Рассвет пришёл

По всем законам комического жанра и глумления вселенной можно было догадаться, что ранним утром дождь таки прорвётся из купола неба, подбитого свалявшимся мехом туч. Из почти неощутимой ночной измороси на рассвете он заколотил по земле тяжёлыми редкими каплями, грозясь разойтись мощным ливнем. Прямо как в былые времена в месте прошлого офиса Акацук. Не то, чтобы Какузу удивился или огорчился, ощущая, как очередная холодная пуля дождя летит ему за шиворот или в лицо, но это утро и так не было утром его мечтаний; а уж ожидание поезда в дерьмовую погоду медленно, но верно пробуждало в нём тихо дремлющий гнев. Из усмиряющего — компания подобралась приличная. Конан и Итачи стояли рядом чинно и почти неподвижно, не голося во всю глотку, как они проклинают судьбу находиться здесь в столь уродливое утро, без стенаний и вздохов, без пустого трёпа. Такие бабы на вес золота, жаль только, что не блондинки. Это было единственным их недостатком. Впрочем, долго маяться в ожидании Акацукам не пришлось — скоростной поезд серебристым патроном примчался секунда в секунду, заставив стылый воздух вздыбиться и ожить. Огромная толпа, мгновенно организовавшись цепочкой, торопливо ринулась в открытые двери. Какузу по-джентльменски отступил на шаг, давая возможность Конан и Итачи встать перед собой. Им предстояло ехать менее получаса — сущий пустяк. Но в пути была возможность заняться делом: пролистать биржевые новости, к примеру, или просмотреть котировки. Последняя покупка акций воодушевляла и обещала солидную прибыль, и всё же какой-то мерзкий червяк подтачивал изнутри. Это выводило Какузу из себя. Предоставив выбор мест сначала Итачи и Конан, сам он пристроился почти в проходе, и всё следующее время его глаза бегали по надписям и заголовкам в открываемых вкладках браузера. Ничего не предвещало проблем, пока в один момент его зрение не зацепилось за ломаную кривую, устремляющуюся вниз на графике котировок ценных бумаг некоторых IT-компаний. Она насмешливо скатывалась куда-то к херам, а главное, такой показатель установился всего за сутки. Всё ещё списывая это на чью-то неудачную шутку, Какузу ткнул на экране смартфона следующую вкладку и решил ещё раз пробежаться по новостям. «…Очередное ужесточение регулирования в секторе технологических компаний привело к падению на торгах. После публикации проекта правил, направленных на предотвращение недобросовестной конкурентной борьбы в Интернет некоторые крупные инвесторы стали избавляться от акций IT-компаний и…» И дерьмо. Какузу едва сдержал себя, чтобы не расплющить мобильник о голову впереди сидящего деда — рука его побелела от напряжения, сухожилия едва не затрещали. Он ввалил в грёбаные акции достаточное количество денег, чтобы иметь право сейчас всё тут разнести. Его потряхивало в исступлённом негодовании, жилка на виске отчаянно пульсировала, и ему так хотелось кого-нибудь убить. Любое слово, любой жест были способны сейчас сработать детонатором его ненависти к этому миру в целом и к государственной администрации в частности. Только вот сонные, застывшие в дремоте люди вокруг не были способны ни на то, ни на другое. Все вокруг досыпали, склонив головы к своей груди, и тишина сконцентрировалась такая, что было слышно, как в стекло бьётся полумёртвая муха. Ублюдочная государственная машина, натужно делающая вид, будто ей есть дело до интересов потребителей. Нецелесообразные законы. Прогнившая система. Дерьмо. Спустя пару минут Какузу чуть отпустило. Он стал снова способен осмысливать свои действия, и теперь вместо того, чтобы выискивать жертву для битья, сосредоточился на обмозговывании того, как выйти из этой ситуации с наименьшими потерями. Поезд летел вдаль, прорезая расстояние — Какузу пялился в экран мобильника. Поезд остановился на нужной Акацукам станции — Какузу всё ещё пялился в экран мобильника. Он продолжал пялиться туда на ходу всё то время, пока его коллеги следовали по стрелке навигатора, чтобы добраться до нужного адреса. Он шёл за ними, но не мог оторваться от экрана. Им повезло — в этом городе не было дождя. Здесь вообще ничего не было, кроме длинных рядов двухэтажных однотипных