Рассвет пришёл

Дверь открылась бесшумно и закрылась тут же, мгновенно отсекая слепящий свет из общего коридора. По полу холла поползла тень, графитовая и длинная, похожая на сюрреалистическую пародию на человека. Протянулась почти до самого окна, замирая, закрыла собой дрожащее сияние дальнего уличного фонаря. Мир за окном стонал от непогоды — раскачивались провода, кряхтели деревья и протяжно выл ветер в трубах водостока. Взбесившийся, разошедшийся не на шутку дождь с шумом швырял в окна пригоршни воды с силой безумца, заливая стёкла потоками воды. Ветер сражался с ним, не менее неугомонный и дикий, и рябь гуляла на блестящем от воды асфальте. Гнулись мокрые ветки, горизонтально летела вода, окутывая мир мутной завесой. Ничто не могло спасти от разбушевавшейся стихии; в урнах валялись истерзанные и не подлежащие ремонту зонты. Город вымер — ни людей, и почти никакого транспорта. В квартире же, за толстыми, прочными стенами, было сухо и тихо. Если бы не лёгкие стоны из глубины, там, где находилась спальня, можно было бы решить, что здесь давно уже спят. Не вешая ключи в ключницу и не снимая ботинок, Сасори медленно двинулся на звук. Его большие карие глаза казались совсем тёмными в полумраке. Тело будто задеревенело, и сердце почти не билось, приготовившись в любой момент сорваться на нереально частый ритм, как у неподготовленного бегуна. Оно ждало удара. Давно ждало, и вот сегодня такое подходящее время, чтобы этому наконец свершиться. Шорохи, снова стоны и короткий, хриплый смешок. Сасори брёл на ощупь, игнорируя острое желание включить везде свет. Лучше было бы спугнуть и не заставлять себя становиться свидетелем собственного оскорбления, но самообман — противоестественное самоуспокоение, обманчивое внушение, что с твоей жизнью всё в порядке. Чем каждый раз выставлять себя идиотом, лучше один раз столкнуться с реальностью. Время пришло. Едва ли дыша, он изо всех сил прислушивался и подготавливал себя к картине, которую ему через мгновение предстояло лицезреть. Шёл позади собственной тени, ещё более молчаливый и невидимый, чем она. Ещё не зная, как реагировать, не зная, как отыграть сцену так, чтобы никто не догадался, насколько сильно затопило болью. До спальни всего несколько шагов. Это так далеко. И так близко. Остановившись у стены, он прикрыл веки, проваливаясь в красочный хаос своих фантазий. Кто там был? В какой позе? В какой точке наслаждения? Нельзя было дать столкнуть себя с вектора, ведущего к цели, ведь ему давно пора узнать правду. Он тяжело привалился плечом к дверному косяку, поднял голову и бесстрашно распахнул глаза. В спальне было двое; их чернильные силуэты чётко вырисовывались на фоне окна, подёрнутого потёками дождя, словно прозрачной занавеской. Тонкая, гибкая фигура стояла у кровати, чуть согнувшись в спине, судорожно вцепившись пальцами в изогнутое, металлическое изножье, и длинные, чёрные патлы, поделённые на отдельные пряди, свисали на лицо. Подле, на коленях, находился кто-то другой. И со смаком сосал, срываясь на мерзкие причмокивающие звуки. Это было так отвратительно, что хотелось прямо здесь и сейчас выблевать все свои внутренности. Чтобы остаться полым внутри, ничего не чувствующим искусственным телом без эмоций с какой-нибудь суррогатной херовиной вместо сердца. С Орочимару был Кабуто. В кривом силуэте можно было без труда угадать его нескладную фигуру, даже с распущенными волосами, рассыпавшимися по плечам, даже без очков и в такой нестандартной для него позе. Это был он, жадно насасывающий и полностью отдавшийся желанию удовлетворить. Его член тоже стоял колом и наверняка сочился смазкой. Это было омерзительно и невыносимо. Невыносимо омерзительно. В горле действительно заскреблась тонкими когтями тошнота. В голове подёрнулось сплошным