосока всё ещё проглядывалось. Они как всегда обнялись, правда в этот раз чуть дольше и крепче, чем обычно, и разошлись в разные стороны. Хосок в подъезд, Юнги на тропинку домой.***
В квартире ничего не изменилось с утра, всё так же тихо и одиноко. Мин сбрасывает кроссовки, открывая окна во всех трех небольших комнатах, чтобы было чем дышать. К одному из них на кухне, он прислоняется лбом, чувствуя холод стекла и смотря на улицу, где каждый занят своими делами и проблемами. Боковое зрение падает на фотографию в рамке, что стоит на подобии барной стойки. Там, закинув руки друг другу на шею стоят они с Чоном и улыбаются, показывая пальцами знак «V». Фото сделано несколько лет назад, но всё ещё дарит такие же яркие воспоминания о том дне. Тогда они выйграли свою первую игру в баскетбол вместе, а потом записали первую совместную попытку песни. Конечно это был не шедевр, скорее так, что-то домашнее, но, наверное, это был один из самых счастливых дней в жизни. Из грудной клетки вырывается какой-то надрывный вздох, Юн отлепляется от окна, заглядывая в холодильник, потому что живот урчит несчадно, пожирая уже сам себя по видимому. На полке находятся подходящие ингредиенты для пары бутербродов, Юнги подходит, потому что что-то существенное готовить лень. Он умело нарезает ровными, тонкими ломтиками хлеб, сыр с колбасой и зелень, мажет сверху соус, садясь за кухонный стол, кусает пару раз, лениво жуя. Есть можно, но, конечно, не блюдо из ресторана, впрочем это и не важно, потому что от мыслей куски застревают в горле, словно комья сухого пенопласта. Потому что… Потому что Хосок — не просто друг. Даже не просто лучший друг . Хён для него что-то намного большее, и Юн осознал это уже давно. Ещё тогда, когда Чон познакомил как-то со своей первой и уже бывшей девушкой. Она была неплохой. Наоборот красивой, умной, смешной и такой же талантливой и творческой, как и Хо, но Юнги почему-то при взгляде на них двоих защемляло челюсти, рвало лёгкие и хотелось выдергать этой красавице все волосы. Мин умело подавлял все эти чувства, и подавляет до сих пор, потому что глупо, по детски и «ненормально», как говорил отец Юнги. И тем более, что хён был единственным светлым пятном в его чёрной странице жизни, парень не хотел рушить их драгоценную дружбу своей «мерзостью» по словам отца. Свою ориентацию Мин осознал и принял уже давно, лет в тринадцать, хотя навряд ли мог бы назвать себя би или геем. Просто потому, что всё начиналась на Хосоке. И на нём же заканчивалось. На его прекрасной улыбке, тёплых руках и словах, приятном голосе, запахе, мягкости волос… Внутри всё защемило, словно старую рану, которая всё никак не заживёт, посыпали ядреной солью. От какой-то обиды на жизнь защипало в глазах, и Юн позволил паре солёных капель появиться на лице, потому что внутри, преимущественно в горле, прятался огромный шар из невысказанного, спрятанного и замятого. Сдернутая футболка полетела в стену, вместе с тканевыми браслетами, туда же впечатался кулак, передавая по нервам сигнал боли от встречи с бетоном. Обнажённый торс подрагивал от сдерживаемых эмоций и дыхания, Мин апатично посмотрел на расцарапанные и красные костяшки рук, закрыл глаза, глубоко вдыхая и выдыхая. Он привык с лёгкостью запихивать всё обратно внутрь и быстро успокаиваться. В конце концов в его жизни случались намного худшие вещи, чем эта. Переживёт. Пеоестрадает, а может быть со временем всё это и пройдёт. Но не их дружба с Хосоком. Это солнце, своё личное, единственное и греющее он никогда никому не даст в обиду. А сейчас надо собираться, потому что на часах уже пол седьмого, а значит пора надеть маску спокойствия и льда, и позволить себе напиться впервые за долгое время, тем более младший знает, что хён не останет, а следовательно разговор будет не из лёгких.