домов, подпоясанных проводами, и узких, линейно прямых улиц, изредка сцепленных друг с другом перекрёстками. Ни золотых павильонов старинных замков, ни деревянных ансамблей культовых построек, таких, как синтоистские храмы, или любой другой монастырь, что призваны разбавить параллельно наштампованные бетонные коробки. Обезличенные улицы казались почти безлюдными, если не считать автомобилей, понуро плетущихся куда-то словно бы не осознавая цели. Унылое местечко, если честно, и заплутать тут было как нефиг делать. Конан и Итачи шли впереди, сверяясь со стрелкой на карте мобильника, покоящегося в тщедушной женской руке. Изредка с их губ слетали короткие, тихие фразы; шум шагов глухо отдавался от повидавшего виды асфальта, коим были залиты тротуары. Всё, что спасало это место — низкие кусты растительности, пусть и неухоженные в основном, но тем не менее облагораживающие хоть сколько-нибудь однообразный пейзаж. Навигатор вёл сначала строго прямо, мимо тянувшихся к горизонту идентичных домов, похожих на «размноженные» объекты в дешёвых видеоиграх. Затем, наоборот, взялся петлять, словно сомневаясь в выборе правильного пути. Неудивительно, что местные сбиваются в какие-то сомнительные секты, выдумывают себе объекты поклонения и пытаются себя хоть как-нибудь развлечь. Город был похож на Минойский лабиринт, из которого невозможно спастись и внутри которого причислить себя к числу живых слишком сложно. Наконец они остановились возле непримечательного, типичного для этих мест строения — бежевого ровного куба, чрезмерно опутанного проводами, словно сдерживаемого путами от побега. Оно туповато глазело на Акацук большими отворёнными окнами — так смотрит курица на того, кто оказался впереди неё, не в силах собрать зрачки у переносицы. Настежь распахнутые двойные тонкие двери не вызывали желания войти внутрь, потому как оттуда доносился ровный монотонный гул, стянутый в одну ноту. Словно гудел улей накурившихся пчёл или кто хором псалом выл над усопшим. Итачи и Конан перебросились взглядами, остановившись у порога и раздумывая над тем, можно ли им войти. Они могли выглядеть чужеродно на фоне всеобщего религиозного экстаза, ведь никто из них не знал, что отличает всех этих людей. Фанатики обожают демонстрировать поклонение избранному Богу не только молитвами, но и внешним видом, и будь на них надеты рэкл, паранжа или любой другой атрибут религиозной принадлежности, то любой, кто явится в гражданском, может привлечь к себе ненужное внимание. Кто знает, как они относятся к тем, кто не относит себя к их вере… Какузу было глубоко плевать, он не собирался и ногой туда ступать, пока толпа не разойдётся. Слишком уж изнутри тянуло дурным металлическим запахом вперемешку с людским потом. К тому же у него было важное дело, не терпящее отлагательств. — Вы идите, если нужно, я вас здесь подожду, — не глядя на коллег, своим низким тембром промолвил он, всё ещё сверяясь с графиком и высчитывая цифры на калькуляторе мобильника. — Если фото надо сделать, давайте сами, я занят. — Если придёт кто-то посторонний, пожалуйста, предупреди, — бесстрастно мазнув по нему взглядом, попросил Итачи. — Ага, — и углубившись в свои размышления, Какузу перестал замечать и его, и Конан, и даже противный нескончаемый гул, перемежаемый теперь сильным голосом, взывающим к своей пастве нараспев. Итачи и Конан скрылись внутри — тьма сожрала их заживо вместе с тенями. На всякий случай окинув взглядом пустую улицу, Какузу убедился, что никто не думает сюда соваться. Теперь ему надо было позаботиться о своих финансах, ведь единственный Бог, на которого он рассчитывал, -капитал. Блеющий голос изнутри здания затих, за ним следом стал вещать другой, твёрдый и звучный, но воодушевлённый настолько, что, казалось, проглатывал целые слоги. Какузу некогда было вникать в смысл слов, тем более, что они долетали до него почти неразличимыми. Вместо этого он тряханул свой телефон и закрутил головой в поисках места, где можно было бы удобно устроиться. Вспухший возле входа асфальт, как гнойник, прорывался кривыми старыми корнями полусдохшей коряги, в которой уже давно не было жизни. Зато к ней можно было