туманом, сгущавшимся всё плотнее и плотнее и заполонившим черепную коробку, будто ядовитый газ. Новый стон отрезвил его, как влепившаяся наотмашь пощёчина. — Между нами всё кончено, — чужим голосом, хриплым и низким, сообщил он в темноту. Орочимару слегка вздрогнул и повернул к нему лицо. Невозможно было разобрать его выражение, только тускло поблёскивали его миндалевидные глаза. — Сасори… — в голосе ни удивления, ни испуга, а слабая грусть, такая нелепая и неуместная. Кабуто, выпустив изо рта член, тоже повернулся к Сасори и принялся таращиться, стыдливо прикрыв свои причиндалы рукой. Сасори нарочно делал вид, будто не видел его или не понял, кто перед ним. Если бы Орочимару изменял ему с кем-то хоть немного красивым или хоть немного умным, было бы не так противно, но Кабуто… Его собственный прихвостень, шпионящий для него то тут, то там. Крыса. Очкастое ничтожество, позволяющее с лёгкостью вытирать о себя ноги. Это было самым унизительным. Он споткнулся, поскорее убираясь из спальни, самой уютной комнаты, где они с Орочимару провели столько прекрасных и умиротворённых мгновений. Его трясло и ужасно хотелось выпить воды, словно его иссушили досуха. Качаясь и держась за стены, будто слепец, он медленно направился на кухню. Здесь он поскорее зажёг свет, зажмурившись и впившись пальцами в веки. Чёрные точки летали и расплывались перед глазами ещё какое-то время. Рука уже успела нащупать и достать стакан, как в дверном проёме появился Орочимару, запахнутый в розовый шёлковый халат. Ослабевшие пальцы разжались, и стакан, прокатившись по столешнице, со звоном упал на плитку. Сасори даже не пошевелился и не повернулся. Похожий на бесстрастного ангела Возмездия, он не произносил ни единого слова, как будто оно, даже одно-единственное, являло собой шанс на воссоединение. Глаза Орочимару слегка сощурились, и губы, поджатые в узкую полоску, не улыбались. — Ты должен был вернуться к утру, — хрипло произнёс он. — Как же твоё афтепати после выставки? — Художник — бездарный дилетант, и афтепати для невежественных пижонов, которые не в состоянии оценить искусство, — не глядя на него, ответил Сасори. — Ты должен уйти. Ты и твоя соска. — Он уже уходит. Но не я. Сасори круто развернулся, метнув в него уничижительный взгляд. — Ты думаешь, после всего, что я увидел здесь, всё будет так, как раньше? Думаешь, у меня совсем нет гордости, как у Кабуто, который, зная обо мне, мусолил твой член? Я не дам тебе выставлять меня дураком, Орочимару. — Перестань, — тонкий палец заскользил по гладкой поверхности холодильника. — Никто тебя дураком не выставлял. Ты сам себя так чувствуешь, в чём моя вина? Это тебе хватает пятиминутных ласк раз в месяц, а у меня высокое либидо. Мне мало. Кабуто знает, что он здесь лишь для физического удовлетворения, и на большее не претендует. Мы же с тобой по-прежнему пара. — Пара? — горько усмехнулся Сасори в ответ. — Наша с тобой близость сильнее физической, она духовная. Мы гораздо ближе, чем кто-либо. У нас общие цели, схожие интересы. Что ещё нужно для того, чтобы быть вместе? — Посмотри на этот стакан, Орочимару. Склеить его можно, но также можно и порезать губы о плохо склеенные края. — Что ты хочешь этим сказать? — Я тебе не верю больше. У меня достаточно самоуважения, чтобы держаться за узы, в которых нет ничего, кроме общих целей. У всех членов Акацук они общие, но я никого из них не тащу к себе в постель. Ты обесценил доверие, которое у меня к тебе было. Такие отношения мне не нужны. — Хорошо подумай, мой сладкий, я не тороплю. Для нас обоих слово «вечность» не пустой звук. Мы идеальная пара, наши отношения начинались так красиво. — Пока не сгнили в процессе. — Ты дорог мне. — Ты уже это продемонстрировал. И не называй нас парой. Когда в отношения вклинивается третий