прислониться спиной и погрузиться в свои расчёты, не дававшие бы потерпеть крах и вернуть себе хоть какой-то процент вложений. Для начала нужно было основательно оценить масштаб потерь, а затем подумать над дальнейшими действиями. Пальцы целенаправленно тыкались в экран, в голове возникли целые потоки цифр, чёткие и структурированные, расставленные согласно известным законам. Мозги от перенапряжения едва ли не скрипели. Никто не выходил из здания, никто не проходил мимо; голос, льющийся и льющийся изнутри то затихал, то набирал исступлённые ноты, и редкие автомобили, шуршащие шинами по дороге немилосердно заглушали его. — Какузу, — сквозь шестизначные цифры продрался к нему неожиданный голос Конан. — Они заканчивают, нам нужно будет задержать одного из проповедников, выступавших сегодня, и попытаться задать ему нужные вопросы. Тот с огромным нежеланием оторвал взгляд от цифр на экране и взглянул на неё исподлобья, намекая, чтобы та убиралась подальше. Конан этим не проймёшь. Она скупа на эмоции и наименее ранима из всех Акацук вместе взятых, даром что баба. Какузу пришлось убирать свой телефон во внутренний карман пиджака и плестись за ними поодаль, ожидая, когда выплеснется толпа. Они отошли к следующему кубу — обычному типовому жилому дому, отличавшемуся от остальных разве что номером, привинченным на металлической пластине к фасаду. Им не было нужды слишком скрываться, но и выставляться под чужие взгляды тоже не хотелось. Не прошло и секунды, как тьма внутри импровизированного храма закопошилась, ослабла на мгновение от резких огненных всполохов и разродилась самыми жуткими чудовищами, которых только можно отыскать в полных горячечного бреда снах. Зарёванные тётки с блаженными лицами, подрагивающими пальцами теребящие на себе одежду, тощие парни, которых Какузу про себя окрестил, конечно же, как баб, с неухоженными патлами и просветлённым видом озирающиеся вокруг, девицы с блеском безумия в глазах и распоротыми улыбкой лицами, перешёптывающиеся между собой, и ещё много всякого нечестивого сброда, выглядящего, как беженцы, дорвавшиеся до чужого рая. Вот они, последователи новой религии, которая должна была тягаться, по мнению Лидера, с мировыми вероучениями. Их хотелось поскорее сжечь на костре инквизиции, ибо брезгливость — вот всё, что возникало, глядя на них. Это чистое безумие — брать у таких интервью, и всё, чего можно с помощью него добиться это позор и клеймо жёлтой газетёнки. Должно быть, у Лидера, да и всех СМИ, которые видели в этой шобле какую-то угрозу, снесло крышу. — Лидер хочет, чтобы следующий номер выиграл приз на топовое сортирное чтиво? — принялся рассуждать Какузу вслух. — Ему нужно слить номер? Почему мы должны брать интервью у кого-то из этой кучи отбросов? — Вот, взгляни, — в ответ Итачи протянул ему какую-то тонкую брошюру, отпечатанную на дешёвой бумаге. Неохотно взяв её у него, Какузу всмотрелся — бумага была заполнена плотным текстом и бессмысленными ритуальными знаками, являвшими собой простейшие геометрические фигуры. — И? — оторвав от ереси взгляд, зыркнул он на Итачи. — Прочти, — терпеливо-безразлично попросил тот. Брови Какузу нехорошо сдвинулись к переносице. — Даже ты, Итачи, способен действовать мне на нервы, — не преминул высказать он, глуша раздражённые ноты. Ему пришлось взяться за чтение из чувства долга и просто потому, что, несмотря на бесстрастный тон, в глазах Итачи, как ему показалось, принялась концентрироваться тьма. Тьма — сигнал к началу спектакля, или как там говорилось у Сиибаши. В любом случае, Какузу не был готов к чужим истерикам, даже если то, что истерика исторгнется из Итачи равно 0,0000000001%. Он примял бумагу, нарочито сильно зажав её между пальцев и выказывая тем самым холодное пренебрежение. Поток чужого сознания обрушился на него, как водопад в период разлива рек. С разбегу в карьер — так можно было охарактеризовать то, что вымарало бумагу. Текст хватал мёртвой хваткой с первых строк и, придушив бдительность ложными понятиями и словами-амёбами, принялся психологически насиловать на всём его протяжении. Бил по эмоциям, бравировал эвфемизмами, возбуждал фальшивые желания и искусственно навязывал их с помощью словесных ухищрений. Следование данному пути обещало бессмертие, не более-не менее. Какузу окончательно скомкал книжонку, остановившись на фразе: «Бессмертным станет лишь тот, кто умрёт раньше прихода смерти». — Будто мне всё это интересно, — пробормотал он. — Тот, кто это написал, сущий псих. — Здесь используются сильные методы психологических манипуляций, — устремив взгляд вдаль, произнёс Итачи. Сам он тоже не выглядел ни грамма впечатлённым, выдавая это, как простой факт. — И что мне делать с этой информацией? Знаешь, я не в том настроении, чтобы вести светские беседы, — и, швырнув комок грубо смятой бумаги себе под ноги, Какузу вновь вперил свой взгляд в экран мобильника, чтобы продумать последний ход вложения остатков средств. — Вон он, — прошептала Конан, но он больше не поднял головы. Валюта золотого обеспечения. Стабильная валюта без резких скачков с самым низким уровнем инфляции. Золотые монеты. Не то. Всё не то. Что если действовать прямо в противоположном направлении? Ведь главное — приумножить, а не сохранить. Нет. Играть на неустойчивой валюте всё равно, что в русскую рулетку, а Какузу ненавидит полагаться только на одну судьбу. Ему ближе тщательный расчёт, чтобы продумать вариабельность действий. — Добрый день, не найдётся минутка? — отмороженный голос Конан прошиб его выстроившиеся в цепочку мысли. Брешь тут же затянулась новыми звеньями идей: криптовалюту сейчас тоже качает, как пьяного на тарзанке. Пай в винном фонде? Нет, снова не то. Арт-объект — ни в жизнь. — Эй, кто вы такие? — чужой громкий голос возвысился недовольством. — Корреспонденты редакции «Акацуки», может, слышали о ней? Нужно рассмотреть облигации, но только компаний с высокой долей собственного капитала в активах, чтобы могли разобраться со своими долгами в случае чего. Процент прибыли невелик, но достаточен для сокращения суммы потери, пусть даже и время для возвращения её не менее двух лет. — Опять корреспонденты? — в голосе засквозило преувеличенным унынием. Как же болят глаза. Какузу крепко зажмурился, снова распахнул их, чувствуя неприятную резь. К мелькающим чёрным точкам присоединились ещё и красные пятна, то растекавшиеся и бледнеющие, то собиравшиеся в один алый потёк. Надо перестать пялиться в экран, а не то придётся снова капать те сильнодействующие капли, прописанные странным хлыщом, гордо именующим себя офтальмолог. Он отвёл руку с телефоном от лица подальше, сморгнул в который раз, а затем его взгляд встретился с незнакомцем. И застыл. Это должен быть один из тех чахлых уродов, что вывалились из здания вместе с остальными одержимыми, с бесцветными жидкими патлами, с узловатыми пальцами, венчающими дрожащие руки, или кто-то в грубой сутане, подчёркивающий свисающий до пупа живот и нервно теребящий редкую бороду. Но он просчитался. Незнакомец выглядел, как мечта, рождённая одной из долгих, бессонных ночей. Когда лежишь в испарине на промокшей подушке с крепким стояком под одеялом и чугунной тяжестью во всём паху, и бурная фантазия подбрасывает всё более и более интимные тонкости выдуманной идеальной картинки. И вот та самая материализовавшаяся картинка стоит сейчас прямо перед ним в слегка развязной позе, будто в ожидании сиюминутного соития, отнюдь не со смирением во взгляде. Полный мятежного духа, пылающего в глазах. С бесшабашной грацией уличного танцора, угадывающейся даже в статичной позе. Джинсовая ткань плотно обхватывала безупречную скульптуру его ляжек, подчёркивала длину его ног. Дерматиновая куртка, призванная прикидываться натуральной кожей, выдавала в нём если не пижона, то показушного позёра, но это с лихвой компенсировалось благородно-холодным оттенком светлых волос, их серебристым блеском и образцовой укладкой. — Думаю, мы нашли того, кто нам нужен, — с официальной любезностью вновь заговорила Конан. — То, как вы произносили речь, заявляет о вашем потенциале. То, как вы звучите на бумаге, с головой его выдаёт. На шаблонного проповедника какой-нибудь рядовой веры он не похож. Слишком много самодовольства во взоре, слишком бешеный заряд сексуальных флюидов источает, хотя вряд ли сам это осознаёт. Одежда