человек, пара перестаёт существовать, а отношения превращаются в фикцию. Повторюсь, я слишком себя уважаю, чтобы мараться о подобное. Прежде всего, я честен с собой. Орочимару замолк, не отводя от него взгляда. — Я никуда не уйду, — спокойно произнёс он, и голос его зазвучал глуше и печальнее. — Мы платим за эту квартиру пополам. Одна комната оборудована под мою лабораторию, и переносить её куда бы то ни было слишком затруднительно. — Тогда я сам уйду. — Куда? На дворе ночь и буря. Останься хотя бы до утра. — Нет. Я больше не хочу оставаться с тобой под одной крышей. Если бы не цели «Акацуки», я бы уволился прямо завтра. Только ради нового мира я готов терпеть тебя… Пойду, соберу вещи. Орочимару проводил его долгим, пристальным взглядом. Казалось, он действительно сожалел… например, о том, что… так глупо попался. Он действительно не видел в своих действиях причины для расставания. Измена физическая совсем не равноценна измене духовной. Смешивать это глупо. Кабуто как раз завязывал шнурки своих дешёвых кроссовок, когда Сасори навис над ним мрачной тенью. Тот уже было подумал, что, разогнувшись, получит по лицу, но услышал привычно гнусавое: — Ты уволен, Якуши Кабуто. И только? Уволен? Кому нужен такой босс, когда есть кто-то куда более блистательный, несравненный, мудростью своей приближенный к божественному уровню, а в своей чувственности схожий с восточным поэтом? Выпрямившись, Кабуто поправил очки, указательным пальцем прижимая их мостик к носовой перегородке. — Теперь я работаю на Орочимару-саму, — произнёс почти с торжественной хвалой. И так мерзенько улыбнулся, что потребовалось колоссальное количество силы воли, чтобы не влепить звонкую пощёчину, от которой след ещё дней пять горел бы на бесстыжем лице. — Можешь не уходить, уйду я, — отозвался Сасори, когда пальцы Кабуто коснулись ручки входной двери. — У меня и у Орочимару-самы будет ещё много времени для совместных вечеров, — сказал тот и исчез за дверью, мгновенно и бесшумно, совсем как крыса. Хорошо, что не потребовалось включать свет — так не хотелось видеть ликование в тёмных, круглых глазках этого очконавта. Не ясно, что им двигало, наивность или дурость, но Орочимару явно не из тех, кто отдаёт предпочтение кому-то одному. После Кабуто у него ещё будет множество партнёров. Он даже не раскаивался в том, что произошло. Но Кабуто не жаль. Совсем не жаль. И причин на то было предостаточно. Сасори повернулся и побрёл в гардеробную, где была аккуратно развешана одежда и в сложном неподдающемся разумному объяснению порядке расставлена обувь. Левая сторона принадлежала Орочимару, правая — Сасори. Свет здесь горел ярко и радостно, остро пахло лавандой, и угол чемодана торчал со стеллажа весьма намекающе. Хотелось схватить его, бросить на пол, собрать эпатажное орочимарово шмотьё и вышвырнуть за порог квартиры или даже из окна, чтобы любимые халаты и костюмы его летели вниз, заливаемые водой с неба, и упали в самую грязную лужу прямо под колёса мимо проезжающего автомобиля. Собрать все его склянки с жидкостями и вышвырнуть одну за другой вдогонку одежде. Но на беду или счастье, Сасори неплохо владел собой, а сделав так, он выставил бы лишний раз себя униженным и оскорблённым. Разум подсказывал ему, что всего достойнее будет спокойно удалиться с гордо поднятой головой, не примешивая истерические эмоции. Он вздрогнул, когда на его руку, сжимавшую вешалку с костюмом, легла холодная ладонь. Попыталась с силой разжать — вешалка грохнулась на пол. — Не хочешь попрощаться? — чужое горячее дыхание щекоткой обожгло ушную раковину. Этот голос, хриплый и томный, мог заставить отречься от разума, вскружить голову, будто бокал мартини. Мог одной фразой сбить ориентиры и увлечь за собой. Сасори, резко развернувшись, оказался с Орочимару нос