до раздражения вульгарна. Вид невозможно напыщен. А где же смирение, воздержание, кротость — те основы, на которые опираются большинство религий? При взгляде на него думаешь о чём угодно, только не о собственной добродетели. Сложно о ней думать, когда тесно в штанах. Ему бы рекламировать парфюмерию или джинсы на огромных мультимедийных баннерах, гордо созерцающих с фасадов небоскрёбов, а не дешёвыми берцами по ветхому асфальту скрести в этой глуши. — К чему это ты ведёшь? Хочешь встать на истинный путь познания Джашина? — хамовито вскинулся тот, пряча руки в карманы джинсов. — Надеешься на персональную проповедь? — Нет, другое, — не теряя дипломатического спокойствия, призналась Конан. — Мы уже обратили внимание на ваш талант в мастерстве слова. Манипуляции сознанием немало нас впечатлили, несмотря на религиозную специфику, с которой был подан текст. — Ебать ты дичь, веслом битая, чё те от меня надо? Глаза Какузу расширила чуждая оторопь, и с губ слетело машинальное «Оо-о». Идеальная картинка смялась с хрустом и туго спрессованным комком упала под ноги. Рядом с той брошюрой, которую он выбросил несколькими минутами ранее. — Мастерство слова на высоте, верно вы подметили, — угрюмый взгляд перекочевал на Конан. — Интервью получится достойным журналистской премии. Он вернул проповеднику свой взгляд, и наткнулся на ответный, вспыхнувший настораживающими бесовскими всполохами. — Они хотят его завербовать, — коротко пояснил Итачи. — Вы его слышали? Вы уверены, что брошюру написал он? — в густой бас затесались ноты скепсиса, в сторону Итачи Какузу даже головы не повернул. Проповедник вальяжно перенёс вес на другую ногу, скривив рот в кособокой ухмылке. — Любой безбожник, побывавший на проповеди и прочитавший мою брошюру, на один шаг приближается к пониманию Истинной Веры, — его глаза, как некстати, просканировав Какузу с головы до ног, остановились на подошвах его дорогих ботинок, сузились на мгновение, и тут же неестественно расширились. У левой подошвы он явно заметил кривой, припыленный комок бумаги. Скрюченная в шар обложка была немедленно узнана — как пить дать, потому что поднятое лицо исказилось и побледнело, словно в предсмертных судорогах. Брови изломались, обескровленные губы раскрылись, готовые излиться тирадой. — И кто блядь это сделал?! — в неистовстве заорал он. Некоторые прихожане, проходившие мимо, в испуганном недоумении оглянулись, тут же ускорив тут шаг. — Ну я, — хмуро глядя на представление, заявил Какузу. — Ты?! — кисти рук, сжатые в кулаки, едва не прорвали карманы, пока проповедник в бешенстве выдирал их оттуда. — Уши жертвенной кровью залило? Ещё раз повторить? — Те хана, мужик! Именем Бога, я тебя покараю! Скудный металлическим отсвет убийственно сверкнул из-за его спины, когда он завёл туда руку. И в следующую секунду с бесноватым выкриком и ожесточённой гримасой психопат кинулся прямо на Какузу, направляя на него оголённое остриё лезвия. По лицу бежала перекошенная улыбка, воздух, взвившийся от бешеной энергии, казалось, полыхнул жаром. Конан застыла к лёгком смятении, ожидая, что же Какузу будет предпринимать. Кому-кому, а ему довелось иметь дело с такими болезными. Тюрьма — не чистилище, но оттуда видны приоткрытые его врата. Там приходилось много драться, и правила боя получилось усвоить на собственной шкуре, на которую покушались все кому не лень, от новоиспечённых дрищеватых заключённых до надзирателей с твёрдыми дубинами, если повезёт, и а если нет — вооружёнными дзютте. Брызги крови, окропляющие грязный, каменный пол, мерзкий хруст костей в антураже скелетов клеток. Он не был ординарным слугой финансовой системы, приклеенным до конца своих дней задом к стулу, а глазами — к монитору. Он был монстром, которого система эта пережевала и выхаркнула на дно выгребной ямы. Ему удалось выползти из неё живым, и это сделало его тем, кем он был прямо сейчас. В голове не щёлкнуло ни единой мысли уйти в сторону, когда он, словно стоп-кадрами, выхватил зрением прямую угрозу. Сделай он так, на него бросятся опять и могут оказаться быстрей. Оставалось время для минимального манёвра, после чего его нога нанесла боковой удар крепкой подошвой летевшему на него ублюдку прямо в кисть. Нож улетел с холодным звоном на асфальт, и нападающий остался полностью обезоружен. Шипя и изрыгая порцию отборных матов, тот даже не успел среагировать, когда Какузу произвёл новый, стремительный выпад и схватил правую кисть — ту самую, что мгновение назад держала нож. Крепко сжатая его пальцами и взятая на излом, та неестественно согнулась — он готовился сжать правую руку у проповедника на шее. Ублюдку конец. — Какузу, — окликнул Итачи, и голос достиг его ушей прежде, чем пальцы сомкнулись на желаемой цели. Они разжались, рука скользнула вниз, за ней последовала вторая, освободив чужую кисть. — Сука, как же больно! — завопил тяжело дышащий поверженный проповедник, прижимая к себе пульсирующую болью руку. — Ёбаный мудозвон! Ты должен просить покаяния! — Ты заслужил. — Не за меня, урод! За оскорбления Великого Джашина и богоугодного писания! Невыносимо. Хотелось бы закончить начатое и избавить всех от ора, исторгающегося из лужёной глотки. Невменяемое фанатьё всегда нетерпимо к иным взглядам, лишено критического мышления и настырно навязывает своё видение другим — это истина так же логична, как большинство математических формул. — Если вы притащите в офис этого дегенерата, Лидер вышвырнет в ту же минуту, как только он откроет свой рот, — резонно заметил Какузу, отчего-то до сих пор рассуждая с рациональным расчётом. — Я связывалась с ним во время проповеди и отослала фото нескольких страниц текста. Он дал добро, — спокойно возразила ему Конан. — Как хотите, ваше право. Но он бросается на людей с ножом и проталкивает свои сектантские идеи. Радость психиатра в чистом виде. — Позволь это решать нам, — мягко ответила ему Конан и, не желая терять время в перепалках, снова обратилась к баюкающему свою руку проповеднику. — У нас к вам есть предложение. Как вас зовут? Нисколько не сомневаясь, что последует матерная тирада, Какузу глубоко вздохнул и отошёл чуть подальше, водя воспалёнными глазами по плоским крышам безынтересных домов. Ветер поднялся, гоня с востока свору туч — кажется, и здесь прольётся дождь. В довершение к творившейся вакханалии. Самое несвоевременное и самое нелепое задание, которое только можно себе представить, перетёкшее в ещё более воспалённый бред — захотеть нанять фанатичного психопата. У Лидера в последнее время что ни идея, то полный провал. — На хер мне сдались ваши предложения! — раздался позади шумный вопль, метавшийся где-то рядом с истерикой. — Бугай сломал мне клешню, и кто за меня флаеры завтра раздавать будет?! В зубах мне их держать, а?! — Кем вы работаете? — не сдавалась Конан. Её невозмутимый тембр чрезвычайно резко контрастировал с пронзительным ором психа. — Временный безработный… Кто бы сомневался. — … Въёбываю за идею. — Мы хотим предложить вам занять вакантное место в рядах нашей редакции с пристойным окладом. Брови Какузу стянулись к переносице в реакции на озвученную фразу. Нет, этого не будет. Или Лидер будет начислять недоумку зарплату, изымая из своего. Он, конечно, ждал блондинку… такую и ждал, излучающую пылкую энергию, с великолепно сложенным чувственным телом, но только не олицетворение испорченности с помойным ртом и дефективным расстройством рассудка. Вот это точно нет. — Почему я должен вам верить, нечестивые атеисты?! — Наша редакция именуется «Акацуки», как я уже говорила, и она довольно известна. Идея заключается в том, чтобы завладеть общественным сознанием и изменить всеобщее отношение к установившейся системе, ведущей в никуда. — Окстись, корова! Класть я хотел на любые идеи, кроме прославления моего Бога! Какузу обернулся. Только бабских разборок тут ещё не хватало. Если так и дальше пойдёт, проповедник накинется с кулаками на Конан, и тогда ему самому снова придётся ввязываться в драку, потому как безопасность Конан Лидер доверил ему. — Вы сможете делать это и дальше, но, работая в СМИ дело пойдёт намного быстрее, — пропустив оскорбление мимо ушей, та методично продолжала гнуть своё. Непоколебимость — её лучшая черта характера, несмотря на внешне кажущуюся отрешённость от внешнего мира, хотя, наверное, именно она помогает