к носу. Вдохнул головокружительный пряного, экзотического аромата. Губы напротив слегка раздвинулись в улыбке и коснулись его губ совсем невесомо, будто дуновение летнего, раскалённого ветра. Было в Орочимару что-то родное, что Сасори когда-то так сильно любил, но затем позабыл… заставил себя позабыть. Он напоминал ему о высоких песчаных барханах, золотых и дрожащих в знойном мареве, о звонких флейтах и будоражащих слух лирах, о чёрном блеске змей, отдыхающих на горячих камнях. Мираж, за которым хочется идти, но который никогда не будет твоим. — Твоего члена только что касались чужие губы, меня воротит от тебя, — тёмные глаза Сасори были расширены в задумчивости, но голос, вместо того, чтобы сочиться ядом, звучал с какой-то странной нежностью. — Значит, действительно всё? В следующий раз, когда ты соскучишься и придёшь ко мне, я в лучшем случае пошлю тебя. — Следующего раза не будет, Орочимару. И отвернувшись, Сасори принялся стремительно наполнять чемодан своей одеждой. Спустя полчаса он окунулся в самый разгар бури, трепавшей его бежевый плащ, как знамя поверженного врага и нещадно поливавшей ледяной водой. До гостиницы было рукой подать, но там ему сообщили, что все места заняты. Привокзальный отель ещё издали маякнул табличкой о закрытии на ремонт. Сасори, скорее, остался бы прозябать прямо здесь, на улице, чем вернулся в свою прежнюю квартиру. Однако он вспомнил адрес Зецу, у которого был однажды, помогая перевезти кадку с цветком в офис. К нему он и решил поехать. Промокший насквозь, продрогший до костей, он появился на пороге его квартиры в ужасно жалком состоянии, но даже несмотря на это, пытался держаться достойно. Его обычно взъерошенные короткие волосы лежали на голове тёмно-медной массой, с которой ручейками стекала вода, по вискам, носу, и с затылка прямо за ворот плаща. — Что ты здесь делаешь? — удивлённо спросил его Зецу, таращась на него, но не догадываясь пропустить внутрь. Он сам выглядел помятым и заспанным. Босой, во фланелевой пижаме в зелёную клетку, казавшийся сейчас совсем юным. — Пустишь на одну ночь? — флегматично моргнув, спросил у него Сасори, изо всех сил стараясь сдержать дрожь от холода. Без лишних слов Зецу раскрыл дверь пошире и отступил, впуская его в холл. В ноздри пахнуло травянисто-землистым и чем-то пудрово-нежным, как будто где-то в глубине квартиры давным-давно разлили духи, но так и не проветрили помещение. — Тебе нужна тёплая ванна с чередой, горячий зелёный чай с имбирём и спальное место, — рассудительно произнёс Зецу, не задавая лишних, бестактных вопросов. — Чувствуй себя как дома. И тут же ушёл куда-то вглубь коридора. Спустя мгновение зашелестела вода, набираемая в ванну. Оставив свой чемодан у входа, Сасори разулся и обнаружил в ботинках мокрые носки. Снял плащ и повесил на вешалку, равнодушно глядя на то, как стекает с него вода. Он ощущал себя проклятым бродяжкой без своего угла, призраком, слоняющимся между жизнью и смертью в стенах чужих домов. Но тем не менее его не покидало чувство правильности, как будто этот период без твёрдой опоры под ногами был дорогой к чему-то хорошему. Служил подвесным мостом между двумя судьбоносными точками. Назад пути не было, но впереди, несомненно, ждало именно то, чего он так долго желал. Он пока сам не понимал, что же это, но встретившись с этим лицом к лицу, он непременно поймёт. Вернувшийся Зецу смотрел на него с некоторой долей любопытства, но доброжелательно, хотя не сказать, чтобы раньше они много общались и тем более дружили — нет. — Ванна готова. Я пока заварю чаю. — Спасибо, — всё что мог выдать немного ошарашенный Сасори, дивясь такой заботе. Он взглянул на дверь, на которую ему указывали и направился туда по тёмному коридору, не освещавшемуся ни единым бра. Защёлки на двери не оказалось, ну и чёрт с ней. Хотелось поскорее скинуть с себя неприятно липнувшую холодную одежду и погрузиться в манящую воду, от которой исходил лёгкий пар. На пол полетел стильный пиджак винного оттенка, серая кашемировая водолазка и джинсы, от влаги облипающие ноги так, что снять их было ещё тем приключением. В ту же кучу отправилось и всё остальное — бельё, носки, часы с тонким, почти женским золотым ремешком. Погрузиться в тёплую воду было удовольствием сродни с оргазмом, и Сасори тотчас же прикрыл глаза в блаженстве, откинув голову на скрученное в валик полотенце. Он едва не дёрнулся, услышав над собой внезапное: — Вот твой чай. Глаза широко распахнулись. — Ты напугал меня, — проворчал он, проклиная знаменитую беззвучную зецову поступь. — Извини, — спокойно ответил тот. — Я принёс тебе чай. Сасори задержался взглядом на его лице — оно было совершенно бесстрастным, лишь лёгкая, непринуждённая улыбка вспыхнула на нём и тут же погасла. Ни смущения, ни похоти, ни навязчивого любопытства. Мужское тело явно не вызывало в нём никаких чувств, которых принято стесняться или стараться прятать. Именно то, что и нужно было сейчас. Сасори была нужна поддержка, а не чужая страсть, которую он непременно бы брезгливо отверг. Что ему до банального секса, когда сердце было разломано на куски. Он принял чай из рук Зецу с благодарным поклоном, и коснулся губами края чашки, отпивая немного. Горячий, терпкий напиток бодрил. — Гамак или футон? Сасори задумался, представив себя в гамаке, как пойманную муху в сетях. — Футон, — ответил он тут же. — Там халат, — Зецу ткнул пальцем на махровый халат мятного оттенка, висящий на крючке двери. — Тапочки, — кивнул на салатовые мякиши в углу. — Спасибо, — медленно моргнул Сасори и прикрыл глаза. Надо бы отблагодарить Зецу за его заботу, даже Орочимару не был на такое способен, и обычно вся его забота сводилась к сексу. Если бы не Зецу, ему пришлось бы ехать к Какузу, а там, он был уверен, ему не уделили бы и доли внимания. Какузу расщедрился бы на спальное место лишь после солидной оплаты, потому что никогда не помогал просто так.

***

Джузо представлял себе съезд Великих мира сего совсем по-другому. Где же звучные фанфары, под которые принято входить в зал? Где реки шампанского, вышколенные официанты, разносящие устрицы и чёрную икру в баночках из горного хрусталя? Где же громко объявляемые титулы, парад великолепнейших костюмов и украшения из бриллиантов на запястьях и шеях? Всё было настолько посредственно, что разочаровывало, и он огромным усилием воли заставлял себя не зевать. Несколько десятков человек в скучных повседневных костюмах сидели даже не в креслах, а на обычных стульях, чьи сиденья были обтянуты тканью с закосом под бархат. Ни одного фуршетного стола, ничего и никого лишнего, только господа и их телохранители, все до единого расслабленно глядящие по сторонам. Как будто проводился тренинг для среднестатистического офисного планктона без каких-либо претензий на роскошь и конфиденциальность. Постно и уныло. Как выходные, проведённые в торговом центре. Великие мира оказались в основном серьёзными стариками с упрямыми складками у поджатых губ. Они деловито прохаживались по отведённому для собрания помещению, чинно здоровались друг с другом и по-хозяйски осматривали аккуратно подсвеченный город за окнами. Глядя на них, невозможно было сказать, что они те самые, запредельно далёкие, как звёзды в чужой галактике. Скрывали они свою сущность просто мастерски. Джузо из-под ресниц не спускал взгляда с Итачи, прекрасно вжившегося в роль завсегдатая подобных мероприятий. Одетый в строгий костюм и спрятавший свои длинные волосы за шиворот пиджака, тот со скукой обводил серые стены, с равнодушием натыкался глазами как на господ, так и на их телохранителей, вежливо