ей не реагировать на раздражители. Будь Какузу сейчас на её месте, ублюдок пылесосил бы носом придорожную пыль. Показушное хмыканье, указывающее на сохранившееся недоверие, изверглось во вне из пошлого рта, а затем и порция тупых вопросов: — Дадите мне место для колонки про Джашина в вашей говёной макулатуре? Хотите меня подкупить и использовать мою одарённость? — Наш Лидер всё объяснит при очной встрече, — изящно ушла от ответа Конан, как будто бы даже невесомо улыбнувшись. — Как ваше имя? Было заметно, как колеблется проповедник, с гуляющим по сторонам взглядом не цепляясь ни за один предмет, пока не остановился с какого-то хрена на Какузу. Ещё мгновение на проблеск осмысления. — Я блядь Хидан, — с разухабистой ухмылкой на лице заявил он, продолжая пялиться почти не моргая. Обаятельная зараза, даже несмотря на свой быдляцкий сленг. А то, что блядь, это с самого первого взгляда было понятно. — Хидан, можем ли мы ожидать вас в редакции? — с трудом перетянула на себя его внимание Конан. — Ехать в соседний город. Там нет ни единого прихода Джашина, стоит упомянуть, и есть возможность это исправить. — Если валить отсюда, то сейчас, — вдруг сменяя гнев на милость заявил проповедник. — Только за манатками надо зайти, это неподалёку, — и махнул здоровой рукой к западному району. — Оставил у одного мудака, который помогал мне с флаерами для следующей сходки имени Джашина. И кому мне теперь навесить их раздавать? Здесь проповедников, включая меня, всего пять, и все, кроме меня, припизднутые долбоёбы. Пять фанатичных адептов одной вшивой секты на маленький, неприметный городишко, и каждая сходка которых собирает около ста припадочных прихожан. Такими темпами мало-помалу приверженцев будет значительно больше. Люди здесь со скуки помирают, вот и вся причина объединения в религиозные группы. И если он пишет так, как говорит, у них могут возникнуть большие проблемы — Лидер после очной оценки такого дегенерата захочет испить их крови. — Встретимся через час на вокзале, — невозмутимо произнесла Конан, не смущаясь, похоже, вообще ничего, что демонстрировал неуёмный проповедник. — Дайте свой номер. Если скинете данные паспорта, мы забронируем вам билет. — На меньшее я и не рассчитывал, — с усилившимися симптомами самодовольства заявил тот, вдруг беззастенчиво, медленно и плавно потянув за бегунок замка своей куртки. Того гляди начнёт изгибаться в прелюдии эротического танца. Дешёвый провокатор. То, что под курткой оказалось, заставило Какузу вновь вздёрнуть брови — из разъехавшейся молнии замка бесстыдно проглядывал голый торс, превосходно вылепленный торс человека, не гнушающегося физическими нагрузками. Что за публичный стриптиз устроил этот чёртов эксгибиционист? Почему у него под курткой нет даже намёка на одежду? Что дальше? Штаны к коленям сползут? Однако полоумный Хидан всего-навсего порылся во внутреннем кармане своей щегольской куртки и вынул оттуда разбитый хлам, которым на деле оказался мобильник. После этого голое тело исчезло — можно было спокойно выдыхать. Пока они с Конан обменивались номерами, Какузу не преминул случаем подойти к наблюдающему на всё со стороны Итачи и вполголоса спросил у него, желая вытянуть ещё одно мнение: — Как думаешь, кого Лидер линчует первым, когда мы притащим к нему психопата? Не Конан, точно. Так что, полагаю, кого-то из нас. Я могу заявить ещё раз, что против этой затеи. Что насчёт тебя? Итачи бросил на него короткий взгляд периферийным зрением и тут же снова отвёл к тучам, наливающимся тьмой. — Полагаю, если он ему не подойдёт, он сам решит, что с ним делать, и не станет возлагать всю вину на нас, — ответил он без тени эмоций, однако его голос был непоколебим. Какузу раздражённо хмыкнул. — Ты слишком мало работаешь под его началом, чтобы быть таким уверенным. Полагая, что ему не ответят, он вновь уставился на Хидана, который не попрощавшись развернулся и отправился на запад. Его складный силуэт выглядел до неприятного отчётливо на фоне безобразных бежевых стен и хмурого неба. Походка была неспешна и пластична. Пальцы здоровой руки беззаботно поигрывали поднятым с земли ножом. На сердце у Какузу было нехорошо.