склонял голову на очередное приветствие. Никто не обращал внимания на незнакомого человека, как никто не задал вопрос, кто он и откуда. Если бы Джузо только знал, что всё будет так легко, он бы не нервничал перед мероприятием так сильно, а всецело доверился Итачи, как тому, кому досталась главная роль. Небольшое оживление случилось лишь тогда, когда в зале появился темнокожий статный мужчина в прямоугольных очках, подчёркивающих его внушительный нос. В нём было столько суровости и сосредоточенности, что сильно отличало его от остальных. Он взошёл на возвышение в одну ступень и обвёл всех присутствующих проницательным взглядом. Джузо вновь забеспокоился, когда внимание незнакомца ненадолго приковалось к Итачи, но затем тот хлопнул в ладоши, после чего телохранители ровным строем зашагали в смежную комнату. Двери за ними тотчас захлопнулись. Все широкоплечие гиганты рассредоточились кто где, а Джузо остановился недалеко от входа и силился что-нибудь услышать, но слов монотонного баритона невозможно было разобрать. Он немного успокоился, понимая, что всё идёт по плану. В комнате оказался кулер с водой и большинство устремилось к нему — должно быть им, также, как Джузо, было жарковато в костюмах, крепко стиснувших крепкие тела, будто рыцарские латы. Он взглянул на них мельком и снова попытался расслышать хоть что-нибудь — тщетно. Взглянув на бархат тёмного неба за окном, он вдруг стал думать о предстоящей ночёвке, о том, где же ему лучше расположиться в номере, когда они вернутся. Он не стал бы заваливаться с Итачи на один футон. Из уважения и из целей безопасности. Кто знает, как его чёртово тело отреагирует на такую близость. Не хотелось бы смущать Итачи стояком или бесконтрольным поведением, если вдруг ему совершенно сорвёт башню. Самозабвенно кружа в лабиринтах своих мыслей, он двинулся к кулеру, когда остальные гиганты уже рассосались, протянул руку к стаканчику из модифицированного крахмала, стараясь не удивляться его прочности, налил воды похолоднее. Пальцы неожиданно дрогнули, когда он поднёс стакан к губам. Почти половина вылилась на его отутюженную рубашку. — Блядь, — невольно выругался он, залил воду в рот, швырнул стакан в урну и вдруг увидел чёрное дуло пистолета, нацеленное прямо на него. Какого же чёрта? Что он сделал не так? Один из телохранителей держал его на мушке, а другие, чья хмурые лица выражали крайнюю озабоченность, в любую секунду готовы были наброситься — сомневаться не приходилось. Щелчок предохранителя раздался позади и, обернувшись, он увидел ещё пару пистолетов, нацеленных на него. В следующее мгновение кто-то грубо толкнул его к стене с пустыми полками. Слева послышался ещё один щелчок и полки бесшумно отъехали, обнажая тёмный проход в стене. Джузо снова лихорадочно принялся прокручивать в голове свои недавние действия. Сматерился ли он или был слишком неуклюж, облив себя, но это было что-то, что послужило обнаружить в нём чужака. Он призвал всё своё мужество, чтобы хладнокровно принять то, что ему уготовано, но мысль об Итачи свербила в мозгу чересчур усердно. Разоблачат ли его из-за него? Убьют ли их на месте? Он был готов взять всю вину на себя, лишь бы подозрения не пали на его напарника. Зачем пропадать зря такому молодому и красивому? А он, престарелый демон, уже достаточно пожил на этом свете. Чёткий луч света разрубил темноту — из-за плеча Джузо светили фонариком, прокладывая видимый путь вперёд. Он не видел наверняка, но догадался, что его взялись сопровождать не все телохранители, однако их было не менее десяти, и даже если он наподдаст двум-трём, остальные его повяжут. А тем более в таком неудобном, узком месте. Беспокойство ослабляло его, но вера в то, что Итачи в безопасности, нивелировала страх настолько, что он готов был вычудить ещё сильнее, чтобы забрать и остальных охранников сторожить себя. Итачи должен успеть бежать, и на всякий случай прямо к Лидеру-саме, если вдруг здесь начнут шерстить каждый закоулок. Чёрт, похоже актёр из него ну совсем никудышный, раз его так быстро обнаружили. Шли они совсем недолго, прежде чем добрались до тускло освещённой комнаты, похожей на подвал. Затхлый воздух затруднял дыхание и забивал нос неприятными, сырыми запахами. Джузо обвёл охранников взглядом — их было девять. Он смог пересчитать всех, когда они полукольцом окружили его. Один пистолет по-прежнему был направлен на него твёрдой рукой, и курок уже нетерпеливо спущен. — Кто ты такой и как здесь оказался?! — прорычал один из гигантов. Его бесстрастный взгляд впивался, как острый дротик. — Я здесь ради информации, — стараясь не растерять уверенного тона, ответил Джузо . — Кто ты и как здесь оказался?! — снова повторились вопросы. — Убрал телохранителя одного из тех, кто в главном зале, и занял его место. — Его имя! Джузо колебался. Можно было назвать совершенно вымышленное имя, но за ложь легко поплатиться смертью. Он решил следовать плану, по которому ему удалось убрать телохранителя того самого представителя, что заменил даймё. — Его имя я не стану называть. Вы все знаете друг друга, правильно? Значит, следуя простой логике, я убрал охранника того, кого вы видели сегодня впервые. Взгляд напротив не смягчился, но и не стал жёстче. — На кого ты работаешь? — Хрена с два я вам скажу. Мгновенно вскинулась рука, и тяжеленный кулак обрушился на его нос. Что-то противно хрустнуло внутри, на белоснежную рубашку хлынул поток крови. К счастью, Джузо отлетел прямо на одного из охранников, навалившись на него, но устояв на ногах. Из глаз почти посыпались искры, а боль рухнула на него пудовой массой. И если бы не чувство, что он делает всё правильно, он попробовал бы договориться с этими орангутангами. Вид крови словно послужил сигналом не сдерживать агрессию, и сила её выливалась градом ударов могучих кулаков, что посыпались на Джузо со всех сторон, несмотря на его храбрые попытки отбить их и защититься. Казалось, эти люди были движимы не только желанием уберечь своих господ от дерзкого вражеского проникновения, но и банальным страхом наказания. Иначе как было объяснить то, что хладнокровные, натасканные сдерживать свои эмоции люди превратились в безумцев, остервенело дубасящих целой толпой одного противника, словно свора деревенщин, напившихся дешёвого пойла. Боль отошла на второй план, когда Джузо вновь подумал об Итачи. Лишь бы и Элитной Заднице не оказаться в кольце этих зверей. Поддерживаемый отвагой и любовью, он продолжал сражаться и даже смог лишить сознания одного из охраны и изрядно разбить лица ещё нескольким. «Не убивать! Его ещё ждёт допрос!», — выкрикнул кто-то из толпы, на что остальные разочарованно загудели. Джузо уже почти ничего не видел из-за крови, заливающей его лицо. Должно быть, они превратили его в месиво. Губы горели огнём и ощущались корки запёкшейся крови, саднило всё лицо, казавшееся вспухшей подушкой. Расчётливый удар в висок свалил его на пол, где его продолжили пинать ногами, и защититься от этого было совершенно невозможно. Стиснув зубы, он изо всех сил держался, чтобы только не издать даже лёгкого стона. Он не хотел доставлять такого удовольствия этим мясникам, и ему удавалось это ровно до той секунды, пока чья-то тяжеленная подошва не опустилась на кисть его руки. Раздался такой мерзкий хруст, что его наверняка расслышали все в округе. С губ Джузо сорвался мат вперемешку с болевым стоном, и тут же следующая порция пинков лишила его сознания, хотя сам он в последнюю секунду подумал — это Костлявая пришла по его душу, чтобы заставить ответить за все грехи, которые он совершил на этой земле.